И вначале было слово, и слово было у Бога, и слово было – Дурак. И что делать с ним, Бог не знал. Ибо в совершенстве своём забыл значение его. Что-то невыразимо давно прожитое, но бесконечно притягательное...
И решил Бог вспомнить. И игру задумал. Пять дней строил площадки игровые, замысловатые. А на шестой день создал игрока главного и имя ему дал Адам-Дурак.
И ходил Дурак по местам божьим дурак-дураком. Чем заняться, не знал. Оттого такая тоска на Бога накатила, что не выдержал он, подвел Адама-Дурака к дереву и пальцем ткнул .
– Не ешь с него, – сказал, – не будь дураком. А то выгоню.
– Куда? – заинтересовался Дурак.
– Куда-куда... – растерялся Бог. – Уж найду куда. Ты, главное – не ешь.
И спрятался сам. И ждать начал. И ждал он не долго. Ибо был бы Дурак дураком последним, если б не понял, чего Бог ждёт от него. И съел Адам-Дурак яблоко из уважения к нему.
И не стало Дурака. И остался Адам как сиротинушка...
И осерчал Бог, радостно потирая руки от удачно сделанного хода. И выгнал Адама.
И молвил напоследок: «Без Дурака не возвращайся. Не пущу».
И завертелась свистопляска.
И пошла игра.


«Крыша над головой мешает людям расти», — говорит Ежи Лец. «Поэтому да здравствует «крышесъезд»!»—радостно провозглашает Дурак.

То есть любой рост, в том числе и духовный, делается возможным лишь при условии непрерывной переоценки ценностей, долго казавшихся незыблемыми, и периодического отказа от устоявшихся взглядов, принципов и законов. Именно поэтому Дурак становится не чем иным, как ключом к обновлению нашего Мира, а смех Дурака — паролем для прохода в новое, ещё не освоенное измерение человеческого существования.

Вот и оказывается, что испокон веков Дурак был совершенно необходим для поддержания здоровья социума, для его периодического обновления. Появляясь в разные времена и в разных странах в обличьях Шута, Паяца, Скомороха, Петрушки, Полишинеля, Панча, Пульчинелло или Карагеза — Дурак всегда оставался на границе двух Миров — кукольного социумного и Хозяйского Божественного, выполняя роль посредника в общении с пространством безграничного и свободного Космического Сознания, проводником в него.


Все, что ты слышишь, — ложь.
Все, что ты видишь, — ложь.
Все, что ты говоришь, — ложь.
Все, что ты знаешь, — ложь.
Тебя нет. Ты — сон другого.

Тебя окружает мертвый мир,
сотканный тобой изо лжи других.
Значит — поступая вопреки знаниям,
ты пробуждаешься.
Меньше говоря и больше смеясь —
проявляешься в этом Мире.

Ощущая его — оживаешь.
Наблюдая, не анализируя — прозреваешь.
Абсурд — твой ум. Смех — твой голос.
Дурак — твое имя.
Просыпайся, живой Мир ждет тебя.

Совершенно особое отношение к образу Дурака просматривается в наших традициях, в сказочном фольклоре, в самой основе нашего сознания. Нет ни его уничижения, ни злой насмешки над ним, нет к нему неприязни или осуждения. Напротив, есть потаённая, здоровая зависть к свободе и независимости Дурака, к его неизменной удачливости и оптимизму.

«Дураку море по колено», «Дураку закон не писан», «Бог даёт, а Дурак берёт», «Из Дурака и плач смехом лезет», «Дураку всё смех на уме», «Кто и в горе смеётся, тому всё удаётся», — чего больше в этих присказках: назидательного укора или восхищения перед «неуловимостью» Дурака проблемами и невзгодами? Мы понимаем, что скорее всего единого ответа не получится. Каждый увидит лишь то, что присуще именно ему, — «чем наполнен кувшин, то из него и выльется», — знакомо и не раз уже отслежено, не правда ли? Вот вы сейчас и определите направление своего дальнейшего пути. Ответьте, кто же вам милее — привычный и знакомый умник, богатый лишь чужим знанием, или непривычный и непредсказуемый Дурак, истинно мудрый не словами и мыслями, а особой внутренней убеждённостью и реальными поступками? Только не ошибитесь. А то спохватитесь, когда слишком поздно будет — ведь Дурак-то, он заразителен…

Ну, так кто же он — этот вечно смеющийся Дурак? Ни в грош не ставящий те ценности, за которые так цепляются обыватели, стремясь сохранить своё достоинство, свой статус, самих себя? Дураку плевать на почёт и славу, но именно о нём рассказывают сказки и слагают былины; он всегда рад малости и сыт сухариком, но почему-то именно у него оказывается изобильная скатерть-самобранка; богатство и деньги для него не имеют никакого значения, но вновь — лишь ему достаются все сокровища и, как правило, полцарства в придачу; он не стремится никем повелевать, но всегда вокруг него куча помощников, наперебой предлагающих свои услуги; все решения он принимает не по уму и расчёту, а по вдохновению и внутреннему порыву, и именно они оказываются единственно верными и приводящими к удаче.

Вёдра у него пешком ходят, печи без колёс ездят, корабли по небу летают, топоры сами лес рубят, — может, он просто лентяй? Так отчего ж тогда другие и не лентяи вроде, а не могут себя сподвигнуть на подобное? Может, потому что лень — это не столько внешнее бездействие, сколько внутренняя косность и неподвижность души? А вот Дурак без всякой видимой суеты легко смещает своё сознание, настраиваясь на любую, самую невероятную ситуацию. Он, играючи и получая явное удовольствие, делает то, что оказывается абсолютно невозможным для его окружения. «По-дурацки», конечно, делает, не «по-людски», вызывая насмешки и подначки, но в финале неизменно звучит завистливо-восхищенное: «Везёт Дураку всё же…»

И оказывается, что качества, выражаемые Дураком, всегда нам чем-то симпатичны и близки; выясняется, что они глубоко, буквально изначально заложены в нас, в нашей культуре, в нашем мировоззрении.

Дурак воспринимает весь Мир как Единое Целое. Не ведая разницы между хорошим и плохим, не проводя чёткой грани между чёрным и белым, он в равной мере даёт согласие на присутствие в своём существовании любых противоположных понятий, любых взаимоисключающих явлений.
Дурак всегда равнодушен… То есть— «равно-душен», степень его душевной открытости, его радушия не зависит от оценочных категорий, от привычных ярлыков знания. Он «равен» в своём отношении и к «хорошему», и к «плохому»; и к «добру», и к «злу». И то, и другое он принимает душой открытой в равной степени, не выбирая и вне зависимости от мнения окружающих.

Из книги Григория Курлова "Обалденика"