Великая пианистка и православная христианка, она открыто отстаивала свою веру во время сталинского террора, благотворила, будучи нищей, и готова была в любую минуту взойти на костер за свои убеждения.

Мария Вениаминовна Юдина.

Ответ тирану

«Я благодарю вас, Иосиф Виссарионович, за вашу помощь. Я буду молиться за вас днем ​​и ночью и просить Господа простить ваши великие грехи перед людьми и страной. Господь милостив, и Он простит вас. Я отдам деньги церкви, в которую хожу». Записку с такими словами, по свидетельству друга, композитора Дмитрия Шостаковича, пианистка Мария Вениаминовна Юдина передала Сталину незадолго до его смерти в 1953 году, после того, как советский вождь прислал ей фантастический по тем временам гонорар, 20 тыс. рублей, за пластинку с Концертом №23 Моцарта в ее исполнении.

Эпизод с пластинкой известен всем, кто знаком с биографией гениальной пианистки. Однажды в Радиокомитет позвонил Сталин и спросил, есть ли у них запись концерта, который он услышал накануне. «В исполнении Юдиной», – добавил он. Пластинки не было, но сказать «нет» было равносильно подписанию себе смертного приговора – человеческая жизнь ничего не стоила. Впереди ночь. Вызвали Юдину, собрали музыкантов, стали записывать. Все напуганы, ошибаются, дирижер не может унять дрожь в руках – пришлось сменить троих прежде, чем записали концерт. И только Мария Вениаминовна за роялем спокойна, терпеливо ждет. К утру запись была готова. Единственный экземпляр отправили Сталину. Говорят, когда он умер, на его патефоне стояла та самая пластинка.

_{Юродивая}

Мария Юдина с семьей

Эта история, да и сама биография Юдиной настолько не укладываются в страшный фон тогдашней жизни, что кажутся выдумкой. Как могло случиться, что ее, православную христианку, не скрывавшую своих убеждений – ездила в ссылку к репрессированным священникам, поддерживала опальных актеров, поэтов, музыкантов, правозащитников, произносила вслух запрещенные, оклеветанные имена – не тронули? Даже ни разу, по ее словам, не вызвали на допрос. Да, подвергали гонениями, увольняли из консерватории, из Гнесинского училища, где она преподавала, но разве можно сравнить это с судьбой Мейерхольда, его жены и многих других, с кем она дружила? Возможно, к ней относились как к ..юродивой и боялись связываться.

Мировая знаменитость, одна из лучших исполнительниц музыки Шуберта, Баха, Бетховена, Брамса и Моцарта, она ходила зимой в плаще и прохудившихся валенках. Единственная пианистка, которая могла себе позволить не думать о внешнем виде, — не без сарказма говорили о ней. Мария Вениаминовна выходила на сцену в неизменном черном длинном платье, с большим крестом на груди, в растоптанных кедах – это платье и обувь были и ее повседневной одеждой. Она не бросала вызов, не играла в чудаковатого гения перед публикой – просто мало задумывалась об условностях.

^{Поступала открыто и не лгала}

Мария Юдина читает стихи Пастернака на его могиле. 1960-е гг.

Юдина бесстрашно читала со сцены стихи Пастернака, «пробивала» возможность исполнить перед советскими слушателями Прокофьева, Стравинского, Мессиана, Хиндемита, Шёнберга. И – почти вступила в партию, когда разразилась ВОВ, страстно хотела попасть на фронт и защищать родину. Пошла на курсы медсестер, но поняла, что не справится: «когда пришла в госпиталь…обливала тяжелораненых слезами и помощи от меня было никакой. Значит, надо искать другое себе применение». Лиловыми от холода руками играла людям, сидевшим в неотапливаемом зале в валенках и шубах. Ездила в блокадный Ленинград с концертами. В подпоясанной веревкой солдатской шинели развешивала на московских столбах объявления: «Лечу с концертами в Ленинград. Принимаю посылки весом до 1 кг».

Суровая женщина с «вулканическим темпераментом», она плакала над несправедливостью приговора правозащитнику Андрею Синявскому и в то же время не принимала его поступка: «По-человечески я его очень жалею, но как он мог так поступить – тайно передавать на запад рукописи?». Сама Мария Вениаминовна действовала открыто и никогда не лгала – так отзывался о ней Шостакович.

^{Играют не пальцами}

Сегодняшние пианисты, слушая концерты Юдиной в записи, замечают, что она играла медленнее, чем принято в наши дни. Своих же современников она в прямом смысле пронзала – внешне сдержанной манерой исполнения и, по контрасту, мощью, исповедальностью игры. Иногда музыка, казалось, срывалась на крик, рвала сердце, слушатели падали в обморок на ее концертах, а иногда посылала в пространство абсолютно ошеломляющий, тающий в пространстве звук.

У нее были сильные, почти мужские руки и за роялем она репетировала по восемь часов, сбивая пальцы в кровь, – добивалась высшего, подлинно духовного звучания. Даже в музыке «светской» Юдина не могла просто музицировать, играть для нее – значило тяжело работать, прояснять хаос животного начала, стремиться к высшему смыслу. Часто выходила на сцену с забинтованными руками и не могла отказать, если просили исполнить что-то на бис. На вопрос: «Как же можно играть больными пальцами?» возмущенно парировала: «Играют не пальцами!».

Русский философ и теоретик искусства Михаил Бахтин, близкий друг с юности, называл основной чертой ее искусства – не нежность, не интимность, а силу духа: Она «могла выдержать то, что обыкновенный человек выдержать не может. Она могла бы на костёр взойти. Она, в конце концов, всю жизнь и мечтала о костре… – пострадать, быть сожжённой как Аввакум, как другие.  И она бы… действительно, не поморщившись на костре и сгорела бы».

^{Грех недостатка любви}

При этом она как огня боялась сфальшивить, солгать. Еще в юности записала в дневнике: «О страдании в исполнении: оно не должно быть явным –  смотрите, слушайте, я изливаюсь в слезах, я на краю гибели! Нет, горд должен быть человек, горд и стыдлив. Стыдно человеку всего, что идёт из тёмных недр природы, что не просветлено сознанием, не отлито в волю. Стыдно всего бесформенного, хаотического, тёмного. А не то же ли распущенное страдание…Позор! Никто не должен знать этого. Ничего общего с истинным смирением нет в этом…».

Юдина хорошо зарабатывала, но жила в крайней бедности, почти нищете. Получив гонорар, она раскладывала на столе стопочки. Вот это – на лечение сына консерваторской гардеробщицы, это – семье ссыльного священника, а это – рабочему сцены, которого она почти силком отправила в больницу, где выяснилось, что у него туберкулез. Для нее помощь другим – политзаключенным, друзьям и незнакомым людям – была не добродетелью, а нормой, всего лишь порядочностью. Она помогала всем, кто нуждался, отдавая все, что было и чего не было. За это ее многие осуждали – как это, занимать у одних, чтобы отдать другим?

Узнав о бедственном положении Марины Цветаевой, помчалась к ней, чтобы хоть чем-то помочь. «Вижу пожилую, надломленную, мне непонятную женщину, стараюсь быть почтительной, учтивой, любезной, – вспоминала она. – Мне бы к ногам ее броситься, целовать ее руки, облить их слезами… Трудно мне самой понять, почему была я так замкнута и даже как будто равнодушна… отчасти, быть может, потому, что на моих плечах тогда много лежало человеческих судеб, — старые, малые, больные, сорванные войной со своих гнезд, — всех прокормить, всех достичь, обо всех подумать. А раньше — ссылки…Но, как известно, «самооправдание — плохой советчик»: то был грех недостатка любви». Всю жизнь она винила себя, что не смогла уберечь Цветаеву.

_{«За бедность, полагаю, вы меня не осудите»}

Игорь Стравинский и Мария Юдина на выставке «Игорь Стравинский: Жизнь и творчество». Ленинградский дом композиторов. 6 октября 1962 года.

Юдина была известна среди друзей неспособностью сохранить что-либо ценное для себя. Вещи, которые ей дарили друзья, тут же передаривала или несла в ломбард. Злилась на зрителей за роскошные букеты: «Зачем вы? Лучше бы отдали деньгами и я бы N лекарства оплатила». Митрополит Ленинградский Антоний купил ей тёплую шубу на зиму – она принадлежала Марии Вениаминовне всего три часа. Шостакович вспоминает, как она обратилась к нему с просьбой одолжить немного денег – застеклить разбившееся окно, стояли морозы. Разумеется, он дал ей деньги – а навестив спустя какое-то время, увидел все то же разбитое окно, оно было заткнуто тряпкой. «Как же так, Мария Вениаминовна? Мы дали вам деньги, чтобы починить окно. – Я отдала деньги на нужды церкви».

Святослав Рихтер был шокирован ее видом накануне совместного концерта в польском посольстве – она зашла за ним все в том же платье, сиротском платке, в кедах без шнурков и с драным портфелем, набитым нотами… «Машенька, умоляю, надень то креп-жоржетовое платье с пояском! – мягко пытался он настоять на более уместном обстановке наряде. Выяснилось, что это платье было взято на прокат в театре: «Слава, но ведь оно из Вахтангова, я давно вернула…».

^{Безмерная в мире мер}

Мария Вениаминовна Юдина и философ Михаил Бахтин.

Бахтин познакомился с юной Марией Юдиной, приехав в ее родной городок Невель в 1918 году, – преподавать в трудовой школе. Дочь земского врача-еврея, который был для нее примером, студентка Петербургской консерватории, она входила в так называемый бахтинский кружок интеллектуалов-единомышленников. Бахтин отмечал, что никогда не видел ее «молодой» – слишком серьезна, слишком рассудительна – и очень рано задумалась о монашестве. В 1919 году, в 20 лет, Мария крестилась в православие. Из дневника юности: «Нужно быть доброй, нужно согревать людей, не жалеть себя, творить добро – всюду, где можешь. Я хочу показать людям, что можно прожить жизнь без ненависти, будучи в то же время свободным и самобытным. Да, я постараюсь стать достойной внутреннего голоса своего». Она часто повторяла, что выросла среди необыкновенных людей – для них не своя, а чужая рубашка ближе к телу.

На Бахтина она производила странное впечатление: спокойного уверенного человека, которому в то же время как будто не было покоя. Она пыталась «заключить» себя в рамки одной профессии, музыки, но никак не могла. Ей было тесно. Не хватало воздуха. «Она не была элементарно честолюбивой, славолюбивой, но ей хотелось стать чем-то существенным, большим, важным, мечтала о служении, более высоком, чем служение искусству», – вспоминал Бахтин.

Её интересовало многое и она во все глубоко погружалась. Брала уроки игры на органе, ударных инструментах, виолончели, изучала классическую филологию и историю Средних веков, любила петь, обожала поэзию и живопись, знала иностранные языки, много читала и переводила – и немецкоязычные труды по теории музыки, и вокальную классику. Изучала философию – от древних греков до Канта и Гегеля и, конечно, русских философов. Дружила с величайшими людьми ХХ века – после нее осталось несколько томов переписки.

^{Недокрещеная}

Один из участников кружка, Лев Пумпянский, литературовед и музыкальный критик, сделал ей предложение, но по настоянию отца (он заявил, что Лев не от мира сего и не сможет быть хорошим мужем), Мария его отвергла. Бахтин, друживший с Юдиной всю жизнь, рассказывал, что уже в зрелом возрасте Мария Вениаминовна была помолвлена, но так и не вышла замуж. Ее нареченный жених Кирилл Салтыков, молодой пианист и композитор, ученик Юдиной, на 15 лет ее моложе, разбился в горах накануне свадьбы в альпинистском походе – целая группа сорвались с вершины.

Духовнические отношения тоже складывались непросто. Она хотела стать монахиней, мечтала об этом с юности, но ее останавливала мысль об ответственности перед своим призванием и служением в этом мире. «Но, однако, есть во мне то, что не от меня, но во мне от Господа, и что Ему же служить и может, и должно — искусство и некоторое наличие мысли… И мне жаль, что и то, и другое гибнет — в неисчислимых заботах, отсутствии времени, отвержении, невнимании, забвении, непонимании»…

Ей было трудно найти  пастыря-духовника. «Мария Вениаминовна относилась к тому типу людей церкви и культуры, которые своим главным послушанием считали «свободное творчество», она не вписывалась в традиционные рамки приходского или монашеского духовничества, – писал протоиерей Феодор Андреев. Он относился к ней с огромным уважением, но в семейном кругу как-то назвал ее «недокрещенной», говоря о ее поисках смысла и чрезмерной независимости мыслей.

В 1957 году Юдина начала общаться с владыкой Антонием (архиепископ Сурожский Антоний(Блум)), слушала его проповеди, причащалась у него. «Я как бы ослеплена блеском исходящих от него лучей. Я оказалась примагничена именно его благодатной простотой». Именно ему она смогла задать вопрос, мучавший ее долгие годы: «Может ли христианская душа вымолить и выплакать – себе – ад, а если бы самому было бы предназначено спасение – отдать его – другому?».

_{Вы остались должны за рояль…}

Незадолго до смерти Марию Вениаминовну сбила машина на площади Восстания в Москве – после она уже не оправилась и не играла. Водитель, молодой парень, очень переживал, что чуть не убил пожилую женщину, а Марию Вениаминовну больше возмутило, как обращались с ней врачи скорой помощи – «тыкали», называли «бабкой». Едва придя в себя в больнице, она, невзирая на боль, стала хлопотать за ближних – ее поразила заброшенность больных в палате. Юдина, сама между жизнью и смертью, советовалась с друзьями — кому бы влиятельному, авторитетному позвонить, рассказать о беде человека, чтобы помогли наверняка. Она чувствовала, что может помочь, а о себе не беспокоилась.

Через несколько дней после похорон 19 ноября 1970 года на имя Марии Юдиной пришло письмо-извещение из ателье проката пианино и роялей: «Вторично ставим в известность, что срок вашего договора на прокат рояля истек 14 июля 1968 года. Согласно договору рояль подлежит вывозу». Прокатная контора прислала грузовик, чтобы забрать свою собственность. Из окна крошечной квартиры подъемный кран вытянул старый, расстроенный рояль – единственной пианистки с мировым именем, у которой не было собственного инструмента.

^{_{Источник...}}