«На Западном фронте без перемен» (1929г.) Э.М. Ремарк |
«На Западном фронте без перемен» (1929г.) Э.М. Ремарк
___________________
Их вырвали из привычной жизни... Их швырнули в кровавую грязь войны... Когда-то они были юношами, учившимися жить и мыслить. Теперь они - пушечное мясо. Солдаты. Тысячи и тысячи навеки лягут на полях Первой мировой. Тысячи и тысячи вернувшихся еще пожалеют, что не легли вместе с убитыми.
Но пока что - НА ЗАПАДНОМ ФРОНТЕ все еще БЕЗ ПЕРЕМЕН... Старая, старая песня: "Когда ты вернешься домой, солдат..." И что тогда? А тогда - страна в развалинах. А тогда - нищета, кризис, отчаяние одних - и истерическое веселье других. И – деньги, деньги. Где взять денег? Любовь? Порядочность? Все это в прошлом. Теперь каждый сам за себя. Каждый выживает в одиночку...
_________________
Это ШЕДЕВР! Не удивительно, что его таковым, действительно, признали.
Я поняла, что я не могу здраво оценивать творчество Ремарка – оно для меня Свято. Я прочитала (на данный момент) 4 его романа. Каждый раз, получалось оценивать прочитанную книгу выше, чем предыдущую. Но сегодняшний роман побил, кажется, все рекорды. Это 100 из 100 баллов, 1000 из 1000!
Правда, я не исключаю того, что в будущем, я так же буду восхищаться каким-либо другим произведением Ремарка, но на данный момент – «На Западном фронте без перемен» - это лидер из того, что я у него прочитала. Это Лидер, вообще, всего, что я когда-либо читала, потому что ТАКИХ эмоций, чувств, переживаний при чтении и после его окончания – я не испытывала, пожалуй, никогда. Книжные знатоки (мой папа и его друзья) говорят, есть еще более жесткая вещь – советский «Архипелаг Гулаг» А. Солженицына. Я, разумеется, тут же возжелала эту жесть почитать, но они сразу начали меня отговаривать, мол «там несколько томов и все очень нудно написаны, в этом отношении читать Ремарка много приятнее, хотя бы потому, что более доступным языком все написано».
Таким образом, возвращаемся к моему любимому Ремарку.
Помнится, после выхода 6 и 7 частей «Гарри Поттера» - я прочитала книги взахлеб за несколько дней. После чего пару дней, может быть, неделю, отходила от описываемых событий (при чтении, бывало, даже плакала не раз). Но данный роман побил все рекорды – я его прочитала еще в ноябре, но я ДО СИХ ПОР (уже январь), не могу прийти в себя от ситуаций с героями и их мыслей в те моменты.
Книгу я прочитала за 2 недели - это очень быстро! =) Первую неделю после прочтения я приходила в себя… Я не могла ни о чем другом думать, кроме как о событиях, описываемых в этом романе. Я говорила и говорила о нем (романе): с папой что-то обсуждала, с мамой делилась мыслями, подруге по телефону около 40 минут рассказывала краткое содержание, почти со всеми коллегами на работе обсудили данное произведение! Это потрясающе!
Еще ничто так сильно не захватывало меня, не заставляло восхищаться действиями, репликами героев в несколько строчек при чтении. Эта книга – практически, единственная, после чтения которой (несколько глав за вечер), я не могла спокойно уснуть, долгое время, переваривая усвоенное. Эта книга научила меня, вновь, думать. Задумываться о вещах, которым мы сейчас не придаем особенного значения. Особые чувства и эмоции сопровождали меня, когда читала описания автора (от лица молодого немецкого солдата) о военных буднях: когда совсем не до роскошных апартаментов (спали на жестких койках в казарме, а иной раз, прямо на сырой земле в окопах); условий быта (не стеснялись испражняться перед друг другом, вшей вычесывали каждый день, стреляли по повсюду бегающим голодным крысам); когда кухня состояла из фасоли и брюквы; когда на фронт шли по вонючей земле, пропитанной тухлыми телами ранее убиенных (уже наполовину обглоданных крысами), дышали этим же воздухом (там уже не ощущались цветочные запахи полей тыла), когда существовала постоянная опасность попасть под пулю или быть разорванным гранатой… Читая все это – я настолько проникалась той местностью, я настолько сдружилась с теми героями, вместе с ними я уже не представляла другой жизни, другой спокойной жизни.
Очень хорошо помню свои чувства и мысли, когда автору предоставляют отпуск, и он отправляется к своим родным, уезжает с фронта. Он оказывается в своем спокойном городе, со своей матерью, отцом и младшей сестренкой. Он оказывается, вновь, в своей комнате с его ранее любимыми книгами. Тишина и покой, совсем не слышны отголоски фронта. По воле случая, ему удалось, вновь, побывать в своем родном доме, тогда как многие его сокурсники остались лежать там, на полях передовой, будучи закопанными под землей.
Что значит для него теперь Такая мирная жизнь? Его любимые книги на полках, его комната, клуб за углом, где по вечерам собираются пары на танцы, где за вкусной сигарой ведутся неспешные разговоры о войне между людьми, кто знают о ней только по листовкам – что все Это значит, когда он пережил все ужасы этой самой Войны на самом деле? Когда совсем молодых парней (18 лет), которых еще толком не научили (не успели научить) всем хитростям военных действий, разрывают гранаты тут и там? Которые травятся газом, сжигая легкие и умирая в муках несколько дней? Как ТЕПЕРЬ после всего этого, просто сидеть в клубе и говорить с кем-либо о том, что творится на передовой, на самом деле? Чем, вообще, заняться, кроме как, сходить за мясом для матери в соседний магазин? Что ЗДЕСЬ делать?! КЕМ быть? Мне, как и автору, безумно хотелось, вновь, на фронт, в знакомые казармы. Парадоксально, но теперь и я не понимала спокойного мира. Это был совершенно ДРУГОЙ мир, с другими устоями и правилами. Мне же (как и автору) теперь была ближе Война! Там мы чувствуем себя, в своей тарелке, там мы знаем что делать, знаем, что зависит от нас, и кому и чем мы обязаны.
Хочу разобрать некоторые моменты из книги, которые особенно запомнились. Один из них («Отпуск» из середины романа) был в моем изложении показан выше. Хотелось бы оставить еще некоторые цитаты из описываемых ситуаций в романе, впечатливших меня, и поделиться своими мысли на их счет (постараюсь перечислять по порядку).
1) «Я до сих пор помню, как стеснялись мы на первых порах, когда новобранцами жили в казармах, и нам впервые пришлось пользоваться общей уборной. Дверей там нет, двадцать человек сидят рядком, как в трамвае. Их можно окинуть одним взглядом, - ведь солдат всегда должен быть под наблюдением. С тех пор мы научились преодолевать не только свою стыдливость, но и многое другое. Со временем мы привыкли еще и не к таким вещам. Здесь, на свежем воздухе, это занятие доставляет нам истинное наслаждение. Не знаю, почему мы раньше стеснялись говорить об этих отправлениях – ведь, они так же естественны, как еда и питье. Быть может, о них и не стоило бы особенно распространяться, если бы они не играли в нашей жизни столь существенную роль и если их естественность не была бы для нас в новинку, - именно для нас, потому что для других она всегда была очевидной истиной. Для солдата желудок и пищеварение составляют особую сферу, которая ему ближе, чем всем остальным людям. Его словарный запас на три четверти заимствован из этой сферы, и именно здесь солдат находит те краски, с помощью которых он умеет так сочно и самобытно выразить и величайшую радость, и глубочайшее возмущение. Ни на каком другом наречии нельзя выразиться более кратко и ясно. Когда мы вернемся домой, наши домашние и наши учителя будут здорово удивлены, но что поделаешь, - здесь на этом языке говорят все». «Приглушенный гул фронта доносится до нас лишь очень слабо, как далекая-далекая гроза. Стоит шмелю прожужжать, и гула этого уже совсем не слышно. А вокруг нас расстилается цветущий луг. Колышутся нежные метелки трав, порхают капустницы, они плывут в мягком, теплом воздухе позднего лета; мы читаем письма и газеты и курим, мы снимаем фуражки и кладем их рядом с собой, ветер играет нашими волосами, он играет нашими словами и мыслями. Три будки стоят среди пламенно-красных цветов полевого мака...»Чуть выше, я уже высказывалась о данном аспекте жизнедеятельности человека – мы привыкли считать такие действия интимными, не вынося деталей на публику. На войне же – все совсем иначе, даже мысли не проносится, чтобы чего-то стесняться. Такая, казалось бы, незначительная деталь – а в определенных моментах значит очень многое.
2) Франц Кеммерих – одноклассник Пауля (от чьего имени ведется повествование). Я думаю, именно из-за дружбы с Паулем, смерть Кеммериха (первого героя, который умирает) описывается особенно детально.
« - Ну, как дела, Франц? - спрашивает Кропп. Кеммерих опускает голову. - В общем, ничего, только ужасные боли в ступне. Мы смотрим на его одеяло. Его нога лежит под проволочным каркасом, одеяло вздувается над ним горбом. Я толкаю Мюллера в коленку, а то он чего доброго скажет Кеммериху о том, что нам рассказали во дворе санитары: у Кеммериха уже нет ступни - ему ампутировали ногу».3) Станислав Катчинский – умел достать необходимое откуда угодно, особенно, это касалось еды. Однажды с ним, автор поймал в деревне гуся и грамотно зажарили. Понравилась фраза: «Кат, я слышу, тут есть кандидат на сковородку» =)
<Катчинский совершенно незаменимый человек, - у него есть какое-то шестое чувство. Такие люди, как он, есть везде, но заранее их никогда не распознаешь. В каждой роте есть один, а то и два солдата из этой породы. Катчинский - самый пройдошливый из всех, кого я знаю. По профессии он, кажется, сапожник, но дело не в этом, - он знает все ремесла. С ним хорошо дружить. Вот прибываем мы, например, ночью в совершенно незнакомую местность, в какой-то жалкий городишко, при виде которого сразу становится ясно, что здесь давно уже растащили все, кроме стен. Нам отводят ночлег в неосвещенном здании маленькой фабрики, временно приспособленной под казарму. В нем стоят кровати, вернее - деревянные рамы, на которые натянута проволочная сетка. Спать на этой сетке жестко. Нам нечего подложить под себя, - одеяла нужны нам, чтобы укрываться. Плащ-палатка слишком тонка. Кат выясняет обстановку и говорит Хайе Вестхусу: - Ну-ка, пойдем со мной. Они уходят в город, хотя он им совершенно незнаком. Через какие-нибудь полчаса они возвращаются, в руках у них огромные охапки соломы. Кат нашел конюшню, а в ней была солома…> <…Вот какой у нас Кат. Если бы было на свете место, где раздобыть что-нибудь съестное можно было бы только раз в году в течение одного часа, то именно в этот час он, словно по наитию, надел бы фуражку, отправился в путь, и, устремившись, как по компасу, прямо к цели, разыскал бы эту снедь. Он находит все: когда холодно, он найдет печурку и дрова, он отыскивает сено и солому, столы и стулья, но прежде всего - жратву. Это какая-то загадка, он достает все это словно из-под земли, как по волшебству. Он превзошел самого себя, когда достал четыре банки омаров. Впрочем, мы предпочли бы им кусок сала>.Я догадывалась, что он, рано или поздно, погибнет. Но, как бывает это в хороших драмах – такой герой доживает почти до самого конца и там он встречает свою смерть. Может быть, в данном случае, конец еще должен был настать не скоро, но, по крайней мере, та атака уже была окончена, уже перестали стрелять, но все равно…
4) Казармы. Подготовка главного героя (и его товарищей) в течение 10 недель.
«Мы испытали на себе, пожалуй, все возможные виды казарменной муштры, и нередко нам хотелось выть от ярости. Некоторые из нас подорвали свое здоровье, а Вольф умер от воспаления легких. Но мы сочли бы себя достойными осмеяния, если бы сдались. Мы стали черствыми, недоверчивыми, безжалостными, мстительными, грубыми, - и хорошо, что стали такими: именно этих качеств нам и не хватало. Если бы нас послали в окопы, не дав нам пройти эту закалку, большинство из нас наверно сошло бы с ума. А так мы оказались подготовленными к тому, что нас ожидало. Мы не дали себя сломить, мы приспособились; в этом нам помогли наши двадцать лет, из-за которых многое другое было для нас так трудно. Но самое главное это то, что в нас проснулось сильное, всегда готовое претвориться в действие чувство взаимной спаянности; и впоследствии, когда мы попали на фронт; оно переросло в единственно хорошее, что породила война, - в товарищество!»Мне кажется, без подобного муштрования, которое, зачастую казалось жестоким и никчемным, в 20-летних героях никогда бы не проявились качества, что были описаны выше, что так нужны на войне, когда на тебя или твоего товарища идет неприятель. После этой книги создалось впечатление, что современное поколение, что служит по 1-2 года в армиях, совершенно не набирается таких умений. Если ошибаюсь – очень хорошо!
После этого романа, я стала намного лучше относиться к служившим в армии, раньше мне вояки были абсолютно безразличны. К сожалению, нынешняя армия оставляет желать лучшего, но мне бы очень хотелось, чтобы я ошибалась и где-то были такие войсковые части, где, прежде всего, воспитывается ответственность, пунктуальность, четкое выполнение приказов и, конечно же, товарищество.
5) Чутье.
«Грохот первых разрывов одним взмахом переносит какую-то частичку нашего бытия на тысячи лет назад. В нас просыпается инстинкт зверя, - это он руководит нашими действиями и охраняет нас. В нем нет осознанности, он действует гораздо быстрее, гораздо увереннее, гораздо безошибочнее, чем сознание. Этого нельзя объяснить. Ты идешь и ни о чем не думаешь, как вдруг ты уже лежишь в ямке, и где-то позади тебя дождем рассыпаются осколки, а между тем ты не помнишь, чтобы слышал звук приближающегося снаряда или хотя бы подумал о том, что тебе надо залечь. Если бы ты полагался только на свой слух, от тебя давно бы ничего не осталось, кроме разбросанных во все стороны кусков мяса. Нет, это было другое, то, похожее на ясновидение, чутье, которое есть у всех нас; это оно вдруг заставляет солдата падать ничком и спасает его от смерти, хотя он и не знает, как это происходит». Чуть позже, автор расписывает, как они проходили обучение, связанное с распознаванием по звуку различных снарядов и бомб. К сожалению, новобранцы/молодняк (парни 18 лет) не успевали этому обучиться, слишком велики были потери немцев, потому их сразу после вводного курса (в 2 недели) отправляли на фронт, где они очень быстро погибали - наичистейшее пушечное мясо. <…Мы учили их улавливать жужжание мелких калибров, этих коварных штуковин, которых почти не слышно; новобранцы должны так изощрить свой слух, чтобы распознавать среди грохота этот комариный писк. Мы внушаем им, что эти снаряды опаснее крупнокалиберных, которые можно услышать издалека. Мы показываем им, как надо укрываться от аэропланов, как притвориться убитым,когда противник ворвался в твой окоп, как надо взводить ручные гранаты, чтобы они разрывались за секунду до падения. Мы учим новобранцев падать с быстротой молнии в воронку, спасаясь от снарядов ударного действия, мы показываем, как можно связкой гранат разворотить окоп, мы объясняем разницу в скорости горения запала у наших гранат и у гранат противника. Мы обращаем их внимание на то, какой звук издают химические снаряды, и обучаем их всем уловкам, с помощью которых они могут спастись от смерти. Они слушают наши объяснения, они вообще послушные ребята, но когда дело доходит до боя, они волнуются и от волнения почти всегда делают как раз не то, что нужно. Хайе Вестхуса выносят из-под огня с разорванной спиной; при каждом вдохе видно, как в глубине раны работают легкие. Я еще успеваю проститься с ним... - Все кончено, Пауль, - со стоном говорит он и кусает себе руки от боли. Мы видим людей, которые еще живы, хотя у них нет головы; мы видим солдат, которые бегут, хотя у них срезаны обе ступни; они ковыляют на своих обрубках с торчащими осколками костей до ближайшей воронки; один ефрейтор ползет два километра на руках, волоча за собой перебитые ноги; другой идет на перевязочный пункт, прижимая руками к животу расползающиеся кишки; мы видим людей без губ, без нижней челюсти, без лица; мы подбираем солдата, который в течение двух часов прижимал зубами артерию на своей руке, чтобы не истечь кровью; восходит солнце, приходит ночь, снаряды свистят, жизнь кончена. Зато нам удалось удержать изрытый клочок земли…>6) <…Рядом с нами лежит насмерть перепуганный новобранец с льняными волосами. Он закрыл лицо руками. Его каска откатилась в сторону. Я подтягиваю ее и собираюсь нахлобучить ему на голову. Он поднимает глаза, отталкивает каску и, как ребенок, лезет головой мне под мышку, крепко прижимаясь к моей груди. Его узкие плечи вздрагивают. Такие плечи были у Кеммериха.
Я его не гоню. Но чтобы хоть как-нибудь использовать каску, я пристраиваю ее новобранцу на заднюю часть, - не для того чтобы подурачиться, а просто из тех соображений, что сейчас это самая уязвимая точка его тела. Правда, там толстый слой мяса, но ранение в это место - ужасно болезненная штука, к тому же, приходится несколько месяцев лежать в лазарете, все время на животе, а после выписки почти наверняка будешь хромать…>. <…На нашем участке пока что, по-прежнему, тихо. Я сажусь и треплю новобранца по плечу: - Очнись, малыш! На этот раз опять все обошлось. Он растерянно оглядывается. Я успокаиваю его: - Ничего, привыкнешь. Он замечает свою каску и надевает ее. Постепенно он приходит в себя. Вдруг он краснеет как маков цвет, на лице его написано смущение. Он осторожно дотрагивается рукой до штанов и жалобно смотрит на меня. Я сразу же соображаю, в чем дело: у него «пушечная болезнь». Я, правда, вовсе не за этим подставил ему каску как раз туда, куда надо, но теперь я, все же, стараюсь утешить его: - Стыдиться тут нечего; еще и не таким, как ты, случалось наложить в штаны, когда они впервые попадали под огонь. Зайди за куст, сними кальсоны, и дело с концом…>.Меня дрожь пробирает, когда представляю себя на месте тех мальчиков, кого только что, «оторвали от груди матери» и послали в самое пекло. Я совсем не удивляюсь таким моментам, какие были описаны выше.
7) Раненые лошади. Наверное, это – вообще, самое первое, настолько нелицеприятное описание, что задело меня (которая всегда с интересом рассматривала ролики со всяких врачебных операций и не только). После описания сцен с ранеными лошадьми, у меня еще несколько дней сохранялись эти картинки перед глазами, отчего тут же подступала тошнота. Именно после этого описания, у меня появилась мысль написать свое мнение о книге, используя ее же цитаты.
Ночь, обстрел окончен, солдаты ищут раненых товарищей. Кто-то пытается заснуть, но это невозможно – где-то, в округе бегают лошади и душераздирающе кричат!
«Это стонет сам многострадальный мир, в этих стонах слышатся все муки живой плоти, жгучая, ужасающая боль…» «Некоторые носятся еще дальше впереди, валятся на землю и снова мчатся галопом. У одной разорвано брюхо, из него длинным жгутом свисают кишки. Лошадь запутывается в них и падает, но снова встает на ноги» «Выстрел. Лошадь свалилась, а вот и еще одна. Последняя уперлась передними ногами в землю и кружится как карусель. Присев на круп, и высоко задрав голову, она ходит по кругу, опираясь на передние ноги, - наверно, у нее раздроблен хребет. Солдат бежит к лошади и приканчивает ее выстрелом. Медленно, покорно она опускается на землю» «-Самая величайшая подлость - это гнать на войну животных, вот что я вам скажу!»8) Газ и прочие «приятности». Меня очень впечатлили описания моментов, о которых обычно авторы предпочитают умолчать в своих произведениях. Пусть они тоже пишут про войну, но очень немногие так детально описывают то, что происходит с телами (внутренностями) человека в момент либо попадания пули/осколка снаряда в какую-то часть тела, либо разрыва гранаты рядом с телом, либо попадания тела в спец.рогатку, либо когда кто-то оказывается без противогаза при газовых атаках (позеленевшие лица, которые будут умирать еще несколько дней). Ремарк меня завораживает своей откровенностью.
<…В эти первые минуты решается вопрос жизни и смерти: герметична ли маска? Я помню страшные картины в лазарете: отравленные газом, которые еще несколько долгих дней умирают от удушья и рвоты, по кусочкам отхаркивая перегоревшие легкие…> <…Моя голова в противогазе звенит и гудит, она, кажется, вот-вот лопнет. Легкие работают с большой нагрузкой: им приходится вдыхать все тот же самый горячий, уже не раз побывавший в них воздух, вены на висках вздуваются. Еще немного, и я наверно задохнусь…> <…Лежащий на земле солдат - один из новобранцев. Его бедро перепачкано кровью…> <…Мы обнажаем ему бедро. Это сплошная кровавая каша с осколками кости. Задет сустав. Этот мальчик никогда больше не сможет ходить…><…Паренек вряд ли перенесет транспортировку и в лучшем случае протянет еще несколько дней. Но все, что он пережил до сих пор, - ничто в сравнении с тем, что ему еще предстоит перед смертью. Сейчас он еще оглушен и ничего не чувствует. Через час он превратится в кричащий от невыносимой боли комок нервов. Дни, которые ему еще осталось прожить, будут для него непрерывной, сводящей с ума пыткой…> <… Я вижу, как один из французов падает в рогатку, высоко подняв лицо. Туловище оседает вниз, руки принимают такое положение, будто он собрался молиться. Потом туловище отваливается совсем, и только оторванные по локоть руки висят на проволоке…> <… Дни стоят жаркие, а убитых никто не хоронит. Мы не можем унести всех, - мы не знаем, куда их девать. Снаряды зарывают их тела в землю. У некоторых трупов вспучивает животы, они раздуваются как воздушные шары. Эти животы шипят, урчат и поднимаются. В них бродят газы…> <… Двоих буквально разнесло на клочки; Тьяден говорит, что теперь их можно было бы соскрести ложкой со стенки окопа и похоронить в котелке. Третьему оторвало ноги вместе с нижней частью туловища. Верхний обрубок стоит, прислонившись к стенке траншеи, лицо у убитого лимонно-желтого цвета, а в бороде еще тлеет сигарета. Добравшись до губ, огонек с шипением гаснет. Пока что мы складываем убитых в большую воронку. Они лежат там уже втри слоя…>9) Ребята размышляют о том: «Что будет потом?»
Кропп:<… всем нам будет трудно. Неужели они там, в тылу, никогда не задумываются над этим? Два года подряд стрелять из винтовки и метать гранаты - это нельзя сбросить с себя, как сбрасывают грязное белье... Мы приходим к заключению, что нечто подобное переживает каждый, - не только мы здесь, но и всякий, кто находится в том же положении, где бы он ни был; только одни чувствуют это больше, другие - меньше. Это общая судьба нашего поколения. Альберт высказывает эту мысль вслух: - Война сделала нас никчемными людьми. Он прав. Мы больше не молодежь. Мы уже не собираемся брать жизнь с бою. Мы беглецы. Мы бежим от самих себя. От своей жизни. Нам было восемнадцать лет, и мы только еще начинали любить мир и жизнь; нам пришлось стрелять по ним. Первый же разорвавшийся снаряд попал в наше сердце. Мы отрезаны от разумной деятельности, от человеческих стремлений, от прогресса. Мы больше не верим в них. Мы верим в войну…>10) Не секрет, что на войне тоже шутили, еще как. Но шутили не баловства ради, а для успокоения нервов же своих. Если быть все время серьезным, то можно попросту свихнуться, именно в этом помогает юмор.
Еще сюда же хочется отнести ночь, когда автор впервые познал женщину… Девушку-француженку (врага, по сути), на которую (у нее были еще приятельницы) они с ребятами наткнулись в какой-то деревушке. Это было так нежно и осторожно, так невинно... Она помогла ему забыться (хотя бы на пару часов), помогла не думать о войне.
11) <…Рядом с нашими бараками находится большой лагерь русских военнопленных. Он отделен от нас оградой из проволочной сетки, но тем не менее пленные все же умудряются пробираться к нам. Они ведут себя очень робко и боязливо; большинство из них - люди рослые, почти все носят бороды; в общем, каждый из них напоминает присмиревшего после побоев сенбернара…> <…Странно видеть так близко перед собой этих наших врагов. Глядя на их лица, начинаешь задумываться. У них добрые крестьянские лица, большие лбы, большие носы, большие губы, большие руки, мягкие волосы. Их следовало бы использовать в деревне - на пахоте, на косьбе, во время сбора яблок. Вид у них еще более добродушный, чем у наших фрисландских крестьян…> <…Грустно наблюдать за их движениями, грустно смотреть, как они выклянчивают чего-нибудь поесть. … Ведь нас и самих-то давно уже не кормят досыта. Они болеют кровавым поносом; боязливо оглядываясь, некоторые из них украдкой показывают испачканные кровью подолы рубах…> <…Ополченцы из лагерной охраны рассказывают, что вначале пленные не были такими вялыми. В лагере, как это обычно бывает, было много случаев мужеложства, и, судя по рассказам, на этой почве пленные нередко пускали в ход кулаки и ножи. Теперь они совсем отупели и стали ко всему безразличными, большинство из них даже перестало заниматься онанизмом, так они ослабели, - хотя вообще в лагерях дело зачастую доходит до того, что люди делают это сообща, всем бараком…> <…Чей-то приказ превратил эти безмолвные фигуры в наших врагов; другой приказ мог бы превратить их в наших друзей. Какие-то люди, которых никто из нас не знает, сели где-то за стол и подписали документ, и вот в течение нескольких лет мы видим нашу высшую цель в том, что род человеческий обычно клеймит презрением и за что он карает самой тяжкой карой. Кто же из нас сумел бы теперь увидеть врагов в этих смирных людях с их детскими лицами и с бородами апостолов? Каждый унтер по отношению к своим новобранцам, каждый классный наставник по отношению к своим ученикам является гораздо более худшим врагом, чем они по отношению к нам. И все же, если бы они были сейчас на свободе, мы снова стали бы стрелять в них, а они в нас…> <…Вечером я вынимаю несколько лепешек, намазываю на них повидло и начинаю есть. Но мне что-то не хочется. Я выхожу во двор, чтобы отдать лепешки русским. Тут мне приходит в голову, что мать жарила их сама, и когда она стояла у горячей плиты, у нее, быть может, были боли. Я кладу пакет обратно в ранец и беру с собой для русских только две лепешки…>
12) Впечатлил эпизод, где впервые автор вынужден убить своего противника, так близко оказавшегося рядом с ним. Ладно, когда ты стреляешь из ружья или пулемета – не видишь толком, попал или нет, кто именно попал, ты или твой товарищ. А здесь Противник упал в окоп, в котором уже находился Пауль, ружья под рукой не оказалось, был только нож. И главный герой понимает, что если он сейчас не ринется на него с ножом, то убит будет он сам. Он делает выпад, пронзает тело противника, затем отстраняется от него, тот падает на дно окопа.
После чего, проходит какое-то время (сутки или двое) - все это время (постоянно шел обстрел, выбраться было невозможно), раненый хрипит и кого-то зовет. Пауль переживает очень противоречивые чувства в моменте своего нахождения рядом с умирающим человеком. Здесь мы снова возвращаемся к тем мыслям, что были описаны выше - по сути, они «могли бы быть друзьями», просто был дан приказ от обеих сторон, и его надо было выполнять.
В эти ужасно долго тянущиеся минуты, Пауль думает о скором уходе раненого из жизни (желает этого, лишь бы его влажные глаза не следили за ним), но спустя время, приносит тому воды из лужи, потом переживает за его смерть, мучается угрызениями совести, и уже после смерти, решается (после долгих усилий НЕ делать этого) посмотреть, кто же был этот человек – а это оказался простой печатник, у которого где-то, наверняка, была семья…
13) В какой-то из дней, Пауль оказывается ранен осколком снаряда в ногу, отчего отправляется в лазарет с его же товарищем. У последнего, впоследствии, врачи были вынуждены ампутировать ногу до самого верху, но с Паулем все нормально, отчего он продолжает здраво раздумывать о том, что его окружает.
<… Этажом ниже лежат раненые в живот, в позвоночник, в голову и с ампутацией обеих рук или ног. В правом крыле - люди с раздробленными челюстями, отравленные газом, раненные в нос, уши и глотку. Левое крыло отведено слепым и раненным в легкие, в таз, в суставы, в почки, в мошонку, в желудок. Лишь здесь видишь наглядно, насколько уязвимо человеческое тело. Двое раненых умирают от столбняка. Их кожа становится серой, тело цепенеет, под конец жизнь теплится, - еще очень долго, - в одних только глазах. У некоторых перебитая рука или нога подвязана на шнурке и висит в воздухе, словно вздернутая на виселице. У других к спинке кровати приделаны растяжки с тяжелыми гирями на конце, которые держат заживающую руку или ногу в напряженном положении. Я вижу людей с распоротыми кишками, в которых постоянно скапливается кал. Писарь показывает мне рентгеновские снимки бедренных, коленных и плечевых суставов, раздробленных на мелкие осколки. Кажется непостижимым, что к этим изодранным в клочья телам приставлены человеческие лица, еще живущие обычной, повседневной жизнью. А ведь это только один лазарет, только одно его отделение! Их сотни тысяч в Германии, сотни тысяч во Франции, сотни тысяч в России. Как же бессмысленно все то, что написано, сделано и передумано людьми, если на свете возможны такие вещи! До какой же степени лжива и никчемна наша тысячелетняя цивилизация, если она даже не смогла предотвратить эти потоки крови, если она допустила, чтобы на свете существовали сотни тысяч таких вот застенков. Лишь в лазаретевидишь воочию, что такое война…>14) Ну и, несомненно, за душу берет то, что описано в самом-самом конце романа. Когда все уже стали говорить о наступающем мире, когда до конца войны оставалось так немного, случается то, чем обычно славятся произведения Ремарка… Я еще думала, не может быть плохого конца для главного героя, так как: «А кто же тогда все это так четко описывает? Неужели хроника его записей сохранилась?», а вот оно, как все вышло… Очень просто - как констатация факта, как сводка в одной из газетных статей…
<…Он был убит в октябре 1918 года, в один из тех дней, когда на всем фронте было так тихо и спокойно, что военные сводки состояли из одной только фразы: "На Западном фронте без перемен". Он упал лицом вперед и лежал в позе спящего. Когда его перевернули, стало видно, что он, должно быть, недолго мучился, - на лице у него было такое спокойное выражение, словно он был даже доволен тем, что все кончилось именно так…>P.S.: и неважно, что я половину книги прочитала, будучи уверенной в том, что действия происходят во Вторую Мировую Войну =))) Было безумно интересно посмотреть на войну со стороны Нападающей стороны – как я и ожидала – в качестве героев были представлены мальчишки, которым совсем не хотелось воевать, они не знали лично тех людей, кого им было приказано «Уничтожить!», по сути, им было не за что их убивать, никто из них друг другу ничего плохого не сделал. Но «если не ты, то тебя», потому что «приказ есть приказ!» - и так всегда, во всех войнах, на какой бы стороне ты не был… Дурацкая война, дураки те, кто губят невинных людей, во имя чего-либо…
Вспоминается цитата из этой же книги: «Кропп предлагает свой вариант ведения войны: пусть генералы сражаются сами,а победивший объявит свою страну победительницей.А так за них воюют другие,кто войну не начинал и кому она совершенно не нужна».
Для меня любое насилие всегда было неприемлемо, я никогда не понимала, почему нельзя все решить мирно? Нет, я осознаю, что есть ситуации, когда «стрелять таких нужно», но чтобы это, действительно, было 100% оправдано, заслуженно, так сказать. Чтобы не просто, кто-то там сказал, что тот виновен, а чтобы были 100%-ые доказательства в его причастности к грязному делу. К сожалению, в нашей стране нет такой гарантии. И нет гарантии того, что такое дело не повернут против тебя самого. Пичалька…
Но не время унывать. Время получать удовольствие от полученных знаний, пользоваться ими, и стремиться жить, как можно лучше, не витать все время в облаках, мечтая о дальних далях, а получать положительные эмоции (стараться их найти) здесь и сейчас, ведь, ради этого мы живем… А жизнь – так коротка, может прерваться в любую секунду…
| Рубрики: | Отзывы/Книги до 2012 (вкл.)на бумажном носителе |
Max_Joker обратиться по имени
Вторник, 03 Января 2012 г. 22:48 (ссылка)
NEOSET обратиться по имени
Четверг, 05 Января 2012 г. 12:10 (ссылка)
Max_Joker, а мне "Жизнь взаймы" понравилась тем, что была самым первым его произведением, и я там увидела те моменты, что сама пыталась описать в своем Проекте =) Надеялась в других его книгах найти и другие, цепляющие меня детали. "На Западном фронте" впечатлила меня своей откровенностью, детальным оописанием различных, совсем нелицеприятных аспектов жизнедеятельности человека, вообще, всего человеческого тела в разных условиях... Мне всегда была интересна медицина, всегда было интересно узнавать такие вещи, потому что в повседневности не часто можно было услышать такие подробности =) Ремарк мне в этом отношении ОЧЕНЬ нравится =) Так что, безусловно, буду продолжать знакомство с его творчеством =)| Комментировать | « Пред. запись — К дневнику — След. запись » | Страницы: [1] [Новые] |
