В колонках играет - шум монитора
Настроение сейчас - ужасное....

Армагеддон не кончится

Автобус едет по узкой тропинке, прижимающейся к склону горы. Пассажиры не смотрят в окна – большинство из них спит. В окно смотрит только маленькая девочка, сидящая в кабине рядом с водителем.
«Видите это бледное лицо, две редкие косички, тонкие хрупкие ручки? Это я. На вид мне не больше десяти. На самом деле я старше. Я родилась еще до войны. Просто почему-то я не расту, и, наверное, не вырасту уже никогда.
Вы жалеете меня? Не стоит.»
Справа от тропинки – почти отвесная скала. Слева – пропасть. На дне ее течет неширокая, но быстрая речка. А в ней плещутся дети. Девочке кажется, что она слышит их смех, ощущает их веселье, кажущееся ей диким, неестественным, неуместным в этом месте, исковерканном силой, что страшнее любого природного катаклизма. Ведь они едут по краю гигантской воронки, оставленной взрывом бомбы. Впрочем, не той бомбы, что страшнее всех, не той, название которой девочка даже мысленно боится произнести – иначе люди не жили бы здесь. Но все же здесь плохое место, здесь отравленный воздух и ядовитая вода.
– Папа, почему они купаются здесь?
Водитель бросает один быстрый взгляд вниз.
– А где же им еще купаться?
– Но здесь же… плохая вода!
Она не хочет лишний раз произносить слово «радиоактивная».
– Она везде такая, дочка…
«Это мой папа. Он до сих пор считает меня ребенком, и я поддерживаю эту игру – так удобнее нам обоим. Лучевая болезнь не убила его, как маму, но у него растет раковая опухоль прямо на лице. Скоро она подберется к глазам, и тогда он больше не сможет водить автобус. Наверное, он умрет тогда, потому что без работы он – ничто в этом дурацком мире. Лучше бы это случилось быстро и безболезненно. Я люблю папу, и если однажды понадобится помочь ему умереть – я это сделаю.»
Автобус медленно въезжает на мост. Ограждение в некоторых местах разрушено, и водитель снижает скорость, потому что по мосту ехать даже опаснее, чем над Воронкой.
Девочка смотрит через лобовое стекло на багровое небо, летящее ей навстречу. Она ненавидит небо и боится его. Сквозь свинцовые тучи просвечивает далекое предзакатное солнце, а на востоке полнеба занимает огромный «гриб», сплетенный из кроваво-красных, огненных, иссиня–черных облаков раскаленной пыли, газа, пепла… неведомая сила зафиксировала его в небе надолго – девочка уже второй год видела его на одном и том же месте. Загадочное и достаточно безопасное атмосферное явление – сродни миражу. Но «гриб» являлся точной копией тех, что возникали при взрывах ТЕХ бомб – девочка не раз видела эту страшную картину по телевизору (когда еще было телевидение) и на картинках в книгах.
И поэтому этот мираж так пугал ее – но она никогда не могла отвести от него глаз, как ни старалась.
«Как же я устала… Как я устала от постоянного страха. Он сковывает меня, он разрушает меня изнутри. Мне почему-то кажется, что другим людям легче. Они уже смирились. Они пьют эту воду, они свободно дышат этим воздухом, не задумываясь о том, что все вокруг отравлено, что невидимый яд проникает в них с каждым глотком, каждым вдохом, просачивается через поры, пропитывает почву, на которой они растят свой хлеб, проникает в жилы трав и тела животных, которых они едят… А я не могу так, я каждую секунду помню, что все пропитано РАДИАЦИЕЙ, мне кажется, что с каждым вдохом я убиваю себя, и мне хочется зарыться глубоко под землю и уснуть там, до тех пор, пока не закончится этот ад, пока воздух не станет снова чистым… но я знаю, что не доживу до этого момента…»
– Конечная остановка – вокзал…
Пассажиры выходят из автобуса, мелькая перед глазами девочки одинаковыми серыми бликами лиц.
– Папа, я погуляю по вокзалу?
Водитель вздыхает.
– Как скажешь… Я заберу тебя с вечерним рейсом.
«Да, здесь даже есть вокзал. Отсюда можно уехать – на черном, закопченном паровозе, из трубы которого валит вонючий дым. Иногда мне хочется сесть на него и уехать… но только куда? Везде одно и то же, и лучше нигде не будет, может быть только хуже… Но люди все же едут куда-то в погоне за призрачной иллюзией надежды. Они все играют в жизнь – ну а я не умею играть.»
Небольшое здание вокзала заполнено людьми. Девочка медленно бредет вдоль рельс, глядя в землю.
«А ведь война еще идет. Еще есть где-то за горизонтом неведомый и невидимый «враг», у которого еще остались самолеты и бомбы. Человечество агонизирует – но не прекращает вовевать.»
И вдруг из громкоговорителей доносится голос – но он не объявляет о прибытии поезда. Он говорит неразборчиво – девочка не понимает ни слова. Но она чувствует, как что-то неуловимо меняется в мире вокруг нее. И люди вокруг вдруг срываются с места – и куда-то бегут. Девочка хватает за рукав то одного, то другого, спрашивая, что же сказал тот страшный голос? Но люди отталкивают ее, они подхватывают свои сумки и вновь бросают их, они мечутся в панике и не замечают никого и ничего вокруг. И тогда она бежит в здание вокзала, наперекор встречному движению потока перепуганных людей… И мужчина в синей форме с застывшим и одновременно страдающим взглядом неожиданно спокойно объясняет ей, что к городу приближаются самолеты врага, чтобы сбросить ТУ САМУЮ БОМБУ.
И девочка застывает посреди площади, полной мечущихся людей, глядя в небо. Сначала ее душой овладевает запредельный страх, а потом к нему вдруг примешивается мрачный восторг.
«АТОМНАЯ бомба. Атомная.» Она повторяет это слово вновь и вновь, упиваясь им.
«Так должно было случиться. Так должно случиться со всеми городами, и теперь вот случилось с нашим. Наконец-то.»
Ведь в душе она всегда ждала этого. Боялась сильнее всего на свете и в то же время знала, что это неизбежно.
«Это плохое место. Оно отравлено. Так пусть оно погибнет.»
Кто-то хватает ее за руку. Женщина с огромным животом – беременная.
– Помоги мне!
Женщина в панике, она не знает, что делать. Она называет девочку по имени, и та смутно припоминает, что это, кажется, жена ее дяди, которую она видела всего пару раз.
«Но что она делает здесь, в этом городе? И почему просит помощи у меня? Просто увидела знакомое лицо?»
– Я… рожаю… – шепчет женщина, и по лицу ее текут слезы.
И, сама не понимая почему, девочка берет ее за руку и ведет прочь от беснующейся толпы, несущейся ко входу в подземное убежище под вокзалом. Девочка прекрасно понимает, что всем места в бункере не хватит.
– Здесь есть подвал… шепчет женщина, показывая на полуразрушенный сарай.
И они устремляются внутрь, поднимают деревянную крышку люка, и долго ползут по неожиданно узкому и тесному ходу в земле, и девочка чувствует, как ею овладевает какой-то нечеловеческий инстинкт, вытесняющий все мысли и чувства, кроме страха : «Глубже… Зарыться глубже… под землю, туда, куда не проникнут смертоносные лучи…»
А потом они вдруг оказываются в помещении, сером от проникающего сквозь многочисленные щели дневного света, и девочка с ужасом осознает, что помещение ПОЛУподвальное, и в нем есть окна, расположенные чуть выше земли, наспех заколоченные фанерой…
Женщина забивается в угол и плачет, а девочка в ужасе кидается затыкать щели между досками какими-то валяющимися под ногами грязными тряпками…
– Он же маленький, он не выдержит, он умрет… причитает женщина в углу, очевидно, думая о своем будущем сыне, и в этот момент страх, завладевший душой девочки, достигает своего максимума, «критической точки», и исчезает. Остается лишь спокойствие и неизвестно откуда появившаяся уверенность в себе.
– Когда твой сын вырастет, расскажешь ему, что в честь его рождения был устроен великолепный фейерверк…
И женщина неожиданно смеется в ответ на бредовую шутку. Видно, она тоже устала бояться.
– Когда мы сможем отсюда выбраться? – спрашивает она у девочки. – Когда спадет излучение?
«Как будто она сама не знает ответа…»
– Лет через 80, – отвечает девочка, и женщина вновь смеется, и смех вдруг переходит в стон, и она шепчет, что у нее, кажется, начались схватки…
Там, в углу, рожает эта несчастная, а девочка сидит, прижавшись щекой к куску фанеры, которой заколочено окно, и ждет. Она ждет гула самолета и свиста падения бомбы. В книгах все описано именно так – сначала глухой гул в небе, потом свист, потом взрыв… Она ждет этих звуков, и ей уже начинает казаться, что она слышит их, и она широко раскрывает глаза в ожидании того счастливого момента, когда окончится ее личный Армагеддон, и она мысленно призывает невидимый самолет, заблудившийся в багровых облаках – скорее! Сделай же это!
Но вместо гула самолета она вновь слышит тот неразборчивый мужской голос, что объявил тревогу на вокзале, и шум людских голосов, и топот ног, и когда она осторожно сдвигает в сторону фанерный щит, чтобы выглянуть в окно, ее замечает какой-то растрепанный парень, стоящий на коленях на асфальте, и машет ей, и кричит: «Эй , вылезай! Все закончилось! Тревога ложная! Все хо-ро-шо!»
И тогда девочка выбивает окно, и вылезает из подвала, даже не обернувшись на женщину, лежащую в углу, и не услышав, как ребенок, лежащий на заляпанном кровью полу, издал свой первый крик…
« А через несколько месяцев они прислали мне письмо и фотографию – счастливая пара с ребенком на руках. Оказывается, дядя бросил ее тогда, на вокзале, когда началась паника. Он побежал в убежище – и попал туда одним из первых.
Но она его простила. А может, решила, что он тогда просто потерял ее в толпе.
Она благодарила меня за что-то – я так и не поняла, за что. Я ведь ничем не помогла ей тогда.
Письмо пришло как раз в тот день, когда я хоронила отца. Он возвращался из вечернего рейса – один в пустом автобусе, и, наверное, не справился с управлением – автобус упал на дно Воронки и взорвался. Впрочем, мне кажется, он сам сделал выбор.
Ребенок на фотографии был почти нормальным – в наше время такие рождаются редко. Вот только глаза у него были черные и круглые, как у птицы, без белков – одни зрачки.
Отец часто повторял, что из-за постоянных мутаций люди могут «потерять человеческую сущность». Он с отвращением смотрел на детей-уродов – с шестью пальцами, с двумя головами, без рук или ног, а то и с гибкими щупальцами вместо рук…
Он был не прав. То, что он называл «человеческой сущностью», заключается вовсе не в количестве голов или рук.
Еще недавно я считала, что человечество неизбежно умрет. Но теперь я понимаю – мы будем жить. Мы, дети нового века, дети Армагеддона. Мы будем жить, ненавидя багровое небо над головой, мы будем зарываться в землю все глубже и глубже, мы отрастим себе столько рук и щупалец, сколько понадобится.
Но мы никогда не будем людьми. Жалость, сочувствие, любовь, преданность – мы забудем эти слова, как забыли слово «звезды», когда небо навсегда заволокли тучи пепла. Мы будем жить, питаясь собственным страхом и уничтожая друг друга, чтобы выжить. Мы подчиним бунтующий разум простым и спасительным инстинктам – и мы будем жить.
А то, что мой отец называл «человеческой сущностью», мы потеряли уже давно. В тот самый момент, когда чей-то палец впервые нажал красную кнопку.»


© Lady D.S. Zombie (Диана Сергеева, Арина Темная)