Известный российский писатель Борис Акунин переписал трагедию Шекспира и назвал ее «Гамлет. Версия» (в двух актах вместо пяти). «Версия» хорошо сделана. Отчетливо ощущается ритмическое биение шекспировского стиха. Один Гораций (Горацио) говорит прозой. Все происходит почти по Шекспиру, только в ускоренном темпе, а иногда кажется, будто герои своими словами пересказывают первоисточник.
Образ принца Датского в новых предлагаемых обстоятельствах утратил присущую ему возвышенность. С первых мгновений пьесы он банально пристает к Офелии. Не для того ли, чтобы сразу стало понятно, с кем имеем дело? Далее выясняется, что принц «плохим студентом был в Виттенберге» и вообще «непоседлив, неразумен, склонен к сумасбродствам». Его ключевой монолог «Быть или не быть?» резюмирован и сведен к «Родился, пожил, умер, позабыт./ И что с того? Был Гамлет – и не стало./ Быть иль не быть, сегодня иль вчера/ быть перестать – ей Богу, все едино». Однако он такой же верный сын своего отца, как и тот, первый, и так же полон решимости отомстить за него.
И все же Гамлет не так пострадал по сравнению с «Гамлетом» - произведению достается куда больше, чем принцу. Уже в начале настораживают слова, сказанные Полонием Лаэрту: «Ты… хочешь погубить все наше дело?». К середине первого акта ясно: готовится дворцовый переворот, узурпация власти. «Полоний Первый – плохо ли звучит?/ Лаэрт, принц Датский – музыка для слуха». Но дальше по Шекспиру, по Шекспиру – и Полоний пронзен шпагой Гамлета.
А Клавдий говорит Гертруде странные слова: «Когда бы мог я выбрать добровольно/ Тебя и трон иль только лишь тебя,/ Второе б выбрал я и был бы счастлив./ Как тяжела монаршая корона!». Так, значит, Клавдий как бы и не хотел – не хочет – быть королем… Пожалуй, он предпочел бы провести остаток дней у ног любимой женщины. Что не мешает ему послать ее сына на верную смерть в Англию.
Развязки в пьесе две – мнимая и настоящая. Когда королева признается Горацию, обвиняющему ее в пособничестве убийству, – «Нет, невиновна я в убийстве! И мой Клавдий/ Его не убивал. Муж сам испил/ Из кубка смертоносную отраву,/ Когда узнал о том, / Что брат родной и милая супруга/ Давно в любовной связи состоят./ Двойной измены он не снес, бедняга,/ И принял смерть от собственной руки./ Вот в чем виновна я, а не в убийстве!», нам кажется, что вот она, - правда «Версии». Но нет!
Акунин, как истый мастер детектива, настоящую развязку приберег под конец. Но до нее будут примечательные слова Горация, обращенные к королеве: «А еще скажу вам, сударыня: на свете нет ничего мерзостней, чем предать человека, который тебя любил и свято тебе доверял».
Дальше все пойдет очень быстро – поединок Лаэрта и Гамлета, самоубийство Гертруды, смерть короля, Лаэрта и Гамлета, - успевшего сказать Горацию: «Гораций, друг, скажи мне лишь одно:/ Ты мной гордишься? Ведь признайся честно:/Не верил ты, что выполнить смогу / Завет отца я… Дальше лишь безмолвье…». «Нет, принц, я знал, что вы все исполните», отвечает Гораций и Гамлет умирает с улыбкой.
Сразу же появляется Фортинбрас. Его радостно приветствует... верный Гораций: «Вы появились минута в минуту, Ваше Высочество. Служить вам – истинное удовольствие. У вас все задатки великого короля». Фортинбрас ответствует: «С такими слугами, как вы, фон Дорн,/ Нетрудно стать великим государем./ Но как вам удалось в один прием/ Расчистить путь мне к датскому престолу?».
И вот тут-то мы узнаем «всю правду». Это Гораций переоделся призраком, подстроил убийство Полония, проделал трюк с письмом и возвращением Гамлета в Данию, сумел разговорить королеву, смазал клинки ядом... «Вы истинный кудесник, друг Гораций» - не может сдержать своего восхищения Фортинбрас. «О нет, Ваше Высочество, я всего лишь исследователь человеческой природы», отвечает герой дня. Занавес.
Итак, по сути, «Версия» - детектив, пародия на высокую трагедию Шекспира о принце Датском. Ну хорошо, переписал ее Борис Акунин - и переписал. В конце концов, Шекспир тоже не первый. До него было как минимум три «Гамлета» - Саксона Грамматика (1200), Франсуа Бельфоре (1576), Томаса Кида (1589). Задевает не сам факт посягательства на классику – другое.
Горацио у Шекспира – верный друг Гамлета. У Акунина – интриган, лицемер, подлец. Предавший человека, «который свято любил и доверял ему». Линия дружбы Гамлета и Горацио в трагедии Шекспира – одна из самых пронзительных. Вот и брызнем на нее черной краской. А из убийцы и узурпатора трона Клавдия сделаем несчастного «раба любви». Всех перекрасим – ради того, чтобы побаловать себя «Версией», исследованием «человеческой природы».
С творческим наследием Вильяма Шекспира делают все, что хотят, – «Гамлет. Версия», «Гамлет. Сны», комедии «Ромео и Джульетта», «Отелло», еще одна версия – «Гильденстерн и Розенкранц мертвы»... Впрочем, произведения и других писателей становятся объектами собственных трактовок, пародий, продолжений, сценических версий, - таких, когда от первоисточника остается в лучшем случае название. У того же Б. Акунина есть своя «Чайка», написана пародия на эпопею «Властелин колец», существует роман в стихах о приключениях Евгения Онегина в советской России, сочинено продолжение романа «Унесенные ветром»...
Наверное, не стоит лишать современников возможности творческого осмысления великих произведений прошлого. Но должен быть предел вмешательства, - прежде всего, этический. И если у самих авторов «версий» этот барьер отсутствует, значит, нужны барьеры внешние. Нравственная цензура (не надо бояться этого слова!), которая обеспечивала бы охрану «авторского права» классиков, защищала бы их произведения от издевательств. Ведь сами они в этой ситуации защитить себя не могут.