Предутренний месяц на небе лежит.
Я к месяцу еду, снег чуткий скрипит.

На дерзостный лик я смотрю неустанно,
И он отвечает улыбкою странной.

И странное слово припомнилось мне,
Я все повторяю его в тишине.

Печальнее месяца свет, недвижимей,
Быстрей мчатся кони и неутомимей.

Скользят мои сани легко, без следа,
А я все твержу: никогда, никогда!..

0, ты ль это, слово, знакомое слово?
Но ты мне не страшно, боюсь я иного...

Не страшен и месяца мертвенный свет...
Мне страшно, что страха в душе моей нет.

Лишь холод безгорестный сердце ласкает,
А месяц склоняется — и умирает.

Сошлись чертовки на перекрестке, 
На перекрестке трех дорог 
Сошлись к полночи, и месяц жесткий 
Висел вверху, кривя свой рог.

Ну, как добыча? Сюда, сестрицы! 
Мешки тугие,- вот прорвет! 
С единой бровью и с ликом птицы,- 
Выходит старшая вперед.

И запищала, заговорила, 
Разинув клюв и супя бровь:
"Да что ж, не плохо! Ведь я стащила 
У двух любовников - любовь.

Сидят, целуясь.. А я, украдкой, 
Как подкачусь, да сразу - хвать! 
Небось, друг друга теперь не сладко 
Им обнимать да целовать!

А вы, сестрица?" - "Я знаю меру, 
Мне лишь была б полна сума
Я у пророка украла веру,- 
И он тотчас сошел с ума.

Он этой верой махал, как флагом, 
Кричал, кричал... Постой же, друг! 
К нему подкралась я тихим шагом - 
Да флаг и вышибла из рук!"

Хохочет третья: "Вот это средство! 
И мой денечек не был плох:
Я у ребенка украла детство, 
Он сразу сник. Потом издох".

Смеясь, к четвертой пристали: ну же, 
А ты явилась с чем, скажи? 
Мешки тугие, всех наших туже... 
Скорей веревку развяжи!

Чертовка мнется, чертовке стыдно...
Сама худая, без лица
"Хоть я безлика, а все ж обидно:
Я обокрала - мудреца.

Жирна добыча, да в жире ль дело! 
Я с мудрецом сошлась на грех. 
Едва я мудрость стащить успела,- 
Он тотчас стал счастливей всех!

Смеется, пляшет... Ну, словом, худо. 
Назад давала - не берет. 
"Спасибо, ладно! И вон отсюда!"
Пришлось уйти... Еще убьет!

Конца не вижу я испытанью! 
Мешок тяжел, битком набит! 
Куда деваться мне с этой дрянью? 
Хотела выпустить - сидит".

Чертовки взвыли: наворожила! 
Не людям быть счастливей нас!
Вот угодила, хоть и без рыла!
Тащи назад! Тащи сейчас!

"Несите сами! Я понесла бы,
Да если люди не берут!"
И разодрались четыре бабы:
Сестру безликую дерут.

Смеялся месяц... И от соблазна 
Сокрыл за тучи острый рог. 
Дрались... А мудрость лежала праздно 
На перекрестке трех дорог.

 И мы простим, и Бог простит.
Мы жаждем мести от незнанья.
Но злое дело - воздаянье
Само в себе, таясь, таит.

И путь наш чист, и долг наш прост:
Не надо мстить. Не нам отмщенье.
Змея сама, свернувши звенья,
В свой собственный вопьется хвост.

Простим и мы, и Бог простит,
Но грех прощения не знает,
Он для себя - себя хранит,
Своею кровью кровь смывает,
Себя вовеки не прощает -
Хоть мы простим, и Бог простит.

1938

Не осуждай меня, пойми:
Я не хочу тебя обидеть,
Но слишком больно ненавидеть,-
Я не умею жить с людьми.

И знаю, с ними - задохнусь.
Я весь иной, я чуждой веры.
Их ласки жалки, ссоры серы...
Пусти меня! Я их боюсь.

Не знаю сам, куда пойду.
Они везде, их слишком много...
Спущусь тропинкою отлогой
К давно затихшему пруду.

Они и тут - но отвернусь,
Следов их наблюдать не стану,
Пускай обман - я рад обману...
Уединенью предаюсь.

Вода прозрачнее стекла
Над ней и в ней кусты рябины.
Вдыхаю запах бледной тины...
Вода немая умерла.

И неподвижен тихий пруд...
Но тишине не доверяю,
И вновь душа трепещет,- знаю,
Они меня и здесь найдут.

И слышу, кто-то шепчет мне:
"Скорей, скорей! Уединенье,
Забвение, освобожденье -
Лишь там... внизу... на дне... на дне..."