Вся статья

Сегодня Мосгорсуд рассмотрит вопрос о продлении домашнего ареста Евгении Васильевой — самой высокопоставленной и известной фигурантке дела «Оборонсервиса», из-за которого год назад лишился должности министр обороны Анатолий Сердюков. Несмотря на сверхактивное освещение этого дела следственными органами и средствами массовой информации, многие его базовые факты, в том числе биография самой Васильевой, до сих пор не прояснены. В ответах на вопросы «Ведомостей», переданных через адвокатов, бывший начальник имущественного департамента и аппарата Минобороны говорит, что ей вменяют занижение цен при продаже объектов Минобороны в пределах погрешности оценки. Следует отметить, что и председатель Следственного комитета Александр Бастрыкин не раз заявлял, что доказать злонамеренное занижение цен будет самым сложным в этом деле. Говорит Васильева и о своих отношениях с Сердюковым, и о происхождении своих богатств, которые предметом дела не стали, а их стоимость оказалась явно завышена. Но именно этот созданный с подачи следствия и вызвавший у широкой общественности классовую ненависть имидж Васильевой делает объективное исследование ее вины сложным, а оправдание или амнистию в случае развала доказательств — крайне маловероятными, признает она.

— Правда ли, что ваша квартира в Молочном переулке, где вы отбываете домашний арест, приобретена для вас с помощью компании «СУ-155», где вы работали, путем сложного взаимозачета? Когда она была приобретена, какова ее цена, кто за нее заплатил? Если заплатили вы, то из каких средств?

— Квартира в Молочном переулке — моя собственность, куплена до работы в департаменте имущественных отношений (ДИО) Минобороны. Никакого отношения к моей работе в Минобороны она не имеет, так же как и все мои объекты недвижимости. Мой папа (предприниматель Николай Васильев, совладелец компаний, занимающихся поставкой оптоволоконных кабелей и пластиковых труб. — «Ведомости») помог мне купить эту квартиру, за что ему большое спасибо.

— Действительно ли вы устроились в «СУ-155» по протекции бывшего вице-мэра Москвы Владимира Ресина?

— Я устроилась в ЗАО «СУ-155» на основании своего опыта и различных рекомендаций, в том числе Владимира Иосифовича Ресина.

— Расскажите, пожалуйста, с какого и по какое время вы руководили ДИО Минобороны, а когда вы возглавляли аппарат министерства? Какую должность вы занимали на момент начала уголовного дела?

— ДИО Минобороны я возглавляла с апреля по сентябрь 2011 г. Аппарат Минобороны — с сентября 2011 г. по январь 2012 г. На момент начала [дела] я не была государственным служащим, я работала в строительном бизнесе.

— Правда ли, что в должности начальника аппарата вы вели общение с офицерами в таком стиле, что, как писали некоторые газеты, полковники и генералы рыдали в коридоре?

— В должности руководителя аппарата я работала непродолжительное время. Моя должность была связана с документооборотом. Поэтому вряд ли по этому поводу можно плакать, тем более генералу или офицеру, да еще и в коридоре.

— Почему покупателями акций 31-го ГИСС стали структуры, ранее принадлежавшие замминистра обороны Григорию Нагинскому? Знакомы ли вы с ним и знали ли, что эти структуры станут покупателем этого актива?

— Акции 31-го института могли купить и структуры Нагинского, и структуры любого другого гражданина, в случае если к этому было волеизъявление обоих сторон, выраженное в установленном законом порядке. Мы с Нагинским знакомы, но я к нему по поводу этой сделки никогда не обращалась.

— Сколько всего объектов недвижимости и на какую сумму было реализовано во время вашей работы в ДИО?

— Сумма от реализации федерального имущества, закрепленного за Минобороны, в 2010-2012 гг. составила 24,66 млрд руб., имущества «Оборонсервиса» — 15,1 млрд руб., т. е. общая сумму составила около 40 млрд руб. Если говорить о сделках, то их общее количество — около 1500.

— Почему из этого большого количества сделок эпизодами для уголовного дела стали лишь около 20 сделок?

— Почему выбраны именно эти сделки, не знаю. Ни одна из сделок не была признана незаконной в судебном порядке. Однако следователи, абсолютно не разобравшись, посчитали их преступными. С таким же успехом — правда, без каких-либо оснований — можно было бы все сделки в уголовное дело направить, так как они все одинаковые.

— Завершило ли следствие экспертизу, связанную с оценкой проданных объектов недвижимости, какова согласно ей сумма занижения цен, если экспертиза завершена? Считаете ли вы этих оценщиков независимыми от следствия?

— Экспертиза завершена. Вменяется в среднем занижение цен на 13% за исключением 31-го института. Он был продан за 140 млн руб., а эксперты считают, что он стоил порядка 2,1 млрд руб. Оценщики, которых привлекло следствие, либо умышленно завышают цены, либо просто безграмотны. Мое мнение — и то и другое.

— Почему, как вы думаете, вам была избрана более мягкая мера пресечения, чем Екатерине Сметановой и ряду других фигурантов?

— Этого я не знаю.

— Практически все фигуранты дела, кроме вас, пошли на сделку с правосудием. Как вы к этому относитесь?

— Всего обвиняемых семь человек, из них на сделку со следствием пошли двое. Я их не осуждаю, это их право, их жизнь, им решать.

— Следствие заявляло и об изъятии у вас 24 кг золотых украшений. Когда и кем они были приобретены?

— Следствие много чего заявляет — и про арест счетов в офшорах, и про картины-подделки, и про картины из музеев, и про 13 комнат в квартире на Молочном, и про дам с собачками. Я никогда не оценивала свои украшения. Учитывая, что в музеях Минобороны не хранятся женские украшения, они вообще не имеют отношения к уголовному делу.

— В чем в реальности состояла роль министра обороны Сердюкова в продаже объектов «Оборонсервиса»?

— Министр обороны в соответствии с действующим законодательством и корпоративными процедурами ОАО «Оборонсервис» и его дочерних и зависимых предприятий подписывал соответствующие директивы. Касались они голосования представителей государства по вопросам реализации активов.

— Куда перечислялись средства от продажи объектов «Оборонсервиса»?

— Средства от продажи активов поступали продавцам активов, которые распоряжались ими на основании решений соответствующих органов управления юридических лиц. Это не было моей компетенцией, по этому поводу ничего сказать не могу.

— Почему вы год после начала уголовного дела не давали комментариев средствам массовой информации?

— Я действительно долго не общалась с прессой. Я думала, что уголовное дело — недоразумение, которое должно прекратиться.

— Когда и где вы познакомились с Сердюковым?

— С министром обороны я познакомилась на совещании, посвященном реконструкции Кронштадтского морского собора, в 2010 г. Это проект, который я вела со стороны администрации президента в качестве советника заместителя главы администрации (Александра Беглова. — «Ведомости») на общественных началах. Тогда я возглавляла компанию, которая входила в строительный холдинг («СУ-155». — «Ведомости»). Я никогда не считала себя чиновником и решила поработать в Министерстве обороны потому, что на строительном рынке был кризис и я предполагала потратить время с пользой для своего управленческого опыта. В общей сложности я работала в министерстве около 1,5 года и потом ушла в связи с тем, что рынок стал оживать.

— Почему Сердюков пригласил вас в министерство?

— Почему министр пригласил именно меня, я не знаю. Наверное, потому, что у меня был опыт работы в области недвижимости, ее продаж с юридической и организационной точек зрения, опыт в области управления недвижимостью, инвестиционными потоками, строительными проектами, опыт работы с госорганами, а также с иностранными компаниями в области развития инвестиционных проектов на территории России.

— Вы лично решали, какие объекты недвижимости «Оборонсервиса» будут продаваться?

— ДИО занимался вместе с главным правовым управлением ведомства проверкой юридической стороны этих процедур. Круг моих обязанностей согласно положению о ДИО ограничивался административными функциями и не имел никакого отношения к самостоятельному решению вопросов об отчуждении имущества. Все сделки проверялись Регистрационной палатой и почти все — ФАС, в отношении всех сделок решения принимались на уровне акционеров (акционером «Оборонсервиса» было Минобороны. — «Ведомости») и совета директоров. Переход прав собственности был зарегистрирован в отношении всех объектов и до сих пор ни одна сделка не признана судом незаконной. Следствие почему-то рассматривает гражданско-правовые отношения как уголовно-правовые и даже не пытается оспорить в суде совершенные нами сделки. Та же собственность, которую покупатели вернули государству (например, акции 31-го ГИСС. — «Ведомости»), о чем заявляет следствие, возвращена без суда и бесплатно — очевидно, под угрозами и давлением.

— Вас обвиняют в том, что объекты продавались по заниженным ценам путем манипуляций с оценкой…

— 60% торгов по продаже федерального имущества были признаны несостоявшимися, это означает, что выставляемые цены были выше рыночных. Мы по закону имели право в таких случаях снижать цену на повторных торгах на 50%, но не делали этого или снижали цену незначительно. Если бы у нас был злой умысел занижать цену, мы продавали бы объекты на федеральных торгах — во время кризиса желающих купить было немного, и мы могли бы снижать цену по закону на 50%. При этом при расследовании оценщики проданного имущества объясняют, как они проводили оценку. А привлеченные следователями оценщики вычисляют ущерб, сравнивая цену предложения с ценой продаж, хотя реальные сделки на рынке обычно ниже предлагаемых цен продаж, или показывают «занижение» цены, сравнивая цену квадратного метра крупного объекта с мелким, что совершенно несравнимо. В среднем же по большинству объектов следствием вменяется занижение цены на 13%, что, по сути, укладывается в погрешность оценки. Мы провели свою оценку, в том числе с привлечением международных компаний, и она доказывает, что цены на продаваемые объекты были выше рыночных.

— Сколько комнат в квартире в Молочном переулке, где вы находитесь под домашним арестом?

— Четыре комнаты общей жилой площадью 118 кв. м.

— Что за картины были изъяты из этой квартиры в ходе обыска? Следствие заявило, что это подделки известных картин, которые вы приобрели, не разобравшись.

— Это интерьерные вещи, и в ходе обыска я сразу заявила, что грош им цена, а специалист оценил их цену как равную стоимости цветного настенного календаря, хотя следствие их зачем-то просвечивало, считая, что под слоем краски там могут быть какие-то шедевры. Они дороги мне как память о предках и различных эпизодах моей жизни, что-то я купила сама, что-то мне подарили, но вернуть мне их отказались — следователь сказал, что если это произойдет, то «будет социальный взрыв».

— Почему у следствия возникли претензии к вам по поводу слишком медленного, по его мнению, знакомства с материалами уголовного дела?

— Во-первых, следствие не имеет права предъявлять мне претензии по поводу ознакомления с материалами дела. Это право обвиняемого, а не обязанность. По закону ознакомление с материалами включает в себя «предъявление» и «представление» материалов (по ст. 217 УПК). Прежде чем представить материалы, следователь обязан их предъявить обвиняемому, а обвиняемый — убедиться, что они действительно существуют, прошиты и пронумерованы. По закону мое освобождение из-под домашнего ареста ставится в зависимость только от предъявления материалов дела, а оно до сих пор не состоялось. Следствие пытается всех убедить, что материалы предъявлены и что первые пять томов дела и есть мое уголовное дело. Я спрашиваю: «Так оно состоит из пяти томов?» — «Нет, из 353». — «Тогда где остальные тома?» — «Мы считаем, что если показали первый том, то предъявили материалы дела», — отвечают они. После длительных споров 1 ноября мы пошли по кабинетам осматривать материалы — обращаю внимание, что это произошло после 23 октября. В первом кабинете видим 30 томов, один без номера и пронумеровывается при мне, второй кабинет — еще 20 томов, в третьем кабинете лежит груда макулатуры, и мне говорят, что это мое уголовное дело. «А какой это том?» — спрашиваю я. «Пятый». — «А это какой?» — интересуюсь я. «Тоже пятый». — «То есть два пятых тома плюс еще один пятый том в первом кабинете?» — «Это наша нумерация, вас она не касается», — отвечают мне. «А где мое уголовное дело? Этот номер не моего дела», — пытаюсь я возразить. «Это наша внутренняя система, вас не касается», — слышу в ответ. Вот так мне пытались предъявить материалы дела уже после 23 октября. При этом предъявление дела так и не состоялось — материалы были не готовы к ознакомлению. Поэтому следствие послало в суд незаконное ходатайство о продлении мне меры пресечения. Следователи уверены, что мера будет продлена, ведь суд — это формальность, говорят они.

Если Мосгорсуд поддержит следствие в этом вопросе, пойдем в Верховный суд и Конституционный суд отстаивать свою позицию. Мы уверены в своей правоте и не считаем ситуацию спорной.

— Признаете ли вы, хотя бы частично, обвинения?

— Ни одно из обвинений не признаю, считаю их несостоятельными, безосновательными и предвзятыми.

— Предлагалась ли вам сделка со следствием, как Сметановой?

— Мне пытались это предложить, но я на контакт не шла и постоянно молчала.

— Можете ли вы сказать, что следствие политизировано?

— Ход следствия — грубое нарушение прав и свобод человека, носящее затяжной и организованный характер. Безосновательно посадили в тюрьму трех женщин, двух выпустили под условием подписания каких-то бумаг [Сметанову и Билялову], третью [Егорову] пытаются склонить к сотрудничеству, но она пока не сдается.

— Почему Сметанова и Билялова дали против вас показания?

— Я уверена, что никаких показаний против меня ни Сметанова, ни Билялова не дали. Это такой же миф, как картины, якобы украденные мною из музея Минобороны, как 13-комнатная квартира в Молочном переулке, офшорные счета, амазонки с собачками и засилье преступников во власти.

Этих женщин убедили в том, что они совершили преступление, которого не было, заперли в тюрьме и заставили что-то подписать как условие выхода оттуда. Увы, это обычный прием «получения» показаний. Сейчас в тюрьме страдает еще одна женщина — Егорова, которая до сих пор так и не поддалась на шантаж. Ее не выпускают, так как она не дает на меня показания. Двое мужчин не поддались на угрозы и свидетельствуют о полной законности всех операций с недвижимостью.

— Если следствие политизировано, кому и зачем нужно преследование бывшего руководства Минобороны? Может быть, какое-то событие стало отправной точкой?

— У меня есть несколько версий происходящего, но я пока откажусь от комментариев. Всему свое время.

— Злоупотребляли ли вы, как говорилось в некоторых ранних материалах следствия, доверием Сердюкова?

— У меня в Минобороны был только один руководитель — министр. Чтобы его ввести в заблуждение, пришлось бы подкупить более 100 человек в министерстве и столько же в госкомпаниях. Но даже если предположить и это, то вряд ли удалось бы его обмануть. Министр неплохо разбирался в финансах и всегда вникал во все процессы министерства.

— Известна ли вам позиция Сердюкова относительно подозрений в его адрес? Есть ли основания для привлечения его к ответственности наравне с другими фигурантами?

— Данное уголовное дело необходимо немедленно прекратить. Чем дольше оно будет длиться, тем большие репутационные потери будут нести следственные органы. Что касается позиции Сердюкова, я думаю, она очевидна. Нет никакого преступления. Срок окупаемости проданных объектов выше среднего — какие еще могут быть вопросы? Все процедуры, предусмотренные законами, соблюдены, проверены госорганами, причем несколькими. Ни одна из процедур не признана незаконной.

— Поддерживаете ли вы отношения с Сердюковым? Как уголовное дело отразилось на этих отношениях?

— Отношения не поддерживаю. Уверена, что дело на них никак не отразилось.

— Существует версия, что вы пострадали из-за личных отношений с Сердюковым. Он якобы вернулся в семью, и это может простимулировать вас дать на него показания.

— Могу дать показания, что никаких незаконных действий я не совершала, никаких незаконных указаний министр мне не давал. Если у кого-то есть желание ввести общественность в заблуждение, у меня хватит аргументов, чтобы развеять этот миф. Я долго молчала, терпела, чтобы следственные органы смогли разобраться в ситуации. Но, видимо, разбираться они не хотят.

— Какие были дополнительные источники дохода, которые позволили приобрести ваши богатства?

— Я с детства жила в достатке, у меня состоятельная семья, у меня выдающиеся родители, я горжусь ими. В начале моей карьеры я работала в холдинге, который занимался экспортом черных металлов, потом перешла в американскую юридическую фирму, которая занималась обслуживанием западных инвестиций в России, потом работала гендиректором территориального подразделения самой крупной строительной компании в России. А потом 1,5 года работала в Минобороны, после чего вернулась в бизнес.

— Есть ли у вас счета и активы за границей?

— Нет. А все, чем я владею, записано на меня лично. Я не собиралась и не собираюсь уезжать за границу.

— Считаете ли вы, что ваше дело может подпасть под амнистию?

— Что касается амнистии в отношении меня, ее не будет — иначе социальный взрыв.

— В пятницу стало известно о назначении Сердюкова гендиректором ОАО «НИИЦ-М». Как вы считаете, будет ли он эффективен в роли руководителя машиностроительного полигона? Его ли это уровень, ведь до этого он руководил гораздо более сложной системой?

— Я считаю Анатолия Сердюкова эффективным руководителем. Я не могу оценить, является ли это назначение уровнем Сердюкова, так как я не имею представления о масштабах деятельности данного предприятия. Вместе с тем я думаю, что если он принял это предложение, то это серьезная структура с хорошими перспективами развития.

— Можно ли расценивать это назначение как его политическую реабилитацию?

— Я не могу ничего сказать о реабилитации Сердюкова, потому что не считаю, что его заслуги можно серьезно дискредитировать, как бы этого кому-то ни хотелось.

— Расскажите, пожалуйста, о своей жизни — с кем вы общаетесь, куда ходите, как проводите время, много ли времени проводите в квартире, что читаете, смотрите ли кино, что вам понравилось из увиденного в последнее время? Есть ли у вас хобби? Может быть, сейчас у вас появилось время для него или появились новые увлечения?

— Сейчас я в основном провожу время со своими адвокатами и занимаюсь юриспруденцией. У меня всегда было только одно хобби — работа. Сейчас приходится поднимать в памяти свои знания в области уголовного права и процесса. Кстати, в университете это были мои любимые предметы.