Мы редко задумываемся о том, что можем потерять близкого нам человека. Мы не обращаем внимания на его проблемы, хотя иногда он просит нас о помощи - по-своему. Но мы не слышим. Или не хотим слышать.

Как говориться, большие детки - большие бедки. Наши "бедки" начались тогда, когда в доме впервые прозвучало имя Маша. Я и раньше замечала, что наш сын, Дима, стал чаще уединяться с гитарой в комнате, иногда отмечала на его лице какое-то странное выражение. Я так думаю, Маша была уже давно. Но однажды он в порыве какого-то настроения рассказал мне: вот, мол, учится в параллельном классе некая Маша. Выиграла недавно городскую олимпиаду. А у самого все на лице написано - будто это не Маша, а он олимпиаду выиграл.

Школьный роман? Это несерьезно!

Я, конечно, виду не подала, но немного испугалась. Что за Маша? Кто она такая? А вдруг она еще чем-нибудь его зарази, у них нынче все быстро происходит! А может, она его затащит в какую-нибудь компанию, а там алкоголь, наркотики. Или забеременеет, и что тогда делать? А потом подумала - взрослый человек, самостоятельный, сам разберется. Мы, как могли, воспитали, все объяснили, больше ничего сделать мы не можем...

Это я потом вспомнила, когда уже все случилось, по крупинкам восстанавливала события: когда я впервые услышала о Маше, когда увидела ее, как она говорила с Димой, как она себя держала, как он на нее смотрела.
Увидела я ее впервые, когда у Димы был день рождения. Действительно, симпатичная девочка. Улыбчивая, раскованная. Хотя, на мой взгляд, таких Маш много. И есть гораздо интереснее. Особого внимания не обратила - ну Маша и Маша, у него таких еще тысяча будет. А вечером он меня спросил:
- Как тебе Маша?
Это я сейчас понимаю, что не надо было, наверное, отвечать так, как я ответила. Он ко мне со всей душой - ведь он не у отца, а у меня спросил! - а я. А тогда я мыла посуду, усталая была, как собака, и пожала плечами: "Маша как Маша, ничего особенного". Сын сник и больше эту тему не поднимал. Конечно, если бы я тогда повнимательнее присмотрелась к происходящему, то увидела бы много интересного. Но мне было не до того: мы с Пашей, моим мужем, в очередной раз надумали разводиться.

"Как ты мог!" - кричала я

Ко дню рождения Маши Дима готовился давно. Я это знала. Знала, что он копит деньги, - он сам как-то обмолвился. Я удивилась:
- Господи, да попроси у отца, он даст!
Но Дима гордо так посмотрел на меня и сказал:
- Не надо. Я сам.
Ну сам, так сам.
Я не знаю, где он среди зимы раздобыл в нашем городе орхидеи. Но накануне Машиного дня рождения пришел домой с огромной веткой, на которой было два десятка неземной красоты цветов. Мне даже немного завидно стало: ни его отец, ни он мне таких цветов не дарили.
Сам гордый такой, довольный. Днем в воскресенье собрался, приоделся, вышел в коридор, чистит ботинки, что-то насвистывает. Я вышла к нему.
- Что дарить будешь?
Он улыбнулся, довольный, открыл дверь в свою комнату, а там в кресле сидит огромный плюшевый медведь, почти с него ростом. Я ахнула. Дима ушел, таща этого гиганта и цветы.
А у нас с мужем воскресенье прошло тиха, по-семейному. Вечером мы с Пашей сели ужинать. Он высказал мне все претензии по поводу того, что третий день подряд макароны, я ответила, что я не нанималась таскать картошку, когда в доме два мужика, он пожал плечами - мол, о чем с тобой вообще говорить, включил телевизор. Тут начался фильм, наш, название не помню, актеры хорошие, фильм интересный. Мы сели смотреть. Я шью, Паша одновременно книжку читает, в общем, со стороны семейная идиллия, не считая того, что мы давно уже друг другу чужие. И вдруг я случайно смотрю на часы и замечаю, что уже половина одиннадцатого, а ребенка-то дома нет. Меня как подбросило из кресла. У нас с ним уговор был: ты взрослый, делай что хочешь, гуляй с кем хочешь, но до десяти изволь быть дома. И он всегда выполнял это требование. И вдруг.
Я бестолково заметалась по комнате, разыскивая свою записную книжку, Паша выключил телевизор, наконец я нашла телефоны его приятелей и стала их обзванивать. Все, кто был у Маши на дне рождения, уже давно дома. Я глотаю успокоительное, а Паша сидит в своем кресле и время от времени высказывается оттуда, какая я плохая мать и что я не умею воспитывать.
- Это все ты! "Мальчик уже взрослый, надо дать ему свободу." Ну, теперь поняла, что на деле означает твоя демократия? Этого мальчика надо держать в ежовых рукавицах!
Я уже на взводе, говорю:
- Давай сначала Димку найдем, потом будем разбираться, - а он меня как будто не слышит:
- "Он такой благоразумный, самостоятельный." Получила?!
Меня вдруг начало трясти. Никогда такого не было, а тут колотит, как от холода. Я даже заикаться начала:
- П-павел, - говорю, - замолчи.
Видимо, я так это сказала и у меня было такое лицо, что муж сразу замолчал. А я продолжала звонить его одноклассникам и друзьям: кто, когда и с кем уходил, кто его видел, что случилось на дне рождения. Никто ничего не знает, Маша целовалась на кухне с Лешей, а Дима ушел в разгар вечеринки. Я про себя думаю: Господи, сделай так, чтобы он нашелся, пожалуйста, пусть нас ограбят, пусть дача сгорит, но только чтобы с Димкой все было в порядке. А у самой внутри какой-то животный материнский ужас, потому что никогда ничего подобного не было.
Время - полночь. Паша кругами ходит по комнате, я сижу с закрытыми глазами в кресле и говорю себе: еще три минуты, и я звоню в милицию. Еще две минуты. Еще пять.
И тут вдруг - звонок в дверь. Мы бросились в прихожую, Паша открывает, а в дверях, прислоняясь к косяку, с закрытыми глазами стоит Димка. У меня прямо вся злость пропала. Я сначала даже не поняла, что с ним, - думаю, ему плохо, больно, бросилась к нему:
- Сынок, что с тобой?
А Паша отодвинул меня в сторону:
- Он пьян, отойди от него.
И действительно, смотрю, Дима стоит и качается, вот-вот свалится на пол. Паша поднял его, перебросил через плечо и понес в комнату. Уже когда отец положил его в постель, он вдруг открыл глаза и говорит:
- Маша, Маша, - и заплакал. На меня смотрит, отца не видит, говорит мне: - Мам, я пригласил ее танцевать, а она сказала: "Ни-ко-гда!" - прямо так и сказала, представляешь, и засмеялась! "Ни-ко-гда!"
И улыбается бессмысленной улыбкой. А по щекам текут слезы. Я присела на край кровати, глажу его по волосам: ничего, ничего, - шепчу что-то, а он не слышит, уже спит. Вы когда-нибудь видели своего ребенка пьяным и плачущим? Того самого, который еще совсем недавно шел в первый класс и светился от гордости, потому что сам тащил свой ранец? Господи, думаю, за что ему такая напасть, такая любовь-мучение?
Утром Павел демонстративно не разговаривал с Димой, уехал на работу, хлопнув дверью. А я, дура, вместо того, чтобы поговорить с ним по-человечески, накинулась на него:
- Как ты мог?!
И дальше: где ты шлялся, я же волнуюсь, что ты пил, рановато начинаешь, чем все это закончится, тебе надо учиться, а у тебя только гитара да девочки на уме, а теперь еще и выпиваешь, такой-сякой. Дима все это выслушал и говорит:
- Извини, пожалуйста, что ты из-за меня волновалась.
И вся. Заперся у себя в комнате. Из-под двери музыка играет, больше ничего не слышно. Я уже к тому моменту остыла, злость прошла, думаю, надо поговорить, узнать, может, ему чем-то помочь надо, может, он хочет выговориться, постучалась к нему:
- Дим, открой, поговорить надо.
Он открыл, стоит на пороге, на меня смотрит. Я говорю:
- Что у тебя с Машей?
Он помолчал, потом сказал:
- Мама, я уже, кажется, извинился за вчерашнее. Обещаю, что больше ничего подобного не повторится. А с Машей - ничего особенного, не обращай внимания.
Я кинулась к нему:
- Да как же ничего особенного!.. - а он уже дверь закрыл. Раньше надо было спрашивать. Так я и осталась перед запертой дверью, чувствуя, что нас теперь разделяет куда более значительная преграда.

Маша с Лешей, а Дима один

А потом прошел еще месяц. Димка все это время был какой-то замкнутый, будто замороженный. Я все списывала на "сложный возраст", первую любовь. С отцом они почти не общались, со мной он тоже не пытался вести задушевных разговоров, а я про себя думала: ну, он мальчик, ему положено все переживания носить в себе.
Дима писал много песен - я слушала, как он долго, часами пел у себя в комнате. Я как-то сказала ему:
- Ты бы сыграл мне что-нибудь из своего, - но он махнул рукой:
- Даа-а. тебе не понравится.
Ну, нет так нет. Сейчас думаю: ну почему я тогда не настояла, не попросила еще раз, не умолила его - может, я бы что-то поняла?..
Прошло время, и пару раз он вопреки своему обещанию опять заявлялся нетрезвым. Не так, как в тот раз, но все же. Я снова попробовала было к нему подъехать:
- Сынок, может, расскажешь, что с тобой, ты странный стал, - но он махнул рукой: мол, все в порядке, не обращай внимания.
Случайно от Лешиной мамы я узнала, что Маша, как она выразилась, гуляет с ее Лешей.
- Такая славная девочка, такая хорошая, - трещала она в трубку, - говорила, что ваш Дима тоже за ней ухаживал, даже цветы ей дарил и какое-то плюшевое чудовище. Она его, говорят, выбросила.
Один раз они с Лешей заходили к Диме. Звонок в дверь, открываю - стоят. Прижались друг к другу, оба жвачку жуют, ни здрасьте, ни до свидания:
- А Дима дома?
- Дома, - говорю.
Пошла его звать, в коридоре оглянулась - так и есть, стоят на лестничной площадке у окна и целуются. Дима вышел к ним на лестницу, вроде мирно поговорили, они ушли, а он вернулся. Я посмотрела - вид спокойный, глаза нормальные. Ну я и успокоилась: думаю, может, перегорела первая любовь?

Он попрощался и ушел в никуда

Наступил тот самый день. Еще с утра у меня было какое-то нехорошее предчувствие. Знаете, будто что-то должно случиться. Я места себе не находила. Наверное, потому, что Димка вернулся вчера из школы сам не свой, опять ничего не рассказал.
Отправила Павла на работу, сама себя уговариваю, что все в порядке, что мне все кажется. Димка меланхолично сжевал свои два бутерброда, сидит, уставившись в одну точка, и чай тянет.
Я его спрашиваю:
- Ты в школу не опоздаешь?
- Не волнуйся.
Взял рюкзак, гитару, я вышла в коридор его проводить, он зашнуровал кроссовки, подошел, поцеловал меня:
- Ну, пока.
- Пока, - говорю.
Он подошел к двери, на пороге обернулся, будто что-то еще хотел сказать. Я к нему потянулась, а он мне:
- До свидания, мама.
Я еще про себя подумала: так странно, официально, никогда он мне не говорил "до свидания" - всегда "пока". И отмахнулась: это все мое настроение. И шуточно так сказала ему:
- Ну, до свидания, сын, - и еще рукой помахала. Потом я начала возиться по хозяйству, занялась уборкой, обедом, включила телевизор. Из-за телевизора я сначала звонка не услышала. Спохватилась, когда телефон уже вовсю разрывался. Я схватила трубку:
- Алло!
- Здрасьте, а Диму можно?
Я сразу узнала, что это Леша.
- Он в школе, - говорю. - А ты что, дома?
А сама слышу, у него на заднем фоне шум, крики, как в школе на переменках.
- Нет, - говорит, - я в школе.
И голос такой странный:
- Вы только не пугайтесь.
У меня екнуло сердце.
- Что случилось? - спрашиваю тихо.
Он заговорил торопливо, истерично:
- Дима пришел с утра в школу и сказал Маше. Ну, из параллельного класса. Мы приходили с ней как-то.
- Знаю, - быстро сказала я, - что он ей сказал?
В трубке наступила ужасная тишина. Наконец Леша тихо-тихо сказал:
- Сказал, что если она его не любит, то он пойдет прыгнет с крыши. Что ему незачем жить без нее. И ушел. Маша сначала не поверила, но у него был такой голос.
Снова стало тихо. Вдруг в школе грянул звонок. Я слушала его и чувствовала, что схожу с ума.
- Почему ты его не остановил?
- Я не знал. Маша только сейчас меня нашла. она плачет.
- Что случилось вчера?
Леша помолчал и тихо ответил:
- Вчера Маша у него спросила, может ли он умереть за нее.
Я выпустила трубку из рук и зачем-то пошла в Димину комнату. Когда я открыла дверь, меня поразил непривычный порядок. И именно в этот момент я испугалась - так, что не могла войти, только стояла и смотрела - на усилитель, магнитофон, постель, аккуратно сложенные вещи.
Стол был пуст, и я сразу увидела кассету. Она лежала будто специально, чтобы вошедший мог ее сразу заметить. Я взяла ее, но поставить было страшно. Так я постояла с ней несколько секунд, рассматривая ее.
Потом вышла в коридор и подняла с полу трубку - в ней гудели короткие гудки. Я машинально набрала Пашин рабочий номер:
- Павел. Приезжай. Срочно.
Я почему-то не могла говорить нормальными фразами, получалось коротко и странно, мне хватало дыхания ровно на одно слово. Паша что-то спросил, но я не помню, что.
Я не знаю, как я не сошла с ума в те двадцать минут, что была одна. Я слушала Димкины песни, записанные на кассете. Я не хочу вспоминать, как я прожила эти двадцать минут.
Потом приехал Павел, Леша, заплаканная Маша. Паша куда-то звонил, Леша что-то объяснял. Я их не слышала. Я смотрела на них, видела, как они шевелят губами, но не слышала ни слова. Я видела, что Леша бледный, до синевы. Маша стояла у окна и все время повторяла одну и ту же фразу, и до меня не сразу дошло, что она говорит:
- Я не виновата. Я не виновата.
И вдруг зазвонил телефон. Павел снял трубку, о чем-то коротко переговорил, и они с Лешей так и остались стоять у телефона, спиной ко мне. И Маша вдруг как-то косо съехала вниз по стене и, сидя на корточках, зарыдала во весь голос. И я поняла, что все, конец. Они не хотят мне ничего говорить, потому что они уже все знают.
Я начала кричать. Я кричала и тянула к ним руки. Они что-то говорили, но я никак не могла понять, что. И тут я услышала, как открылась входная дверь, и в комнату вошел Дима. Я увидел его, и все, больше ничего не помню, потеряла сознание.

В одном шаге от бездны

Вечером, когда ушли Маша и Леша (Машу забрали родители, она до самого вечера была в состоянии шока), мы с отцом потребовали рассказать нам все. Дима рассказал. Недалеко от школы стоит 16-этажный дом. Дверь на крышу легко открывается. Дима часто залезал на крышу и сидел, играл на гитаре. Никто не знал его тайное место.
- Вот я сидел там и думал, - сказал он нам с отцом буднично, - что если Маша меня не полюбит, то я отсюда прыгну. Я ей так об этом и сказал.
Он рассказывал все это монотонно, опустив глаза в пол, мы молча слушали, хотя у меня внутри все обивалось слезами и кровью, хотя очень хотелось крикнуть: "А я? Ты обо мне подумал?"
Накануне вечером, то есть вчера, после того как Маша, смеясь, спросила, смог бы он умереть за нее (я прямо увидела, как она спросила - сидя на краю парты, жуя жвачку и болтая ногой), Дима вернулся домой, заперся в комнате с гитарой и записал целую кассету песен. А утром он как обычно взял гитару, рюкзак ("Чтобы ты не беспокоилась", - поднял он на меня глаза), пришел в школу и сказал ей, что если она его не любит, то он пойдет и прямо сейчас прыгнет с крыши.
- По-моему, она решила, что я шучу. Даже засмеялась, не поверила. "Слабо тебе", - говорит. Ну я и ушел.
Дима поднял на нас красные глаза.
- Мне не слабо. Мне просто там, на крыше, это вдруг стало не нужно. потом. А сначала я ни о чем не думал. Просто устал. Очень устал. У меня внутри было пусто, совсем пусто. Ничего не осталось.
Дима говорил все это монотонно, глядя мне в глаза. Я, не отрываясь, смотрела на него.
- На крыше дул сильный ветер, было холодно играть, пальцы стыли. Я сыграл пять песен и решил, что пора. Подошел к краю, перелез через ограждение. Я встал на краю, так, что носки кроссовок были в воздухе. Я помню, я все никак не мог решить - оттолкнуться и прыгнуть или просто шагнуть. Меня качало ветром. И еще, меня как будто затягивало вниз.
Он сказал, что минут пять балансировал на краю, а потом развернулся, перелез обратно, лег на крышу и закрыл глаза. Сколько там лежал, не помнит. Потом он спустился с крыши и позвонил нам.
- Я хотел услышать твой голос, - сказал он мне.
- Почему же ты не. прыгнул? - спросил отец, и я слышала, как хрустнули его пальцы в карманах.
Дима, не отвечая, смотрел в сторону и молчал, и мне показалось, что он все еще там, на краю, балансирует под порывами ветра.

Жизнь продолжается, но уже по-другому

После этого случая он две недели не ходил в школу. Я чудовищно боялась оставлять его одного, хоть в тот вечер он поклялся мне, что больше никогда и ни за что.
Когда он запирался в своей комнате, я стояла под дверью и слушала, что там происходит, обмирая от страха, когда наступала тишина. В магазин я его не посылала, сама никуда не ходила, чтобы он все время был у меня на глазах. Дима чувствовал эту слежку, но ничего не говорил мне, ему стало как будто все равно.
Я старалась уловить его малейшее желание, готовила то, что он любит больше всего, но он будто не замечал всего этого и был очень подавлен.
Мы с Пашей в этот период перестали ссориться, словно одновременно поняв, какая мелочь все эти наши разборки по сравнению с тем, что произошло с нашим сыном. Дома было непривычно тихо, как в больнице. Дима не слушал музыку, я старалась не включать громко телевизор.
Затем он будто начал выздоравливать. Стал больше с нами общаться, начал потихоньку улыбаться. Были темы, которых мы по умолчанию не касались: Маша, крыша, самоубийство. Однажды я робко намекнула ему - может, стоит перейти в другую школу, например, с языковым уклоном, мы все устроим. Но Дима посмотрел на меня пристально и сказал:
- Мама, я же тебе обещал.
Через две недели он пошел в школу. Там ничего не знали о случившемся - мы договорились с Машей и Лешей, что они будут молчать. Считалось, что он просто болеет, и приятели встретили его как ни в чем не бывало.
Я несколько раз ходила в школу общаться с психологом. Она обещала нам помочь, но сказала, что нам надо всерьез задуматься над тем, что происходит в нашей семье.
Я не могу знать, что он понял или почувствовал, стоя там, на краю. Иногда я пытаюсь себе это представить. Я закрываю глаза и чувствую, как меня качает порывами ветра, и где-то далеко-далеко под ногами - земля.