Немирович-Данченко Качалову о "новом времени":

"Да, время оказывается не так ползуче, как думаешь о нем. Пять лет, шестой год, как мы сбиты с панталыку. Пять лет назад казалось, что два-три года пройдёт, это такой огромный срок, и мы "найдёмся" в новых условиях жизни. А вот пошёл уже шестой год, и как мы ещё далеки от ясных планов даже ближайшего поведения!"
( Немирович-Данченко В.И. Избр.письма:В 2т. Т.2. - М.,1979)

"...В центре красной Москвы, в сердце мирового пролетариата, в двух-трёх шагах от "Страшного", ужас на весь цивилизованный мир наводящего Кремля, на Камергерском...бальные платья, фраки, смокинги, европейские гости, без конца церемонные поклоны...Нам даже кажется, и думаем, мы не ошибаемся, если рискнём сказать, что такие слова, как марксизм, пролетариат, классовая борьба, ни разу не нарушили гармонии торжества...ответственнейший момент в жизни МХТ Первого прошёл при нашем соучастии и неосторожной пассивности не под нашим знаком".
(Бор.Вакс. По-юбилейное...//Новый зритель.1928. № 47.С.1.)

"Контроль масс должен быть осуществлён со всей полнотой" (Рабочий и театр.1928.№24.С.1.)

"Одни в месяц получают столько, сколько другие в год. Середняки же получают 70 рублей в месяц. Однако без Шаляпина театр живёт и будет жить, а без середняка не проживёшь". (Рабочий и театр.1928.№24.С.1.)

""Рельсы гудят" Киршона - пьеса большого идеологического значения, образец подлинной пролетарской драматургии. Казалось бы... на постановку этой пьесы надо было бы обратить всё своё внимание...Что же мы видим на самом деле?
Академические плюшкины постановили ассигновать на эту постановку 2000 рублей.
Так ли скупо Управление и на другие постановки? Оказывается, нет.
На "Отелло" ассигновали 8000 рублей.
И почему, в то время, как некоторые пьесы облекают в бархат, подлинно советская пьеса должна ходить в лохмотьях" (Рабочий и театр.1928.№15. С.6.)

"Театры не чувствуют достаточного давления со стороны рабочего зрителя...Вопрос овладения рабочими массами зрительным залом государственных театров является вопросом неотложным, вопросом классовой политики на театре". ( Рабочий и театр.1928.№48. С.1.)

"Давление на театр со стороны рабочего зрителя должно осуществляться через проект кооперации зрителей. О нем рассказывает Литовский: "Зритель становится пайщиком театра, вступительный взнос - 2 рубля, паевой - 4 рубля и рассрочка - 5 лет. С пайщика будет причитаться в месяц 55 копеек или 27 1/2 копеек в получку". Смысл проекта очевиден: любой, кто отдаёт эти 27 с половиной копейки в получку, становится подлинным хозяином театра и участвует в его работе наряду со всеми работниками производства...Зритель-пайщик давит на репертуар, он выбирает правление, он слушает отчёты, он смещает, он требует. Зритель больше не пассивная фигура в театре".

( Новый зритель.1928.№41.С.5.)

В ресторане Дома актера однажды заполночь возникла страшная драка: против десятка перебравших завсегдатаев стоял... один человек. Но человек этот был чемпион мира, великий боксер 60-х Валерий Попенченко. Посему нападавшие разлетались от него веером. И вдруг от дальнего столика поднялся артист Театра на Таганке Рамзес Джабраилов — худенький, маленький, совершенно беззащитный. Рамзес не собирался участвовать в драке: ему просто хотелось хоть как-нибудь прекратить эти крики, отравлявшие ему законные триста грамм после спектакля. Он с трудом поднял стоявшую в углу здоровенную напольную вазу и разбил ее о голову Попенченко. Тот рухнул, как подкошенный, и подоспевшая как раз милиция заботливо вынесла мастера с ристалища.
На следующий день в ресторане царила непривычно напряженная атмосфера: все ждали развязки. И действительно: около полуночи в зал вошел Попенченко с забинтованной головой. Огляделся, нашел, кого искал, и направился к дальнему столику. Рамзес встал ему навстречу во весь свой почти детский рост, уставился огромными, черными, печальными глазами в переносицу чемпиона и в полной тишине отчетливо произнес: «А в следующий раз... вообще убью на хер!»
Попенченко от неожиданности расхохотался, обнял Рамзика своими знаменитыми колотушками, плюхнулся на соседний стул... и дружил с ним до конца своей короткой жизни.

 

В Большом театре шел «Евгений Онегин». Предпоследняя картина: бал в богатом петербургском особняке. Онегин уже встретился с князем Греминым, сейчас будет спрашивать: «Кто там в малиновом берете с послом испанским говорит?» Татьяна стоит в кулисе, вот уже музыка на выход, и тут она с ужасом понимает, что этого самого малинового берета нет. Должен был вот тут лежать — и нету! Паника: костюмерша бросается в цех, кричит оттуда: «Нету!», «прима» орет: «Неси любой!», костюмерша несется с зеленым беретом, Татьяна выскакивает на сцену, едва успев в музыку, на ходу напяливая берет.
Онегин делает большие глаза, но оркестр играет, петь все равно надо, и он поет: «Кто там в ЗЕЛЕНОВОМ берете с послом испанским говорит?» Гремин басит: «Пойдем, тебя представлю я», — поворачивается к Татьяне, видит этот дурацкий «зеленовый» берет и от неожиданности на вопрос Онегина «Так кто ж она?» вместо «жена моя» отвечает: «Сестра-а моя-а!» И Онегин довершает этот кошмар, уверенно выпевая: «Так ты СЕСТРАТ — не знал я ране!..»

Великий оперный режиссер Борис Покровский пришел впервые в Большой театр, когда там царствовал главный дирижер Николай Голованов. «Ну вот что, молодой, — сказал Голованов, — тебя никто все равно слушать не будет, так что ты сиди в зале, если какие замечания будут — мне скажи, а я уж сам!»
Репетировали «Бориса Годунова», полная сцена народу, Покровский на ухо Голованову: «Николай Семенович, скажите хору, чтобы они вот это: "Правосла-а-а-вные, православные!" — не в оркестровую яму пели, а в зал, дальним рядам, и руки пусть туда тянут!» «Правильно!» — стукнул кулаком Голованов и заорал на хористов: «Какого черта вы в оркестр руки тянете? Где вы там православных увидели?!»

 

В драматических театрах суфлеров на спектаклях давно извели. А в оперных — извините, нет! Там у исполнителей столько технических проблем во время спектакля, что не до текста: подчас черт знает что поют! Поэтому фигура суфлера приобретает особую важность.
В одном театре, где я ставил музыкальный спектакль, служил суфлер, хороший и опытный. Одна беда: пил. Первый акт держался, а в антракте принимал бутылку и дальше уже подсказывал всякую ахинею. Так что второй акт превращался для вокалистов в сущую муку.
Директор театра приказал запирать суфлера в будке перед антрактом и следить, чтобы с собой не пронес и извне не попало. Ничего не помогает — в антракте напивается, хоть ты что делай! Долго выслеживали и, наконец, поймали. Перед спектаклем хитрован привязывал заветную бутылку в уголок театрального занавеса, и она сама приезжала к нему в антракте. Руку чуть высунул, бутылочку втянул, открыл, выпил, даже не отвязывая, и с третьим звонком она вместе с занавесом пустая уезжала в кулису. Блеск!

 

 

 "Наблюдай и имитируй" - это слова артиста и режиссёра Жан-Луи Барро, но...

Когда имитация начинается с натурализма и плохого мастерства, то это превращается в обезьянничание. Искусствовед Шабуок рассказывал такую историю:

Во времена Платона сенат Спарты вынес Тимофею порицание за натуральные возгласы Семелы, которая рожала Дионисия.

Нельзя быть слишком натуральным, это мешает тонкому постижению характеров персонажей. Актёр занимается мастерским воскрешением образа, который должен возбуждать у зрителя фантазию, а натурализм лишает его размышлений и осмыслений.

 

 Помощник режиссёра, ведущий спектакль, перед началом обращается к Никите:

- Никита Владимирович, в фойе продают программку "Театральная Москва". На первой страничке - ваш портрет в роли Антуана.

- Умоляю, немедленно купи. Беги. А то разберут, Мне экстренно нужна программка. Беги!

- Зачем так срочно?

- Я забыл, какой у меня в этой роли грим. Беги!

 

( из книги Е.Весника "Портреты")

 

 Много лет назад, когда я поступила осваивать режиссёрскую профессию,  градус самоуверенности посто зашкаливал. Спустя несколько месяцев я считала, что могу  уже ставить и Ибсена, и Шоу, и Чехова. А как же! Представляю какую "отсебятину" без профессиональной планировки случайностей я бы воплотила! Смешно. Хотела забраться на трамплин и прыгнуть - расшибиться.

Лиля Пальвелева

Слово «бомж» со всеми его производными сейчас можно услышать куда чаще, чем близкие ему по значению слова литературного языка — «бродяга», «бездомный», «нищий», «побирушка». Я беседую с заведующим Отделом культуры речи Института русского языка имени В.В. Виноградова Алексеем Шмелевым.

— Отчего так произошло?

— Слово «бомж» вошло в язык сравнительно недавно. Впрочем, недавно только по меркам языка — уже более 20 лет тому назад. Но первоначально это было милицейское сокращение от сочетания «без определенного места жительства». Оно использовалось просто как приложение к каким-то существительным — человек бомж, гражданин бомж. Слово использовалось, конечно, для того, чтобы не употреблять слова типа «бродяга», которые были окрашены в русской культуре такими романтическими коннотациями. Бродяга — это человек, который склонен к странничеству, и даже неважно, есть ли у него дом, важно, что он хочет бродить по миру и искать новых впечатлений.

— Если просто искал новых впечатлений, тогда это был бы турист?

— Не совсем. Бродяга — это человек, который не уезжает время от времени в небольшие вояжи и возвращается в свой дом, а который все время ходит по свету, не имея крыши над головой. Примерно как герои «Бременских музыкантов», которые даже распевали песенку о том, что «ничего на свете лучше нету, чем бродить друзьям по белу свету».

— Или как Лука из пьесы «На дне». Он говорил о себе — я странник.

— Совершенно верно. Коннотации совсем другие у этих слов в русской культуре. С другой стороны, существовало слово «бездомный», но в языке советской пропаганды бездомные — это люди в странах капитала, которые лишены жилья. А в Советском Союзе люди, не имеющие постоянного места прописки, обозначались как люди без определенного места жительства или сокращенно бомж. Это слово стало входить в язык. Причем, с самого начала оно приобретало какую-то такую пренебрежительную окраску, некоторый взгляд свысока на людей, у которых даже нет такого необходимого атрибута советского человека, как прописка в паспорте. Вот такие люди назывались бомж. Потом это слово стало использоваться как существительное, склонялось оно как «бомжа, бомжу» и так далее. Но постепенно оно входило в обиход и, как многие слова, входящие в обиход, получило некоторое другое место для ударения — ударение на окончание. Это признак того, что слово стало своим, привычным. Оно перестало восприниматься как экзотичное. Стали говорить бомжу́, бомжа́м. У слова появилось множество производных — бомжиха, бомжатник и прочее. При этом все эти слова сохраняли такой оттенок пренебрежения. Появлялись коннотации, что раз эти люди живут без крыши над головой, то тем самым они лишены возможности следовать таким элементарным санитарным требованиям. Эти коннотации были очень характерны у всех этих слов. Скажем, бомжатник — это, скорее всего, чердак или подвал какого-то дома, место, где обитают такие люди. И уже, безусловно, они лишены возможности принимать ежедневный душ и, вообще, следовать каким-то общепринятым нормам.

— Любопытно, что сейчас еще употребляют слово «бомжатник» в переносном значении. Так могут сказать, допустим, о квартире, в которой давно не было ремонта, которая в плохом состоянии.

— Совершенно верно. Это именно показатель того, какие у этого слова возникают коннотации среди носителей русского языка. И вот таким же образом возник глагол «бомжевать», который, тем не менее, оказался несколько отличным от прочих производных слова "бомж". А именно: у глагола "бомжевать" эти отрицательные коннотации стали стираться. Человек про себя может только уж совсем в шутку и совсем в кавычках сказать, что он бомж или что он живет в бомжатнике. А вот сказать, что ему приходится бомжевать или что мы бомжуем можно вполне серьезно. И это как раз может вызывать сочувствие. Это означает, что человек не имеет, где преклонить голову. И обратите внимание — это уже может быть не только человек, но и какое-то учреждение, как в случае с Музеем кино. Конечно, учреждение не может быть названо «бомж», а вот сказать, что какое-то учреждение бомжует вполне можно. Люди понимают, что этому учреждению приходится тяжело, но этому можно только сочувствовать. В конце концов, и птицы имеют гнезда, и лисы имеют норы, даже наш Господь не имел, где преклонить главу. И вот также это учреждение не имеет, где преклонить главу, но этому следует сочувствовать.

Разговор с Алексеем Шмелевым закончим таким наблюдением: примерно в то же время, когда возникло слово «бомж», широко распространенным было забытое сейчас «бич», что означало «бывший интеллигентный человек». Существовал и глагол — «бичевать». Со временем бич стал совершенно асоциальным и превратился в бомжа.

http://www.svobodanews.ru/Article/2008/09/05/20080905183641330.html

Умер актёр спустя девять дней после похорон Евгения Евстигнеева..."Я должен выступить, - сказал он тогда нервно. - Ведь я следующий..."
Их взаимоотношения понять невозможно. Это что-то неземное, нематериальное. После смерти товарища он сломался. "Как же мы теперь без Женьки? Это же талантище! Это великий артист и великий человек!" - говорил он жене...А через несколько дней ушёл сам. Попросил прощения у близких, друзей, у девочек гримёрш-костюмерш, попрощался со всеми, пришёл домой, лёг спать и не проснулся.
Накануне он сказал домашним: "Мне приснился Женя. Он позвал:"Петя, приходи ко мне. Оставь ты это всё, здесь лучше!...Он ждёт меня..."
На годовщину со дня смерти актёра домой к жене пришли только близкие друзья. Из МХАТа не пришёл никто. Из "Современника" - один Земляникин.

По книге С. Капкова "Эпизодники"

В сегодняшней прессе прочитала о том, что одна пожилая американка выставила министерству транспорта одного из штатов счет , потребовав оплатить ей бензин, израсходованный во время 50-минутного стояния в многокилометровой пробке. Если бы мы предъявили счёт ГИБДД или министерству - это было бы из области русского фэнтези. :)

"Я написал пИЕсу - в виде оперы, - но наш драмкружок отказывается ставить её, говорит, "дрянь". А как же может быть дрянь, если я настоящий писатель и меня печатают? Вот мне и надо удостоверение, чтобы в драмкружок предъявить?" ( На лит.посту. 1928. №6.)

А я таких товарищей и в инете встречаю. Ничего не меняется в людях - только идеология, но это не главное. Ну что на это можно сказать? "Кормить селёдками и не давать пить" :))