Сложно после тебя доверять чужакам.
Ощущать у себя во рту чей-то язык.
Бить себя по губам, по рукам.
Думать: "Вот бы и ты так ко мне привык"

Как там говорят: «Мне без тебя слезы лить?»
«Мне без тебя под тяжесть колес?»
Ты - поводок, я - привязанный пес,
И об этом уж поздно скулить.
Даже когда мы ложимся спать,
И я уж не чую ног,
Ты говоришь мне: «Малыш»,
а я слышу: «Щенок! Щенок»

Нет, мы не пишем книг и не поем.
Нам не дарят оскар и не просят фото.
Мы в квартире с ним вдвоем живем:
Я и этот мой любимый кто-то.

Мой мужчина говорит: «Ты бы поела, похожа на сухофрукт».
После скалит зубы и целует нежно в висок,
если уйду от него - я труп.
Он для меня парашют, мой потерянный второй носок.
И вроде отношения уже идут под смертный конвой,
мою душонку начинает трясти испуг.
Мой мужчина говорит: «Усеки, наконец, что я твой,
и перестань пугать понапрасну подруг».
Я изучила его до костей.
Знаю каждый волос и каждый второй позвонок.
Мой мужчина не любит шумных гостей,
а также громкий дверной и телефонный звонок.
Он может обнять меня и смеяться до немоты,
а после ссор мы похожи на серых крысят.
Говорю мужчине: «Если б не ты,
я бы сдохла, как сотни бездомных котят».
Мой мужчина больно хватает меня за плечо,
когда я в порыве собрать свои вещи.
Учит меня, как лучше готовить харчо
и как подавать ему клещи.
Мой мужчина говорит: «Никуда мы не денемся,
для расставания нам не хватает причин».
Мне в слова подозрительно верится,
но лучше, чем он не бывает мужчин.

Говорят, что дурам везет также, как дуракам,
а мы по паспорту с тобой другого сорта.
Я должно быть непарный сосуд - аорта,
поэтому так долго привыкаю к рукам.

Что-то часто стало болеть нутро,
а над нутром, рядом с пупочком родинка.
Ты там поживи без меня пару годиков,
потом может встретимся как-нибудь у метро.

Одна, вернувшись с работы, где её часы показали сутки
заварила себе лапши и подумала: «Хорошо ли живут проститутки?»
потом приняла теплый душ, выпила молока пару кружек
и подумала: «Хорошо ли живется тем, у кого много подружек?»
Проснулась в 6:30, приготовила завтрак быстрый
и так каждый день. В её жизни, как вы поняли не было искр.
Она всегда завидовала тем, у кого много свободы,
у неё же работа, пара отчетов и непонятные своды.
Другая, вернувшись с очередной вечеринки,
налила себе вина и подумала: «Хорошо ли живут одинокие блондинки?»
потом позвонила парню, который в постели не ставит оценок
и подумала: «Хорошо ли живется тем, кто не продает себя за бесценок?»
На следующий вечер, позвонила другому, как только первый за горизонтом померк.
И так каждый день: тусовки, мужчины и клубы. Не жизнь, а сплошной фейерверк.
Вот так они и живут: одна мечтает, что перестанет в одиночку засыпать в пижаме,
другая, что когда-нибудь встретит любовь, купит пирог и отправиться к маме.
Их друг от друга не отделяют ни города, ни подъездная лестница.
Они, как половинки медали, которым не суждено было встретиться.

Простите мне все мои частые припадки.
По вечерам, средь темноты,
мне было стыдно лишь за то, что в желтом парке,
своей я не успела спрятать наготы.
Простите мне, что там на лавке,
во рту своем ловила я его язык.
А после этого в маршрутной давке,
я отвыкала от него,
а он уже отвык.
Простите мне, что так напрасно жду апреля,
хотя мне ясен, сей финал.
Я на груди пригрела зверя,
в начале рад он был,
а после не признал.

От тебя мне досталось ноль побед
и при этом я так и не увидела, как ты бреешься по утрам.
У меня завтра с часу до двух обед.
У меня ПМС, болит голова и на коленке шрам.
Мне никто уже не убирает за ухо прядь,
не целует взасос и трогает там.
Не говорит: «Подожди, не уходи, присядь».
И не звонит через каждые десять минут по вечерам.
Я и не думала, что так страшно бывает терять,
хоть и теряла уже не раз.
После каждого прошлого, нужно следующему доверять
сотни своих недосказанных фраз.
В расставаниях лишь для одного есть доля прибыли
у другого же сердце скребут десяток голодных зверят.
После чего сообщат о его скорой гибели,
ведь таких как ты не забывают, таких обычно боготворят.

Здравствуй, папа. Какое нелепое слово, ну право;
я тебя только в детстве должно быть так называла,
Смеялась, сидела у тебя на коленях, лукаво
говорила о вас с мамой. Ничегошеньки ещё не понимала.
Звонила тебе, когда оставалось дома.
На своем детском тебе что-то долго «балакала»,
а после сказали: «Деточка, забудь номер этого телефона»,
я, наверно, опять ничего не поняла, но помню - заплакала.
Здравствуй, папа. Ты меня вряд ли при встречи узнаешь.
Я вспоминаю ту куклу, что ты подарил,
такая она была - белобрысая.
Её порой возьмешь в носовой платочек запеленаешь...
Кстати, через месяц она стала лысая.
Здравствуй, папа. Ты меня уже лет 15 не поздравляешь,
а помнишь, как у крылечка, на руках в самое небо подбросил?
Ты всё также не просыхаешь?
Ах, да. Извини, забыла, что бросил.
Здравствуй, папа. Мы с тобой успеем увидеться?
Или ты так и останешься на двух фотографиях?
Я, как видишь, не успела сильно обидеться,
иначе не было бы тебя в моих стихографиях.
И пускай, если задуманного я не исполню
И после уже не последует другого этапа,
главное, я о тебе ещё помню.
Здравствуй и до свидания, папа.

Вот подходит к очередному завершению февраль.
Мороз уже не трещит по швам.
С зимой никогда расставаться не жаль,
лично мне так; не знаю, как вам.
Перестала замечать, как пролистывается календарь.
Успеваю выпить стакан чая и то промежуточно.
Ты мой Бог? Или мой государь?
Я ж молюсь и повинуюсь тебе круглосуточно.
Завтра будет ещё один пройденный день,
а чувства к тебе всё так же переполнены азартами
Жизнь, как шапка на голове - всегда набекрень.
Я проскучала по тебе февралем, теперь поскучаю мартами.

Мне сегодня ветер выцарапал щеки.
Февральский холод не собирается добреть,
а если говорить без этой лишней подоплёки -
то холодно лишь от того, что некому согреть.

Когда они уходят главное - стерпеть и не хвататься сразу за сигару;
ведь всем другим сложнее будет в Вас разжечь бывалого до них пожара.
Поменьше ной и не старайся вылизать все раны. Не донимай мольбами нынешних Богов,
а если мерзнут руки - засунь поглубже их в карманы, и перестань уже бояться четвергов.
Не виски пей, а сладкое какао, на крайний случай завари покрепче чай,
слетай в Китай, в республику Макао, а на звонки его, прошу тебя, не отвечай.
Не будет толка в ваших новых встречах. Ты мусор по пути домой назад ведь не берешь?
Он был хорошим, а эти твои речи, что «он - мудак тупой» - так это ты подругам врешь.
Когда они уходят главное - смолчать и сжать свои, до боли зацелованные, губы.
Ведь ещё долго будешь вспоминать, как он любил тебя в прихожей - по-мужски и грубо.

Двух лет хватило, чтоб не писать стихов,
не говорить о любви мальчишке, в жизнь не вносить штрихов.
Быть чуть коварной и злобной, но отвернувшись – краснеть,
когда выпадет случай удобный и он посмеет в глаза посмотреть.
Мчаться всё время на красный, ловя за хвосты синиц
и ударения ставить на гласный в именах позабытых лиц.
Рассчитывать траекторий полета: от него до тебя и назад.
И надеяться жадно, что кто-то для тебя выстилал звездопад.
Наблюдать, как расходятся фазы наших с тобою дорог.
Записывать на ладонях все фразы и по рецепту готовить пирог.
Заниматься любовью у входа, слегка оперевшись на дверь,
если не хочешь в нем видеть урода – не люби его и не верь.
Так двух лет хватило в излишке и под стопку заученных книг,
не говоря о любви мальчишке, закрыв, положу дневник.

Маленький мой, пожалуйста, только не плачь,
на небе даже ярче светит солнышко.
Тебе дядя Боженька футбольный подарит мяч
и конфеток в мешочке без донышка.
Хорошенький мой, там будет теплей,
вода больше не зальется в ушки;
Ты встретишь сказочных всех королей
и побываешь в куриной избушке.
Тебя там, обязательно, папа встретит,
подбежит, чтобы как можно крепче обнять,
а мы будем смотреть, как ты звездочкой светишь,
и по ночам о тебе вспоминать.
Мы с Мариной постараемся свет твой не упустить
и если что, то испечем тебе оладушки,
обещай, что там ты не будешь грустить
и передай привет моей прабабушке.


Стихотворение посмертно посвящается мальчику Серёже.

А хочется счастья, простого такого, женского,
когда домой приходишь, звонишь в дверь, а он открывает
и охватывают чувства, что похлеще мороза крещенского,
который до самых глубоких венок тебя пробирает.
Когда в календаре лето и всех пчел манят пустырники,
он гуляет с вашей собакой, а ты на кухне дома,
думаешь что приготовить и жаришь любимые сырники,
или когда тебя потолстевшую на улице ждут из роддома.
Когда уставшая, среди подгузников, лежишь на диване,
он целует в макушку, кладет на подушку плиточку Венского,
с работы приходит домой, открывает дверь своими ключами
и вот такое счастье будет покруче любого вселенского.

Ей было восемь с половиной лет; совсем мала ещё, не так ли?
Когда своею ножкой на паркет, она вступила в школьные спектакли.
Ей нравилось ходить на репетиции и пить в буфете чуть остывший чай,
иметь свои (не как у всех) амбиции и на ходу запрыгивать в трамвай.
И пусть совсем не главные она играла роли, а чаще лишь служанок знатных королей,
взойдя на сцену, забывала, что на пяточках мозоли, болят от маленьких, изношенных туфлей.
Аплодисменты! И ей уже не нужно вовсе кислорода; она дышать движениями рук могла.
И вот примерно через три-четыре года, её в театр пригласили и она пошла.
Днём школа, много заданных уроков, учебники, тетради, всё свалено в портфель,
бежит и в пальчиках созвездие мельчайших токов, а вечером домой и мягкая постель.
Ей было восемнадцать лет, когда она заткнула рот всем местным недотрогам.
И каждый вечер маленький букет, случайно находила под своим порогом.
Казалось ей, что вот она любовь, которая блистает всеми языками,
слегка приподнята её изогнутая бровь, она - Ассоль, на корабле под парусами.
Придя домой, её встречала мама, которая успела подарить немало ей тепла,
но в жизни, как в театре иногда бывают драмы и через год старушка-мама умерла.
Она перебралась в свою гримерку; по выходным в подъездах мыла грязный пол,
на улицах хваталась за метелку, а вечерами кланялась, держа в руках подол.
Её характер становился жестким, черты лица грубей, а звонкий голос тих,
на вешалке костюм довольно броский и в сумочке потертый на листочке стих.
Теперь скажу о нем: он на зубок зачитывал её все роли и приносил ей маленький букет.
Хранил афиши с её именем на антресоли и посвящал ей каждый свой куплет.
Любил, смотрел дрожащими глазами и с восхищением одну её боготворил.
Ему б сказать, что дух его просоленный слезами, вот только с детства он не говорил.
Он ей цветочки клал на сцену, она их задевала острым каблуком,
она сыграла ложь, предательство, измену и раздавила всё, как малый снежный ком.
Ночами плакала в подушку, себя ругала, била больно по плечу,
а утром по пути, зайдя в церквушку, ему за здравие поставила свечу.

А мне без него не дышится.
Мне без него под сердцем колется.
Я, как камыш, что на ветру колышется.
Я, как волчица,
вот только на луну не воется.
А мне без него совсем не пишется.
Мне без него не рисуется.
В песнях иной смысл слышится.
Мне без него плачется.
Мне без него тоскуется.
День темнотою накроется,
жаль не согреется, слишком холодная.
Словно мурашками, звездами небо покроется,
а я без него неживая, голодная.
А мне без него не смеется.
Мне без него очень сложно.
Сердце кусочками рвется.
Мне без него плохо,
а быть с ним - невозможно.

Простыня уж не пахнет тобой.
В ванной гель твой давно не стоит.
Претворяясь слегка чуть живой,
я ломаюсь, как мел о гранит.
А внутри меня пустота,
что зудит, как пчелиный укус.
Пусть чужие целую уста,
но твоих не забыть мне на вкус.
К животу поднесу пистолет
и стальная не дрогнет рука.
И уж кажется тысячи лет,
телефон твоего ждёт звонка.
Громко щелкнув, скрипнет замок.
Я в прихожей с дырой в животе.
Я успела нажать на курок.
Я свободу дала пустоте.

И вот он снова врывается в мою жизнь,
говорит, мол, прости и ещё множество всяких причин.
Что любит меня, хочет вернуть,
а у меня кроме него и не было вовсе мужчин.
И вот он снова звонит и надрывается мой телефон,
он, совершенно не к месту, вспоминает наш май
я затыкаю уши, кричу: «Помолчи»
И шагаю на кухню, заварить с успокоительным чай.
И вот он снова стоит у двери,
наверно, с цветами, ды нет - без цветов.
И я уж не знаю, куда мне бежать
в Таджикистан или ближе - в Ростов?
И вот он снова пишет письма и sms,
целует мои на солнце обгорелые плечи
и тихо шепчет: «Ты будешь моей
время ведь лечит?»
«Нет, милый, не лечит».
И вот он снова говорит, что будет носить на руках,
вскользь произносит имена каких-то детей.
А у меня уже токсикоз от вранья
и болит где-то в районе костей.

Я помню, как она рассказывала сказки
и провожала в школу по утрам.
Зимой, укрыв, сажала на салазки
и с ветерком катала по дворам.
Я помню запах дров и старой печки,
чердак, что жил лишь в детских чудесах,
лампадку, на столе кусочек свечки
и ту расческу, что застряла в волосах.
Я помню её теплые в морщинках руки
и всё ещё такой же звонкий голосок.
Мы для неё единственные внуки,
почти как этот поседевший волосок.
Я помню её сладкие оладушки,
а летом чуть прохладный, кислый квас.
И не сыскать на свете лучше бабушки,
чем той, которая у нас.

Я обещаю, буду помнить все изгибы твоего лица
в стихах своих, одну тебя благодарить.
Ты лишь в ответ пообещай, что с нашего крыльца,
как можно дольше будешь уходить.

Травиться ртутью и захлебнуться карамелью.
Устроить ему похороны на заказ.
Сварить отвар и по рецепту приготовить зелье,
мы эдакие ведьмы, правда, Наз?
Твоя метла стоит, прижавшись к стенке,
моя в коморке, возле кочерги.
У нас с тобой разбитые коленки
и поцарапанное сердце от любви.

Татуировкой тебя и под сетчатку,
чтоб не видать уж здравого смысла.
Я не туфлю оброню, а перчатку.
Я без тебя запекусь иль прокисну.
Лучше протезом тебя и под сердце
в легкие, чтоб совсем не дышалось.
Капельку масла в скрипящую дверцу,
ей, как и мне нужно самую малость.
Бросить, оставить тебя за 7-ым километром,
сделать вид, что ты ненавистен,
только вот волосы пахнут ветром
и мечтой прогоревших истин.
А слова? Сколько будет их мальчик?
Им на рынке какая цена?
Ты ей вряд ли колечко на пальчик,
а она для тебя пацана.
Пусть полгода в нас с тобою растелятся,
нет резона в них смысла искать,
я в тебя влюблена, разумеется,
но не хочу навсегда привыкать.
Я тебя диктофоном и в голову
затащу, там твой голос утих.
Я тебя отпечатком горячего олова
вношу в напечатанный стих.
Я тебя под сетчатку с рыданием
и кому эта жертва нужна?
Не найти нам с тобой оправдания,
Уезжаешь? Ну что же - пока.

Я так услужливо молчу, боясь нарушить временной покой.
За вереницей долгих дней и наших нерушимых взглядов.
Ты сотворить успел меня, не зная таковой,
а мне же от тебя другого, совершенно, надо.
Мне не нужны слова, что выше всех нью-йоркских небоскребов,
из пустоты не сотворить незабываемых высот.
Ты не дари цветов, мне жаль, они завянут очень скоро,
а запах дорогих духов, уверена, не тот.
Ты прав, мне не нужны тобой подаренных браслетов
и золотые кольца от меня подальше убери,
а в тех часах большая стрелка слишком быстро ходит.
Там холодно, не стой так близко у двери.
Мне вовсе ни к чему тот сказочный мольберт,
признаюсь честно, рисовать я не умею,
а хочешь, дам тебе один совет?
Дыши даже тогда, когда я без тебя дышать не смею.
Должно быть, думаешь, что я тобой играю,
а хочешь знать, какой подарок фору даст любым цветам?
Я лишь о нём одном, все ночи напролет, мечтаю,
ты лучше в зеркало взгляни, уверена, он там.

Наверно, дружба - это звонкий смех подружек,
взорвавший тишину подмосковных проспектов.
Это также большое количество подаренных кружек
и переписка на уроке позабытых дома конспектов.
Наверно, дружба - это масса новогодних открыток
с корявым подчерком в верхнем левом углу.
Наверно, это прибыль, а не убыток,
при ссоре вставлять «нитку дружбы» повторно в иглу.
Наверно, дружба - это частые звонки телефона,
пустой разговор ни о чём, часа три
и возглас: «Это я», что раздается из домофона,
«Смотри, что я принесла, ну быстрее смотри»
Наверно, дружба - это слезы и неудачи,
которые делишь с подружкой на пополам.
Наверное, это поездки друг к другу на дачу
и воспоминания о том, как были повержены в «хлам»
Наверно, дружба - это глубокий и синий океанарий
о котором пишет ученый свой долгий доклад,
а может дружба - это нашей жизни простейший сценарий,
в котором лишь двое едят мармелад.

Я февраль нарисую тебе на случайно смятом в кармане листочке
в нём холодные люди свои чувства греют в запылённом, новогоднем мешочке.
И скрывают их от заснеженных взглядов, от мимолетных прохожих
таких разных, чужих, совершенно на них не похожих.
Эти чувства от холода лишь сильнее прижмутся друг к дружке,
как листочки у черного чая, что стоит заваренный в кружке.
Эти чувства красны, как цветы у, опрокинутой в вазе, герани
и холодные люди боятся, что кто-то случайный их ранит.
Они берегут свои чувства для тех, кто сможет хранить в них тепло,
но вот только они сменяются так же быстро, как буквы на черном, вокзальном табло
и где-то вопрос на замерзшем стекле:
«Холодные люди умеют любить в феврале?»

Он врывается в душу совершенно некстати,
оставляя пятно на разорванном платье.
Он бывает груб, невесел и часто простужен,
пусть такой не один, но один лишь ей нужен.
В его жизни трава все желания губит.
Говорит ей «люблю», но в итоге - не любит.
Он не помнит имён, дни рождения бывших,
для него это всё представляется лишним.
Он подарит лишь шрам, две полоски от шины
и мечту разобьет, словно бампер машины.
Он не верит в гаданья, в любовь и свечам,
он не будет делить с ней постель по ночам,
он судьбу за двоих никогда не станет решать,
у него жизнь одна, на остальное - плевать.
Боль и слезы свои он умело от публики прячет,
так что чувства других для него мало значат.
От любви своей страстной предложит остатки,
девок много, их нужно менять, как перчатки.
Он уверен, что глупо думать часто о худшем
и что в жизни её навсегда будет лучшим.
Он никогда для неё не станет порядочным мужем,
он такой не один, но зачем-то ей нужен.

В глаза глядя и рук не забывая,
она прижмется к мраморной доске
и вспомнит то, как тихо умирая,
он был в одном сиреневом носке.
И что-то чуть левее правого ребра
ему, что смотрит на неё из фото,
пошлет привет, а ей из-за завесы серебра
в один конец билет, протянет кто-то.
И за столом вдруг опрокинут рюмку
и навсегда забудут тонкий голосок.
Она уедет, положив на память в сумку
его второй сиреневый носок.

На вечер опять обещали дожди,
а днём палящее солнце из ада
и знаешь, я кажется чуточку рада,
ты только останься.
не уходи.
На среду опять обещали дожди
и облака, словно сладкая вата.
День без тебя - большая утрата
останься.
не уходи.
На выходных снова были дожди,
а тучи с добавкой свинца
и кажется им уж не будет конца
ты главное...
не уходи

Вы не держали меня за талию холодными руками.
Не целовали взасос, раздвинув губы языком.
Вы не въедались мне в глаза своими вечными глазами,
а мои руки никогда не будут пахнуть вашим табаком.
Вы не проложите любви моей брусчатую дорогу
и не повесите в дверях настенный циферблат.
Рабом быть не положено для нынешнего Бога
и здесь уже никто из нас, увы, не виноват.

Пусть снова в городе идут дожди
и дикий ветер за окном тоскует,
ты будь терпимей - просто подожди,
нас скоро солнце в щечку поцелует.
Оно взойдёт с проказником лучом
и заиграют в лужах разные аккорды.
Им здесь не нужно быть искусным скрипачом,
они всегда играют нам уверенно и твёрдо.
И ты поверь, что худшее осталось позади,
а впереди большое блюдце счастья.
Его своей улыбкой нежной награди,
в ответ, на что оно подаст тебе своё запястье.
И улыбайся, ты - прекрасней всех,
твоя улыбка серебра и золота дороже,
а твой чудесный звонкий смех
мурашками бежит по белой, гладкой коже.
Иди вперёд, ты сильная - всё сможешь,
пошире лишь открой окно своим мечтам.
Они печаль твою на радость приумножат
и будут с тобой рядом - тут и там.

Мы прожигаем жизнь, мы потрошим её на части.
Мы на костяшках пальцев выцарапываем «боль».
Мы так хотим поверить, что есть на свете счастье,
что душу на «десятку» ставим, а в итоге выпадает «ноль».
Мы так бездарно на подножках воспеваем драмы,
вписав в законченный сюжет, для глаз чужие имена.
Мы в нотах видим фальшь, а голосе - потертые октавы.
Мы создаем себе при жизни - ад, довольствуясь сполна.
Мы сами им от всех дверей протягиваем ключ,
что ржавым топором под корень наше счастье срубит.
Для нас стал воздух городской и тягок и вонюч
лишь потому, что любим тех, кто нас давно уже не любит.
Мы задыхаемся от глупости своей и материмся от досады.
Мы опрокидываем голову назад, смотря на потолок.
Мы запоминаем номера машин и яркие домов фасады,
но никогда не сможем отыскать для сердца - уголок.
Хоть и борясь, за то чтоб мирно по течению плыть
под тяжестью своих проблем мы часто прогибаемся,
порой нам сильными уж очень сложно быть.
Мы просто люди, поэтому в любви любя и ошибаемся.

С прохладным ветром вернётся тепло,
но шёпотом холод на ушко навеет,
что можно оставить открытым окно
замершее сердце - тепло не согреет.
Его твой взгляд лишь может спасти
и с запахом масла - сильные руки,
ты сможешь сердце моё унести
подальше от боли и бешеной скуки.
Как жаль, что желания - сон,
что длиться могут годами,
издав протяжный свой стон,
ложась друг на друга гробами.
На сердце своё поставлю оградки
оно понемногу вдруг стало темнеть
сегодня опять выпадали осадки
боюсь, что начнёт изнутри плесневеть.
«Повешу» на номер услугу «АОН»
послушаю в трубке твой голос
и сердце отправлю на аукцион.
Слишком много на нём черных полос.

Ищу твои губы своими губами.
Шепчу себе имя твоё, как диктант
и в небо смотрю голубыми глазами,
сегодня играем, я снова твой фант.
Сглотнешь никотин, слегка улыбнешься,
как сложно забыть ту улыбку твою.
В игре, я знаю, не поддаешься,
поэтому лучше вести мне свою.
Закрой мне глаза, своими руками,
-Как долго желание ты выбирал.
-Не отвлекай своими словами.
-Не буду, мне главное руки, чтоб ты не убрал.
-Всё загадал. Я хочу чтоб была ты моим…
-Сердцем? Что будет без продуха бить
при свете фонарных огней, нам двоим,
что будет тебе всё прощать и любить.
-Нет, попробуй ещё, я руки держу.
-Я буду твоими глазами,
увижу я всё и в миг тебе доложу,
а будет плохо - плохое смою слезами.
Быть может я буду твоею душой?
Слегка потемневшей у края,
но главное самой-самой большой,
такой, как ворота у рая?
-Нет, дорогая моя, ты будешь мой сон,
который лишь ночью блистает,
с приходом солнца он летит в унисон,
а если руки убрать, на ресницах слезами растает.

Идти по дороге, держа в руке, руку апреля.
Ловить зрачками, окрыленные солнца лучи
и верить, что эти зловонные двери борделя
навечно закрыты: «ты больше в них не стучи»
Ты просто найди в себе силы и мимо пройди,
пусть бешено сердце в ритм ветру стучит.
Ты сильная, а значит всегда сможешь уйти
к тому, с кем жизнь тебя не разлучит.
Про двери те, постарайся просто забыть
их всё равно скоро снимут с петель.
Дверей в жизни много, их все не открыть,
ты больше не слушай их скрип-канитель.
Почувствуй свободней себя и к счастью лети,
а жизнь всегда для всех была многослойна.
Проблемы свои в косички возьми, заплети
и помни, ты лучшая и большего в мире достойна.

«Мне нравится, что вы больны не мной.
Мне нравится, что я больна не вами».
Не нравится лишь то, что это всё с другой
случится, в недописанном романе.
Меж строк и затерявшихся листовок,
где жизнь возобновляют пройденные дни,
на первой полосе, тот яркий заголовок
гласить уже не будет о любви.
Тогда он будет мало интересен
и затеряется на полках среди книг,
но строки эти встретим мы в обрывках песен,
на пять минут вздохнем и остановимся на миг.
Когда-нибудь достанем с верхней, пыльной полки
стихи Цветаевой и заново их все прочтём.
Мурашки снова пробегут по коже, как иголки
от нас вновь прячась, где-то под локтём.
И пожелтевшие страницы в том романе,
между четвертой и шестой главой,
напишут, напоследок, о моей болезни вами
и вашей затерявшейся болезни мной.

Я знаю, милая, знаю.
Что жизнь поломала. Ломаю.
Теперь всё болит. Хромаю.
Да, знаю, милая, знаю.
Уже во сне не летаю
по небу, ведущему к раю,
скользя, лишь хожу по краю,
я милая всё понимаю.
В чужие цитаты «играю»
боюсь саму себя потеряю,
но так же тебя уверяю
«родная, я всё наверстаю»
Как раньше почти мечтаю
и совсем уже не страдаю.
Я - снег: с весной тоже таю,
ты знаешь, что лгу и я тоже знаю.

Мы можем память обрубить,
но вечно помнить запах кожи.
Мы можем сильно полюбить,
но разлюбить, увы, не можем.

-Ну, привет любимый
-Здравствуй, дорогая.
-Как живешь?
-Нормально. Ты?
-Пока живая.
-Ты меня простила?
-В жизни всё бывает.
-Знаешь, я ж случайно.
-Я всё понимаю.
-Может погуляем?
-Нет, давай не будем.
-Знаешь, я скучаю.
-Подожди, забудем.
-Ты совсем другая.
-Разве?
-Стала строже.
-Я тебя любила.
-Я, наверно, тоже.

Город желтых домов и каналов.
Город с поднятой ввысь головой.
Город тихих, чуть слышных сигналов
над кромешной, бескрайней молвой.
Город, где самые долгие белые ночи
и на закате разводят мосты.
Город, где спать ты вовсе не хочешь,
идя по проспекту, не смотря на часы.
Город «Авроры», что бьется с волнами.
Город, где увиденное словно мираж.
Город, где печаль и тоска, как цунами,
а в центре всего стоит Эрмитаж.
Город, что дышит прожитками дней
с тоской изнуренной и нежной прохладой.
Город, фейерверков и ярких огней,
что под окном нам поют серенады.
Ах, как же прекрасен, наш Питер!
К нему стоит лишь «прикоснуться».
Надену я снова, свой старенький свитер,
Ах, Питер, к тебе я мечтаю вернуться.

Мы растекаемся на сотни расстояний,
рифмуем прошлое, у нас простой расклад.
Мы ждём свой идеал и ищем обожаний,
а Бог уж написал всей жизни наш доклад.
Мы утро начинаем с зеленой кружки чая,
а вечер полностью залит у нас вином.
Виним себя, безжалостно о них скучая
настраивая мысль не думать о плохом.
Мы плачем, мы рыдаем в серой ванной,
сидим на кафеле, в руке сжимая телефон.
Мы ждём гостей и чувствуем себя незваной,
когда звоним своим знакомым в домофон.
В своей мы жизни слабые играем роли,
но выйдя в свет, мы делаем себя сильней,
забыв от сокровенных самых мечт – пароли,
мы за серебреным замком становимся грубей.
Своим желанием циничным мы уже не верим,
лишь искоса прохожим в след смотря,
мы так же бережно свое сердечко греем,
ранимую любовь в коробочке храня.