Шорник Антип Калачиков уважал в людях душевную чуткость и доброту. В минуты хорошего настроения, когда в доме устанавливался относительный мир, Антип ласково говорил жене:
- Ты, Марфа, хоть и крупная баба, а бестолковенькая.
- Эт почему же?
- А потому... Тебе что требуется? Чтобы я день и ночь только шил и шил? А у меня тоже душа есть. Ей тоже попрыгать, побаловаться охота, душе-то.
- Плевать мне на твою душу!
- Эх-х...
- Чего "эх"? Чего "эх"?
- Так... Вспомнил твоего папашу-кулака, царство ему небесное.
Марфа, грозная, большая Марфа, подбоченившись, строго смотрела сверху на Антипа. Сухой, маленький Антип стойко выдерживал ее взгляд.
- Ты папашу моего не трожь!.. Понял?
- Ага, понял, - кротко отвечал Антип.
- То-то.
- Шибко уж ты строгая, Марфынька. Нельзя так, милая: надсадишь сердечушко свое и помрешь.
Марфа за сорок лет совместной жизни с Антипом так и не научилась понимать; когда он говорит серьезно, а когда шутит.
- Вопчем, шей.
- Шью, матушка, шью.
В доме Калачиковых жил неистребимый крепкий запах выделанной кожи, вара и дегтя. Дом был большой, светлый. Когда-то он оглашался детским смехом; потом, позже, бывали здесь и свадьбы, бывали и скорбные ночные часы нехорошей тишины, когда зеркало завешено и слабый свет восковой свечи - бледный и немощный - чуть-чуть высвечивает глубокую тайну смерти. Много всякого было. Антип Калачиков со своей могучей половиной вывел к жизни двенадцать человек детей. А всего было восемнадцать.
Облик дома менялся с годами, но всегда неизменно оставался рабочий уголок Антипа - справа от печки, за перегородкой. Там Антип шил сбруи, уздечки, седёлки, делал хомуты. И там же, на стенке, висела его заветная балалайка. Это была страсть Антипа, это была его бессловесная глубокая любовь всей жизни - балалайка. Антип мог часами играть на ней, склонив набочок голову, и непонятно было: то ли она ему рассказывает что-то очень дорогое, давно забытое им, то ли он передает ей свои неторопливые стариковские думы. Он мог сидеть так целый день, и сидел бы, если бы не Марфа. Марфе действительно нужно было, чтобы он целыми днями только шил и шил: страсть как любила деньги, тряслась над копейкой. Она всю жизнь воевала с Антиповой балалайкой. Один раз дошло до того, что она в гневе кинула ее в огонь, в печку. Побледневший Антип смотрел, как она горит. Балалайка вспыхнула сразу, точно берестинка. Ее стало коробить... Трижды простонала она почти человеческим стоном - и умерла.
Антип пошел во двор, взял топор и изрубил на мелкие кусочки все заготовки хомутов, все сбруи, седла и уздечки. Рубил молча, аккуратно. На скамейке. Перетрусившая Марфа не сказала ни слова. После этого Антип пил неделю, не заявляясь домой. Потом пришел, повесил на стенку новую балалайку и сел за работу. Больше Марфа никогда не касалась балалайки. Но за Антипом следила внимательно: не засиживалась у соседей подолгу, вообще старалась не отлучаться из дому. Знала: только она за порог, Антип снимает балалайку и играет - не работает.
Как-то раз осенним вечером сидели они - Антип в своем уголке, Марфа у стола с вязаньем.
Молчали.
Во дворе слякотно, дождик идет. В доме тепло, уютно. Антип молоточком заколачивает в хомут медные гвоздочки: тук-тук, тук-тук, тук-тук-тук... Отложила Марфа вязанье, о чем-то задумалась, глядя в окно.
Тук-тук, тук-тук, - постукивает Антип. И еще тикают ходики, причем как-то так, что кажется, что они вот-вот остановятся. А они не
останавливаются. В окна мягко и глуховато сыплет горстями дождь.
- Чего пригорюнилась, Марфынька? - спросил Антип. - Все думаешь, как деньжат побольше скопить?
Марфа молчит, смотрит задумчиво в окно. Антип глянул на нее.
- Помирать скоро будем, так что думай не думай. Думай не думай - сто рублей не деньги. - Антип любил поговорить, когда работал. - Я вот всю жизнь думал и выдумал себе геморрой. Работал! А спроси: чего хорошего видел? Да ничего. Люди хоть сражались, восстания разные поднимали, в гражданской участвовали, в Отечественной... Хоть уж погибали, так героически. А тут - как сел с тринадцати годков, так и сижу - скоро семисят будет. Вот какой терпеливый! Теперь: за что я, спрашивается, работал? Насчет денег никогда не жадничал, мне плевать на них. В большие люди тоже не вышел. И специальность моя скоро отойдет даже: не нужны будут шорники. Для чего же, спрашивается, мне жизнь была дадена?
- Для детей, - серьезно сказала Марфа.
Антип не ждал, что она поддержит разговор. Обычно она обрывала его болтовню каким-нибудь обидным замечанием.
- Для детей? - Антип оживился. - С одной стороны, правильно, конечно, а с другой - нет, неправильно.
- С какой стороны неправильно?
- С той, что не только для детей надо жить. Надо и самим для себя немножко.
- А чего бы ты для себя-то делал?
Антип не сразу нашелся, что ответить на это.
- Как это "чего"? Нашел бы чего... Я, может, в музыканты бы двинул. Приезжал ведь тогда человек из города, говорил, что я самородок. А самородок - это кусок золота, это редкость, я так понимаю. Сейчас я кто? Обыкновенный шорник, а был бы, может...
- Перестань уж!.. - Марфа махнула рукой. - Завел - противно слушать.
- Значит, не понимаешь, - вздохнул Антип.
Некоторое время молчали.
Марфа вдруг всплакнула. Вытерла платочком слезы и сказала:
- Разлетелись наши детушки по всему белу свету.
- Что же им, около тебя сидеть всю жизнь? - заметил Антип.
- Хватит стучать-то! - сказала вдруг Марфа. - Давай посидим, поговорим про детей.
Антип усмехнулся, отложил молоток.
- Сдаешь, Марфа, - весело сказал он. - А хочешь, я тебе сыграю, развею тоску твою?
- Сыграй, - разрешила Марфа.
Антип вымыл руки, лицо, причесался.
- Дай новую рубашенцию.
Марфа достала из ящика новую рубаху. Антип надел ее, подпоясался ремешком. Снял со стены балалайку, сел в красный угол, посмотрел на Марфу.
- Начинаем наш концерт!
- Ты не дурачься только, - посоветовала Марфа.
- Сейчас вспомним всю нашу молодость, - хвастливо сказал Антип, настраивая балалайку. - Помнишь, как тогда на лужках хороводы водили?
- Помню, чего же мне не помнить? Я как-нибудь помоложе тебя.
- На сколько? На три недели с гаком?
- Не на три недели, а на два года. Я тогда еще совсем молоденькая была, а ты уж выкобенивался.
Антип миролюбиво засмеялся:
- Я мировой все-таки парень был! Помнишь, как ты за мной приударяла?
- Кто? Я, что ли? Господи!.. А на кого это тятя-покойничек кобелей спускал? Штанину-то кто у нас в ограде оставил?
- Штанина, допустим, была моя...
Антип подкрутил последний кулочок, склонил маленькую голову на плечо, ударил по струнам... Заиграл, И в теплую пустоту и сумрак избы полилась тихая светлая музыка далеких дней молодости. И припомнились другие вечера, и хорошо и грустно сделалось, и подумалось о чем-то главном в жизни, но так, что не скажешь, что же есть это главное.
Не шей ты мне,
Ма-амынька,
Красный сарафа-ан, -
запел тихонечко Антип и кивнул Марфе. Та поддержала:
Не входи, родимая,
Попусту
В изъян...
Пели ни так чтобы очень стройно, но обоим сделалось удивительно хорошо. Вставали в глазах забытые картины, То степь открывалась за родным селом, то берег реки, то шепотливая тополиная рощица припоминалась, темная и немножко жуткая... И было что-то сладко волнующее во всем этом. Не стало осени, одиночества, не стало денег, хомутов...
Потом Антип заиграл веселую. И пошел по избе мелким бесом, игриво виляя костлявыми бедрами.
Ох, там, ри-та-там,
Ритатушеньки мои!
Походите, погуляйте,
Па-ба-луй-тися!
Он стал подпрыгивать. Марфа засмеялась, потом всплакнула, но тут же вытерла слезы и опять засмеялась.
- Хоть бы уж не выдрючивался, господи!.. Ведь смотреть не на что, а туда же.
Антип сиял. Маленькие умные глазки его светились озорным блеском.
Ох, Марфа моя,
Ох, Марфынька,
Укоряешь ты меня за напраслинку!
- А помнишь, Антип, как ты меня в город на ярманку возил? Антип кивнул головой.
Ох, помню, моя,
Помню, Марфынька!
Ох, хаханечки, ха-ха,
Чечевика с викою!
- Дурак же ты, Антип! - ласково сказала Марфа, - Плетешь черт те чего.
Ох, Марфушечка моя,
Радость всенародная...
Марфа так и покатилась:
- Ну, не дурак ли ты, Антип!
Ох, там, ри-та-там,
Ритатушеньки мои!
- Сядь, споем какую-нибудь, - сказала Марфа, вытирая слезы.
Антип слегка запыхался. Улыбаясь, смотрел на Марфу.
- А? А ты говоришь: Антип у тебя плохой!
- Не плохой, а придурковатый, - поправила Марфа.
- Значит, не понимаешь, - сказал Антип, нисколько не обидевшись за такое уточнение. Сел. - Мы могли бы с тобой знаешь как прожить! Душа в душу. Но тебя замучили окаянные деньги. Не сердись, конечно.
- Не деньги меня замучили, а нету их, вот что мучает-то.
- Хватило бы... брось, пожалуйста. Но не будем. Какую желаете, мадемуазель-фрау?
- Про Володю-молодца.
- Она тяжелая, ну ее!
- Ничего. Я поплачу хоть маленько,
Ох, не вейти-ися, чайки, над морем,
запел Антип.
Вам некуда, бедненьким, сесть.
Слетайте в Сибирь, край далекий,
Снесите печальну-я весть.
Антип пел задушевно, задумчиво. Точно рассказывал.
Ох, в двенадцать часов темной но-очий
Убили Володю-молодца-а.
Наутро отец с младшим сыном...
Марфа захлюпала.
- Антип, а Антип!., Прости ты меня, если я чем-нибудь тебя обижаю, - проговорила она сквозь слезы.
- Ерунда, - сказал Антип. - Ты меня тоже прости, если я виноватый.
- Играть тебе не даю...
- Ерунда, - опять сказал Антип. - Мне дай волю - я день и ночь согласен играть.
Так тоже нельзя. Я понимаю.
- Хочешь, чекушечку тебе возьмем?
- Можно, - согласился Антип,
Марфа вытерла слезы, встала.
- Иди пока в магазин, а я ужин соберу.
Антип надел брезент и стоял посреди избы, ждал, когда Марфа достанет из глубины огромного сундука, из-под тряпья разного, деньги. Стоял и смотрел на ее широкую спину.
- Вот еще какое дело, - небрежно начал он, - она уж старенькая стала... надо бы новую. А в магазин вчера только привезли. Хорошие! Давай заодно куплю.
- Кого? - Марфина спина перестала двигаться.
- Балалайку-то.
Марфа опять задвигалась. Достала деньги, села на сундук и стала медленно и трудно отсчитывать. Шевелила губами и хмурилась.
- Она у тебя играет еще, - сказала она.
- Там треснула досточка одна... дребезжит.
- А ты заклей. Возьми да варом аккуратненько.
- Разве можно инструмент варом? Ты что, бог с тобой!
Марфа замолчала. Снова стала считать деньги. Вид у нее был строгий и озабоченный.
- На, - она протянула Антипу деньги. В глаза ему не смотрела.
- На четвертинку только? - У Антипа отвисла нижняя губа. - Да-а...
- Ничего, она еще у тебя поиграет. Вон как хорошо сегодня играла!
- Эх, Марфа!.. - Антип тяжело вздохнул.
- Что "эх"? Что "эх"?
- Так... проехало. - Антип повернулся и пошел к двери.
- А сколько она стоит-то? - спросила вдруг Марфа сурово.
- Да она стоит-то копейки! - Антип остановился у порога. - Рублей шесть по новым ценам.
- На, - Марфа сердито протянула ему шесть рублей,
Антип подошел к жене скорым шагом, взял деньги и молча вышел: разговаривать или медлить было опасно - Марфа легко могла раздумать.
Tatjanuschka обратиться по имени
Воскресенье, 16 Декабря 2012 г. 17:33 (ссылка)
Sharp121 обратиться по имени
Воскресенье, 16 Декабря 2012 г. 20:26 (ссылка)
