Еще в конце позапрошлого 2010 г. подготовила калы Джорджии О'Киф. Я их увидела давно и с тех пор я ими "болею"....
Так бы они и остались до октября в черновиках, если бы не сегодняшнее случайное открытие: она была женой Альфреда Стиглица.
С 1916 г. он работал в постоянном контакте с Джорджией О’Киф, в 1924 г. они стали мужем и женой. Он создал около 300 фотоснимков О’Киф, что в моем понимании абсолютно нормально. Но какие это удивительные фотографии!!!


1.


2.


Georgia O’Keeffe (1887 – 1986) was a groundbreaking Modernist painter who digressed from realism to express her own visionary style. Raised in rural Wisconsin, which gave her a love of nature and formed the basis for her revolutionary artwork, O’Keefe is best known for flower paintings which made up a significant percentage of her work. Expressing what she felt, rather than what she had been taught, O’Keeffe painted enormous close-ups of flowers, transforming their contours into fascinating abstractions, and highlighting their importance in a manner that commanded attention. One of the most influential and innovative artists of the 20th century, O’Keeffe was the first woman to have her own exhibition at New York’s Museum of Modern Art.

Помимо того что Волошин был поэтом и переводчиком, художником и искусствоведом, литературным и театральным критиком, он был весьма привлекательной личностью. Интереснейший собеседник-эрудит, наделенный мягким юмором; чуткий слушатель, терпимый и всепонимающий, поэт числил друзей десятками и сотнями. Причем среди этих друзей встречались прямо противоположные по взглядам: только Волошин, старавшийся в каждом найти его доброе и творческое начало, объединял их в себе. М. Цветаева писала: "Острый глаз Макса на человека был собирательным стеклом, собирательным — значит зажигательным. Все, что было своего, то есть творческого, в человеке, разгоралось и разрасталось в посильный костер и сад. Ни одного человека Макс — знанием, опытом, дарованием — не задавил" (М. Цветаева. Живое о живом. 1933). Сам же поэт формулировал: "Нужно ВСЕ знать о человеке, так, чтобы он не мог ни солгать, ни разочаровать, и, зная все, помнить, что в каждом скрыт ангел, на которого наросла дьявольская маска, и надо ему помогать ее преодолеть, вспомнить самого себя. <...> И никогда не надо ничего ни ждать, ни требовать от людей. Но всему прекрасному в них радоваться, как личному дару" (письмо к Е. П. Орловой от 13 сентября 1917 г.).

Нельзя не упомянуть, что поэт всегда оставлял за собой право на независимое суждение о каждом человеке: между ним и его vis-a-vis, при всей близости, непременно оставалась некая полоска. "Близкий всем, всему чужой", — сказал он о себе однажды (1905), а позднее повторил: "Я покидаю всех и никого не забываю" (1911). И. Эренбург даже усомнился: "Он всех причислял к своим друзьям, а друга, кажется, у него не было"....

По материалам Интернета

Состоялось бракосочетание Сергея Есенина и Айседоры Дункан


Есенин и Дункан

Айседору Дункан, являвшуюся одной из основоположниц танца модерн, встречали переполненные театры по всей Европе: за основу своего танца она взяла образцы древнегреческой пластики, которую изучала в залах искусства Древней Греции в Британском музее; традиционый балетный костюм пачку Айседора сменила на тунику, на сцене выступала босиком, отказалась от языка условных жестов. В 1920 году Дункан была приглашена в Советскую Россию для организации собственной балетной школы.

В октябре 1921 года Айседора явилась на чаепитие в студию известного художника Георгия Богдановича Якулова на Большой Садовой. Она была в своей стихии в этой богемной компании и только рада была принять приглашение. Здесь она встретилась с Есениным, здесь и началась история их любви.

Вскоре перед Айседорой Дункан встала необходимость укрепить финансовое положение, для чего ей было нужно сделать турне по Европе и Америке. Она решила провести турне вместе с Есениным. Для того, чтобы в пуританской Америке не возникало вопросов об их отношениях, они решили оформить брак.

2 мая 1922 в загсе Хамовнического района Москвы состоялось бракосочетание Сергея Есенина и Айседоры Дункан. Новобрачные выразили желание носить двойную фамилию Дункан–Есенин. Выходя из ЗАГСа, Есенин радостно воскликнул: «Теперь я – Дункан». Вскоре Дункан и Есенин уехали в Ленинград, где Дункан давала серию выступлений. Остановились они в лучшем номере «Англетера».

Осенью 1922 года супруги уехали за границу. Посетив многие европейские страны, Есенин с Дункан отправились в Америку, где они пробыли четыре месяца до февраля 1923 года. Их брак фактически распался два года спустя, хотя и не был расторгнут официально.


1925 год окончился известием из России о смерти Есенина. Он покончил с собой в том самом номере ленинградского отеля, в котором он впервые останавливался с Айседорой.

Айседора Дункан обратилась в парижские газеты со следующим письмом:



«Известие о трагической смерти Есенина причинило мне глубочайшую боль. У него была молодость, красота, гений. …Он уничтожил свое юное и прекрасное тело, но дух его вечно будет жить в душе русского народа и в душе всех, кто любит поэтов… Я категорически протестую против легкомысленных и недостоверных высказываний, опубликованных американской прессой в Париже… Я оплакиваю его смерть с болью и отчаянием. Айседора Дункан».

Молва утверждала, что секреты поражавших воображение трюков юному Гудини передал умирающий старик факир, когда девятилетним мальчишкой Гарри убежал из дому и странствовал по Штатам с бродячими цирками. Среди современников Гарри Гудини было немало и таких, кто искренне верил, что он прибегает к помощи сверхъестественных сил.

Да и как могло быть иначе, если на глазах изумленных зрителей этот человек в считанные секунды вскрывал самые сложные сейфы; легко освобождался от любых оков; выбирался из смирительной рубашки, наглухо зашитого мешка и даже запертого сундука, сброшенного в воду; выходил на свет божий из тюремных камер и глубокой могилы. Тридцать с лишним лет Гудини поражал воображение тысяч людей во многих странах мира, делая на сцене, казалось бы, абсолютно невозможное.

Слава Гарри Гудини была настолько громкой, что в обиходе американцев даже появился глагол «гудинайз», означающий «умение выпутаться из трудного положения». А «колдовских дел мэтры», не верящие в чудеса и вмешательство сверхъестественных сил, тщетно старались разгадать секреты знаменитого иллюзиониста. Догадкам и логическим построениям не было числа, но бесспорные объяснения в большинстве случаев дать так никому и не удалось.

Некоторым утешением, правда, могло служить то, что в день столетия со дня его рождения — 6 апреля 1974 года — должно было быть вскрыто завещание Гудини. Однако к величайшему разочарованию поклонников мира таинств и иллюзий ни 6 апреля, ни позже завещание так и не обнаружилось, ибо, как показало проведенное журналистами расследование, его просто не существовало.

Эрих Вейс — настоящее имя Гарри Гудини — родился в маленьком американском городке Аплтон в штате Висконсин в семье венгерского эмигранта. Еще в раннем детстве Эрих проявлял необыкновенную любознательность, постоянно приставая к старшим с вопросом: «А что там внутри?». Вслед за имевшимися в доме игрушками объектом его самостоятельных исследований стали вещи посложнее, например, часы, которые он быстро научился разбирать и собирать, причем, что самое удивительное, они ходили. Поскольку маленький Эрих был сластеной, а конфеты и домашнее печенье у Вейсов хранились в запертом буфете, мальчик приступил к освоению его замков и добился поразительных для своего возраста успехов: хотя отец менял запоры, сладости продолжали исчезать.

Впрочем, как позднее вспоминал Гудини, дело было не столько в лакомствах, сколько в восхищении братьев и сестер. Когда же маленьким зрителям надоели замки, он перешел к фокусам с монетами, картами, лентами.

Когда Эриху Вейсу исполнилось девять лет, в его жизни произошло знаменательное событие. В Аплтон приехал передвижной цирк Джэка Хефлера, и маленькие поклонники чуть ли не силком заставили своего кумира предложить услуги в качестве артиста. Проба прошла удачно, причем хозяину цирка больше всего понравился оригинальный номер, придуманный самим Эрихом: подвешенный за ноги мальчик ухитрялся собрать рассыпанные на арене булавки с помощью бровей и ресниц. Правда, когда через несколько дней цирк покинул город, Хефлер и не подумал предложить ему остаться в труппе. Но Эрих уже твердо знал, что отныне его судьба навеки связана с яркими огнями, шумными аплодисментами публики и радостным волнением перед выходом на арену.

В одиннадцать лет ради будущих выступлений в цирке Эрих Вейс бросил школу. Прежде всего он решил серьезно заняться своим первым детским увлечением — замками. Чтобы досконально познать принципы устройства замков Эрих поступает учеником в слесарную мастерскую. Через несколько месяцев он не только сравнялся в мастерстве со своим учителем, но и обогнал его, придумав, как делать из кусочка проволоки отмычку, открывавшую любые замки.

Замки замками, однако подросток не забывал и о других обязательных атрибутах профессии фокусника: трюках с картами, лентами и т.п. Но больше всего времени он уделял физической тренировке, развивая гибкость суставов, «качая» мускулы, вырабатывая выносливость. В шестнадцать лет Эрих купил у букиниста толстенный растрепанный том под названием «Мемуары Роберта Гудина, посла, писателя и мага, написанные им самим», который стал для Вейса своего рода библией на целые месяцы.

Первые шаги Гарри Гудини в цирковом мире были весьма скромными. Вместе с младшим братом Теодором он выступал с бродячими труппами на провинциальных ярмарках, выставках, благотворительных вечерах, а кульминацией их номера «Братья Гудини — освобождение от оков» был трюк с деревянным ящиком, имевшим выдвижную доску. Во время одного из представлений Эрих Вейс познакомился с совсем еще юной девицей Беатрисой Ранер, которая вскоре стала его женой и постоянной ассистенткой на долгие годы.

Единственное, что омрачало счастье юной пары, так это постоянное безденежье. Хотя Гарри Гудини случалось выступать до двадцати раз в день, а по ночам он часами выдумывал и репетировал все новые и новые фокусы, супруги едва сводили концы с концами. Как это ни парадоксально, именно неудача подала Гудини идею, осуществление которой стало первым шагом на его пути к славе.

Друзья устроили ему знакомство с шефом чикагских детективов Энди Роуаном. После этого Гудини вместе с женой дважды приходил к нему с визитами вежливости в городскую тюрьму. Пока Бесси развлекала светскими разговорами веселого толстяка Роуана, ее муж сумел незаметно познакомиться с тюремными замками. Третий визит Гудини нанес в сопровождении репортеров и фотографов, которым пообещал продемонстрировать «невозможное»: будучи закованным в наручники, освободиться от них и выйти из запертой тюремной камеры. Удивленный появлением газетчиков, Энди Роуан тем не менее охотно принял вызов. Гудини надели наручники и заперли в самый надежный карцер. Прошло несколько минут, и он, как ни в чем не бывало, появился в кабинете шефа детективов. Однако там его ждало разочарование. Пока иллюзионист отсутствовал, репортеры узнали о его предыдущих посещениях тюрьмы и решили, что он просто заранее ухитрился сделать слепок с ключей или замков.

Гудини предложил повторить «волшебное освобождение», а чтобы ни у кого не оставалось сомнений, его должны были предварительно раздеть донага, тщательно осмотреть да еще наложить на рот гипсовую повязку. Такой трюк действительно мог стать сенсацией, и поэтому решено было повторить все сначала. На сей раз его ждал настоящий триумф. На следующий день газеты были полны описаниями невероятного «волшебства», продемонстрированного «магом» Гарри Гудини.

В последующем за долгие годы своих выступлений знаменитый иллюзионист проделывал этот трюк с освобождением во всех главных тюрьмах Штатов и Европы.

Надо сказать, что эксперты в области циркового искусства в общих чертах сумели разобраться, на чем строились трюки Гудини со всевозможными освобождениями. Во-первых, иллюзионист великолепно знал конструкции различных замков и запоров, к тому же изобрел миниатюрные отмычки, которые умел искусно скрывать на теле. Во-вторых, путем постоянных специальных тренировок он научился делать со своим телом все или почти все, что ему заблагорассудится: складываться пополам, значительно увеличивать или уменьшать объем мышц и даже смещать кости в суставах.

За всей кажущейся легкостью исполнения труднейшего трюка, для непосвященного действительно граничившей с волшебством, стояли бесконечные, утомительные тренировки. Друзья семьи Гудини позднее рассказывали, что даже в часы отдыха во время оживленной беседы он доставал из кармана колоду карт и принимался проделывать всевозможные хитроумные манипуляции.

Сам знаменитый иллюзионист расценивал секрет своих удивительных трюков иначе: «Во всех случаях главное для меня победить страх».

В 1926 году Гарри Гудини начал подготовку к небывалому трюку. Он намеревался на глазах зрителей дать вморозить себя в глыбу льда, а потом без посторонней помощи и без всяких инструментов освободиться из ледяного плена. В октябре, будучи на гастролях в Монреале, иллюзионист выступил в местном университете с лекцией, в которой разоблачал шарлатанов- спиритов. Во время перерыва перед началом представления он прошел в отведенную ему комнату и прилег на диван немного отдохнуть, просматривая поступившие из зала записки. В этот момент к нему явились трое студентов, горевших желанием лично познакомиться с «королем магов». Их интересовало, есть ли предел человеческим возможностям и, в частности, правда ли то, что сам Гудини может переносить сильнейшие удары без всяких отрицательных последствий. Иллюзионист подтвердил это, добавив, что в таких случаях он должен заранее соответствующим образом подготовить себя, и продолжил читать записки.

Внезапно один из студентов вскочил и стал изо всех сил бить лежащего Гудини кулаком в живот. После четвертого удара Гарри жестом остановил его. Поговорив еще немного студенты ушли. Гудини хотел было вернуться к запискам, но вдруг почувствовал острую боль в области живота. Несколько минут он массировал и разминал мускулы, а затем отправился на сцену. Ночью боли возобновились, но Гудини на следующий день все же дал дневное и вечернее представления, хотя в перерывах пластом лежал на кушетке у себя в артистической уборной, обливаясь холодным потом. Вечером в поезде, который мчал его в Детройт, Гарри Гудини почувствовал себя так плохо, что обеспокоенные ассистенты послали телеграмму с просьбой, чтобы прямо на вокзале их встретил врач.

Прямо с поезда Гудини отвезли в больницу и положили на операционный стол. Диагноз был настолько неутешителен — гангренозный аппендикс и острый перитонит, — что, по мнению врачей, больному оставалось жить не больше 12 часов. Однако когда Гудини очнулся от наркоза, то решительно заявил, что не собирается сдаваться. Действительно, вопреки прогнозам медиков, больной был жив и через день, и через два, и через три... Врачи разводили руками, а почитатели «короля магов» по всему миру, дважды в день с нетерпением читавшие бюллетени о состоянии его здоровья, торжествовали: их кумир еще раз доказал, что для него нет ничего невозможного. И вдруг на седьмые сутки Гарри Гудини попросил вызвать своего брата Теодора. Когда тот вошел в палату, Эрих Вейс, ставший «великим волшебником» Гарри Гудини, слабо улыбнулся ему и едва слышно сказал: «Я устал бороться, Тео. На этот раз я, кажется, проиграл».

Взято "Зеркало недели"

известная юная художница

Надя Рушева родилась 31 января 1952 года в Улан-Баторе (Монголия) в творческой театральной семье, направленной в Монголию помогать становлению национального монгольского балета.

Её мать – первая тувинская балерина Наталья Ажикмаа-Рушева, отец – театральный художник и педагог Николай Константинович Рушев. Летом 1952 года семья переехала в Москву.

Надя начала рисовать с пяти лет. Как-то в первом классе за один вечер она нарисовала 36 иллюстраций к «Сказке о царе Салтане» Пушкина, пока отец читал эту её любимую сказку вслух.

Первая выставка её рисунков была организована журналом «Юность» в мае 1964 года, когда Надя училась в пятом классе. После этого были публикации в журнале «Юность», иллюстрации к романам «Война и мир» Л. Толстого и «Мастер и Маргарита» М. Булгакова. Ей прочили будущее книжного графика, а сама юная художница мечтала стать художником-мультипликатором.

Её рисунки рождались без эскизов, она всегда рисовала набело. «Я их заранее вижу… Они проступают на бумаге, как водяные знаки, и мне остается их чем-нибудь обвести», – говорила Надя.

За следующие пять лет её жизни состоялось пятнадцать персональных выставок в Москве, Варшаве, Ленинграде, Артеке. Её рисунки полюбили в Польше, Чехословакии, Румынии, Индии. Многие из них были навеяны пушкинской поэзией. В 1969 году на Ленфильме начались съёмки документального фильма «Тебя, как первую любовь...», посвящённого пушкинской теме в творчестве Нади. Однако завершить фильм не удалось.

Собираясь в школу утром 6 марта 1969 года, Надя неожиданно потеряла сознание и спустя несколько часов умерла в больнице из-за разрыва аневризмы сосуда головного мозга и последующего кровоизлияния в мозг. Ей было 17 лет. Врачи ничем не смогли помочь.


Среди её работ – иллюстрации к мифам Древней Эллады, произведениям Пушкина, Л. Н. Толстого, М. А. Булгакова. Всего были проиллюстрированы произведения около 50 авторов. А еще есть несколько зарисовок, на которых изображен балет «Анна Каренина». Такой балет действительно был поставлен – уже после смерти художницы. Анну в нём играла Майя Плисецкая.

Надя оставила после себя огромное художественное наследие – около 12 тысяч рисунков. Многие из них хранятся в музее Льва Толстого в Москве, в музее-филиале имени Нади Рушевой в городе Кызыле, в Пушкинском доме Академии наук в Петербурге, Национальном фонде культуры и Музее Пушкина в Москве. А один из них – кентавренок – воспроизведен на памятнике, который стоит на могиле Нади на Покровском кладбище.

Alfred de Musset — французский поэт, драматург и прозаик, представитель позднего романтизма.

Мюссе родился 11 декабря 1810 г. в Париже. С детства обнаруживал крайнюю нервность, доводившую его до припадков. В возрасте девяти лет поступил в коллеж Генриха IV. Он изучал сначала юриспруденцию, потом медицину, но скоро бросил занятия и отказался от всякой профессии.

Поль и Альфред

Старший брат Альфреда — Мюссе, Поль-Эдм де также занимался литературой. Первые стихотворения Мюссе написаны под влиянием романтического общества «Сенакль» («Cénacle»), в котором царствовали тогда Гюго, Виньи, Сент-Бев, Шарль Нодье и братья Дешан. Но влияние романтической школы было преходящим в творчестве Мюссе. Он заплатил дань увлечению Испанией условной живописностью шелковых лестниц и потаенных входов в «Don Paez» и «Contes d’Espagne et d’ltalie», но вскоре стал позволять себе иронические выходки против романтиков («Ballade à la lune») и окончательно порвал со своими первыми учителями в «Pensées secrètes de Raphaël».

После романтического периода наступил второй, отмеченный разочарованностью и скептицизмом: к нему относятся драматические поэмы: «La Coupe et les lèvres» и «A quoi rêvent les jeunes filles», а также «Namouna». В первой из этих пьес намечена любимая идея Мюссе, что разврат бесповоротно губит душу и делает невозможным возвращение к чистоте юношеских чувств; в «Namouna» сказывается легкомысленная философия разочарованного светского жуира, очень остроумная и блестящая; «A quoi rêvent les jeunes filles» — поэтический «marivaudage», где легкая скептическая улыбка автора придаёт грустный оттенок наивной поэзии сюжета. Характер поэзии Мюссе совершенно меняется в третьем периоде его творчества, когда, после легкомысленного разгула первой юности, он узнает первую глубокую любовь, сделавшуюся роковой для всей его жизни.

В 1833 г. он встретился впервые с Жорж Санд — и дарование его вполне окрепло под влиянием страдания и страсти. Жорж Санд. Рисунок Альфреда де Мюссе.

Во всех документах, относящихся к истории этой связи, рисуется неровность характера Мюссе, его капризы, припадки ревности, чередующиеся с периодами обожания; но главная причина печальной развязки любовной драмы заключается в том взвинчивании своих чувств на недосягаемую высоту, которым оба были постоянно заняты. Жорж Санд первой надоела эта метафизическая любовь, и она оставила Мюссе для ничтожного доктора Паджелло; Мюссе продолжал томиться жаждой неземных ощущений и всю жизнь не мог излечиться от своей amour-passion. Вся дальнейшая поэзия Мюссе отражает ощущения его разбитой любви: «Rolla», «Les Nuits», «Lettre a Lamartine», роман «Исповедь сына века» (Confession d’un enfant du siècle, 1836), все драмы проникнуты личными настроениями, придающими творчеству Мюссе обаяние искренности.

Непосредственность передачи ощущений обусловливает другое свойство поэзии Мюссе: он рисует всегда себя, и та двойственность, которая проникала все его существо, отразилась и в его поэзии. Он был страстным обожателем чистой любви, но, раз окунувшись в волны порока, ища забвения, не мог смыть с души пятна позора, падал все ниже, поднимаясь все выше мечтами. Таковы же все его герои: власть разврата над душой человека — постоянная тема всех его драматических произведений, из которых особенного внимания заслуживают «Lorenzaccio», «Caprices de Marianne», «Fantasio», «On ne badine pas avec l’amour» и др. Действие держится в них большей частью на границе идиллического и трагического; под прикрытием легкого юмора, Мюссе затрагивает самые тонкие струны душевной жизни. Грация диалога и поэтичность отдельных женских фигур отводят этим утонченным психологическим анализам совсем особое место среди пьес нового французского театра. Отчаяние раздвоенной души выражено с необычайной силой и страстностью в «Rolla». В душе самого Мюссе жили два человека, которых он изображает или двумя (как в «Caprices de Marianne»), или в одном лице циника-самоубийцы, полного презрения к себе.

Иллюстрация Ламю к "Ночам...." А. Мюссе
Ту же двойственность своего «я» Мюссе рисует и в «Nuit de décembre». Он внес в французскую поэзию струю индивидуализма, сказавшуюся в умении обнажать страдания души. В противоположность другим современным ему французским поэтам, Мюссе не отличается блеском и колоритностью стиха и богатством рифмы. Стих его в общем бледный, незвучный, но временами он поднимается на высоту истинной поэзии и выливается в вдохновенной, глубоко поэтичной форме. Таков знаменитый конец «Nuit de mai», где идет речь о самоотвержении пеликана, таковы стансы «Lucie», отдельные эпизоды в «Lettre à Lamartine», «Souvenir» и некоторые мелкие стихотворения.
Могила Альфреда де Мюссе.

Внутреннее содержание поэзии Мюссе имеет ещё большее значение: он отразил сложность и противоречивость душевной жизни современного человека, отразил её глубоко и правдиво, будучи сам настоящим enfant du siecle; поэтому он нам так близок и понятен со своими переходами от высшего идеализма к воспеванию мимолетных удовольствий, со своей смесью пессимизма, цинизма и безграничной нежности души.

Эта близость к душевной жизни своего века сделала Мюссе одним из тех любимых поэтов, которых не только читают, но много раз перечитывают и знают наизусть.

Отрывок из "Майской ночи". (перевод В.Набокова)
Поэт
Так это ты, твое дыханье?
Бедняжка муза, это ты?
Бессмертие, благоуханье,
одно мне верное созданье
среди враждебной темноты!
Друг белокурый, друг мой чистый,
моя любовь, сестра моя!
И в сердце мне, средь ночи мглистой,
с твоей одежды золотистой
скользит лучистая струя.
Муза
Тронь лютню. Это я. Увидела я, милый,
что ты один в ночи, унылый и немой.
К тревожному гнезду я птицей быстрокрылой
спустилась с облаков посетовать с тобой.
Так ты страдаешь, друг? Какую-то случайность,
какую-то любовь оплакиваешь ты;
измучила тебя земная обычайность,--
тень наслаждения, подобие мечты.
Так пой же! Внемлет Бог. Все песней будет взято,--
минувшая печаль, сердечная утрата.
Давай в безвестный мир, обнявшись, улетим.
Разбудим наугад мы жизненное эхо.
Коснемся славы мы, безумия и смеха.
Забвения страну с тобою создадим.
Сон выберем любой, лишь был бы он бесценен.
Умчимся. Мы одни. Вселенная нас ждет.
Поэт скончался 2 мая 1857 г. Похоронен на парижском кладбище Пер-Лашез.
(Материал взят из Википедии)

Из calend.ru

Ромен Гари (настоящее имя - Роман Кацев) родился 8 мая 1914 года в городе Вильно. Существовала легенда, что его настоящим отцом является Иван Мозжухин, звезда российского немого кино. В 1928 году мать с сыном переехали во Францию, в Ниццу. Роман изучал право в Экс-ан-Провансе и в Париже. Кроме того, он обучался лётному делу, готовясь стать военным пилотом.

Во время Второй мировой войны Роману пришлось эмигрировать в Великобританию, где он вступил во французские войска, формируемые Шарлем де Голлем. Воевал в качестве пилота в Европе и Африке. После войны вернулся во Францию и поступил на дипломатическую службу.

В 1945 году была опубликована первая новелла Ромена Гари. Вскоре он стал одним из самых популярных и плодовитых писателей Франции.

История отношений Гари с матерью описана в его автобиографическом романе «Обещание на рассвете». Мать Гари мечтала: «Мой сын станет французским посланником, кавалером ордена Почетного легиона, великим актером драмы, Ибсеном, Габриеле Д’Аннунцио. Он будет одеваться по-лондонски!»

Все эти мечты-заветы сбылись – Гари стал генеральным консулом Франции, кавалером ордена Почетного легиона. Он вращался в высшем свете, был элегантным денди и литературной знаменитостью. В 1956 году за роман «Корни неба» он получил Гонкуровскую премию.

По злой иронии судьбы именно в день награждения Ромен Гари получил письмо очевидца о том, как умер его отец А. Кацев (у входа в крематорий в Освенциме).

Гари стал единственным литератором, получившим Гонкуровскую премию дважды – в 1956 году под именем Ромена Гари и в 1975 году под именем Эмиля Ажара (за роман «Вся жизнь впереди»).


Ромен Гари застрелился 2 декабря 1980 года (30 лет назад!), написав в предсмертной записке: «Можно объяснить всё нервной депрессией. Но в таком случае следует иметь в виду, что она длится с тех пор, как я стал взрослым человеком, и что именно она помогла мне достойно заниматься литературным ремеслом».

P.S. 1. Всем советую прочитать его автобиографический роман "Обещание на рассвете".
2. Обещаю поместить некоторые цитаты из его книг и написать немного о нем.... хотя что можно написать о нем... Его книги говорят о нем, - возразите Вы. Книги освещают или своими книгами он осветил некоторые тайники своей души. Человек, покончивший собой, не смог прикоснуться к глубоким тайнам-ранам своей души.... Возможно, я ошибаюсь..
3. Но... все же душа его горела... Выбор обоих псевдонимов связан с русским языком: Гари — от глагола «гореть» и «Ажар» — от «жар». Ромен (на франц. - Romain) Гари также предпочитал называть свое имя на русский манер — «Роман».
4. В этом году на русский язык переведен роман его сына Александра Диего Гари “S., или Надежда на жизнь”. Вот кому досталось тяжелое наследство .....

Мое предисловие: Естественно, я не могла просто поместить несколько стихотворений замечательного поэта. Но готовя пост, я не подозревала, что найду и статьи блока, как "Краски и слова", помещенные в дневнике несколькими минутами раньше. И я была просто в восторге, когда нашла статью А. Блока о Д. Мережковском. А в след. посте Г. Иванов пишет о сборнике А. Блока "Стихи о России".

Всех любителей слова, поэзии, глубокой мысли - с праздником!


Будучи большим критиком, даже как будто начинателем нового метода критики в России, он не исполняет нас духом пытливости, он сам не исполнен пафосом научного исследования. При всей культурности, при всей образованности, по которым среди современных художников слова, пожалуй, не найти ему равного, -- есть в его душе какой-то темный угол, в который не проникли лучи культуры и науки. В этом углу -- все темно, просто и, может быть, по-мужицки -- жутко. Может быть, в этот угол проникает какой-нибудь другой свет? Мережковский своими речами и книгами часто заставляет нас думать так. Часто, но не всегда.
В последнее время особенно неотступно вопрошают Мережковского, в чем его вера? Ясно, есть уже люди, которых влечет задавать эти вопросы не простое любопытство. Уже никого не удовлетворяет "отсылание к пятнадцати томам сочинений"; и когда Мережковский молчит в ответ на прямые вопросы, всё больше негодуют на него, иногда -- святым негодованием; негодуют уже не литераторы, которые все равно редко способны понимать друг друга, а просто люди бескорыстные, которым нужен ответ не для статьи, а для жизни.
Не потому ли молчит Мережковский, что Имя, Которое он знает, и дело, которому он служит, уходят корнями в тихую темноту, в тот угол его души, где все слишком просто и безглагольно?


Казалось бы, совершенно ясно, что он любит всю культуру и стоит за нее, что он не войдет в град небесный, пока не будет оправдано все земное -- от "слезинки ребенка" до Венеры Милосской; и, однако, достойнейшие критики, иногда почти бессознательно, защищают от него что-то, и защищают, может быть, справедливо. Что это значит?
Я боюсь быть неосторожным и невнимательным, но мне кажется, что Мережковский не просто любит культуру, он еще влюблен в нее. Здесь-то и лежит корень тревоги за нее людей позитивных. Сознательно и бессознательно современные люди больше всего боятся романтизма, "феерий", как говорят они, или того огня, непременное следствие которого -- влюбленность. Ведь влюбленные, кумиротворцы -- самые большие собственники и самые тревожные собственники. Сложнейшее сплетение, томный вихрь чувств иногда заслоняет предмет любви, иногда уничтожает его своею погибельной силой. Потому-то люди, чуждые влюбленности, романтизма, но обладающие силой, так сказать, "позитивной" любви, -- инстинктивно берегут свое сокровище от влюбленности и романтизма.
Всякий художник -- безнадежно влюбленный. А Мережковский -- художник. О влюбленности его свидетельствуют не только многие образы его романов, но также самые на первый взгляд прозаические страницы его критических статей.

Я ... понимаю позитивистов, которые боятся художественного пафоса, и верю им, что они действительно любят с благородством прозаическим то, во что влюблен художник Мережковский.
Влюблен -- значит, стремится обладать безраздельно. И он, больше всех нас "взыскующий града", медлит в Риме и Византии только оттого, что влюблен: он не смеет покинуть культуру, как верную супругу, унося ее образ в сердце, он медлит с нею, потому что ревность любовника открывает ему в ней неверную блудницу, которая изменит ему, лишь только он переступит порог. И сияющие святыни обетованного града постоянно затмеваются чадными факелами безумных, безнадежно-страстных ночей. Только в темном углу сердца, в одинокой спальне, в безглагольных думах горит лампада -- граду обетованному.
За пышными, блестящими и оспоримыми теориями и построениями стоит вера безглагольная, неоспоримая. Когда Мережковский говорит о луче, о мече, пронизающем мрак, его устами говорит как будто русский раскол с его сверхъестественной простотой и страхом; и потом снова и снова небо его веры как бы застилается мраком, и влюбленное воображение рисует "бледные радуги", не способные рассечь этот мрак.
Когда-то в букет скорпионовских "Северных цветов" уронил Мережковский четыре стиха, лучшие из всех своих стихов:

Без веры давно, без надежд, без любви,
О, странно веселые думы мои!
Во мраке и сырости старых садов --
Унылая яркость последних цветов.

Здесь как бы навеки дал Мережковский расписку в том, что он художник. Может быть, теперь он старается заслониться от "провокации" этих веселых дум. Не напрасно ли? Жить в наши дни очень больно и очень стыдно; художнику -- особенно. Но, кажется, "веселые думы" и есть тот тяжелый наш крест, который надо нести, пока сам себе не скажешь: "Отдохни!"

calend.ru



Морис Бежар родился 1 января 1927 года в Марселе и был сыном французского философа Гастона Берже. Среди его дальних предков были выходцы из Сенегала. Будучи с детства очень болезненным ребенком, в возрасте 13 лет он по совету врача начинает заниматься классическим танцем. Через три года он уже вступает в труппу Марсельской оперы, а еще через год, в 1945 году переезжает в Париж, чтобы продолжить свое образование.



В Париже и Лондоне он осваивает разные хореографические школы, учится у Л. Статса, Л. Егоровой, мадам Рузан и В. Волковой. С 1950-х годов Морис Бежар начинает заниматься постановкой балетных спектаклей. Он считает танец искусством 20 века. Его дебютным спектаклем в роли хореографа становятся фрагменты балета «Жар-птица» Игоря Стравинского. В 1953 году Бежар создает в Париже труппу «Балле де л'Этуаль», которая просуществовала 4 года.



Бежар ставит балеты и сам играет в них главные роли. К этому времени относятся балеты «Сон в летнюю ночь» Ф. Шопена, «Укрощение строптивой» Д. Скарлатти, «Танит, или сумерки богов» Ована.

В 1959 году Бежар создает свою труппу, которая выступала под названиями «Балет XX века» и «Балет Бежара». Вместе с этой группой он создает синтетические спектакли, в которых наряду с танцем равное значение имеют пение, пантомима. Расширяются размеры сценических площадок и зрители вовлекаются в ход спектакля.


"Священная весна" на музыку И. Стравинского, 1959

Эксперименты Бежара пришлись по душе и зрителям, и критикам. Он получает различные награды: премию Театра Наций, диплом Фестиваля танца в Париже.

Бежар умер 22 ноября 2007 года в возрасте 80 лет в одной из клиник Швейцарии.

В колонках играет - талант, судьба


Майя Плисецкая: «Характер – это и есть судьба»

Талантливая и красивая актриса 26-ти лет избрана "babe" года журналом GQ. Ее выбрали благодаря ее лицу "всегда свежему и любопытному" и не только...

"Что нравится нам у Скарлетт, так это то, что она - игрок, она - талантлива и с легкостью может быть самой разной" - объясняет свой выбор GQ.

По мнению журнала актриса способна пробовать себя в новом амплуа также часто, как она меняет цвет своих волос.

Все мы знаем Михаила Нестерова как великого русского художника. Но мало кто знает, что он был не менее одарен и как писатель. Нет, Нестеров не писал романов и художественных рассказов. В самом конце жизни, в 1941 году он выпустил книгу воспоминаний под общим названием "Давние дни". И те немногие, кто прочел ее, согласятся, что художник Нестеров писал словом не менее прекрасно, чем красками. В этой книге содержатся воспоминания художника практически обо всех периодах его жизни и творчества. Удивительный, неповторимый, такой сложный, но и такой незабываемый 19-й век, век расцвета русской культуры и искусства, открывается нам с этих страниц. Рассказы о себе, и о своих друзьях - Сурикове, Левитане, Коровине, Крамском, Ге, Третьякове и многих других - являются бесценными свидетельствами о жизни лучших людей того времени. Конечно, мы не будем приводить здесь всю книгу, в этом нет необходимости. Если вы желаете, вы сможете найти ее в продаже (хотя и с некоторым трудом). Ограничимся лишь первой частью воспоминаний, посвященной, в основном, периоду становления Нестерова как художника и его работе над своими лучшими картинами. Но мы уверены, что прочтя эти двадцать страниц вы непременно захотите познакомиться и со всей книгой.

"Кто не знает, что воспоминания, мемуары - удел старости: она живет прошедшим, подернутым дымкой "времен минувших". И это придает им особый аромат цветов, забытых в давно прочитанной "книге жизни". В предлагаемых очерках, в некоторых воспоминаниях о людях, об их деяниях, о том, о чем люди когда-то думали-гадали, прочитавший очерки, быть может, найдет немало субъективного, но иначе оно и быть не может, так как моей задачей и не было вести протокольную запись виденного, услышанного, и в очерках своих я говорю так, как понимаю г, чувствую, нисколько не претендуя на непогрешимость. Природа моя была отзывчива на явления, жизни, на людские поступки, но лишь Искусство было и есть моим истинным призванием. Вне его я себя не мыслю, оно множество раз спасало меня от ошибок, от увлечений. В художестве, в темах моих произведений, в их настроенное, в ландшафтах и образах беспокойный человек находил тихую заводь, где отдыхал сам и, быть может, давал отдых тем, кто его искал. Я избегал изображать так называемые сильные страсти, предпочитая им наш тихий пейзаж, человека, живущего внутренней жизнью. И в портретах моих, написанных в последние годы, влекли меня к себе те люди, путь которых был отражением мыслей, чувств, деяний их.


"В тихий весенний вечер 19 мая 1862 года, в Уфе, в купеческой семье Нестеровых произошло событие: появился на свет божий новый член семьи. Этим новым членом нестеровской семьи и был я. Меня назвали Михаилом в честь деда Михаила Михайловича Ростовцева.
Родился я десятым. Было еще двое и после, но, кроме сестры и меня, все дети умерли в раннем детстве.
Род наш был старинный, купеческий: Нестеровы шли с севера, из Новгорода, Ростовцевы - с юга, из Ельца.
Отец мой - Василий Иванович - был человек живой, деятельный, по общему признанию, щепетильно честный. В домашнем быту всецело подчиненный воле матери, вне дома, однако, проявлявший, где надо, характер твердый, прямой. Вообще же отец был горячий, своеобычный и независимый. Бывали случаи с ним совершенно анекдотические. Помню, как однажды принял он приехавшего с визитом нового губернатора. Отец был тогда большим стариком, лет семидесяти, и по положению своему весьма заметным в городе, и новые губернаторы и архиереи делали обычно ему визиты, и отец, смотря по тому, какая слава тому предшествовала, приказывал принимать или не принимать, когда те приезжали к нему.
И вот однажды такой губернатор, с плохой славой, приехал невзначай. Отец узнал о приезде в тот момент, когда его превосходительство уже входил в переднюю, одна из дверей которой вела в зал, другая в кабинет отца, и он, ничтоже сумнящеся, приоткрыв дверь, громогласно скомандовал нашей девушке Серафиме, встретившей уже гостя: "Скажи ему, что меня дома нет..."
Ясное дело, что дальнейшее знакомство при таком приеме продолжаться не могло. Нередко бывали случаи, что отец особо надоедливым дамам-покупательницам наотрез отказывал продавать модный товар, говоря, что товар этот у него есть, но он "непродажный", и все упрашивания провинциальных дам, "приятных во всех отношениях", не изменяли решений отца.
Когда отец убедился, что я - его единственный наследник - к торговле не гожусь, он постепенно стал сокращать дело, а затем и совсем прикончил его. А так как он был очень трудолюбив и без дела оставаться не мог, то скоро и нашел себе занятие по душе: его выбрали товарищем директора открывшегося тогда Общественного городского банка, одним из инициаторов коего он числился.
Я помню это время. Отец исполнял свои новые обязанности со всей аккуратностью, ему присущей. И он особенно ценил то, что его имя как бы служило гарантией тому, что новый банк оправдает надежды, на него возлагаемые, как на учреждение надежное, солидное. Таким оно и оставалось до конца.
И тут были курьезы. Не раз он поднимал ночную тревогу. Будили и приглашали в банк по этой тревоге и директора, и еще каких-то служащих только потому, что отцу померещилось, что, когда запирали кладовую банка, то не были положены печати, или еще что-нибудь в таком роде. В городе о таких тревогах старика знали, благодушно о них говорили и спали спокойно, зная, что, пока Василий Иванович к банку причастен, там все будет прочно.
Отец умер глубоким стариком - восьмидесяти шести лет. Я благодарен ему, что он доверился опытному глазу К.П. Воскресенского и не противился, отдавая меня в Училище живописи, пустить меня по пути ему мало симпатичному, мне же столь любезному, благодаря чему моя жизнь пошла так полно, без насилия над самим собой, и я мог отдать силы своему настоящему призванию. Еще задолго до смерти отец мог убедиться, что я не обманул его доверия. Из меня вышел художник. При нем был пройден весь главный мой путь до Абастумана включительно.
К моей матери я питал особую нежность в детстве, хотя она и наказывала меня чаще, чем отец, за шалости, а позднее, в юности и в ранней молодости, мать проявляла ко мне так круто свою волю, что казалось бы естественным, что мои чувства как-то должны были бы измениться. И, правда, эти чувства временно переменились, но, однако, с тем, чтобы вспыхнуть вновь в возрасте уже зрелом. В последние годы жизни матери и теперь, стариком, я вижу, что лишь чрезмерная любовь ко мне заставляла ее всеми средствами, правыми и неправыми, так пламенно, страстно и настойчиво препятствовать моей ранней женитьбе и вообще искоренять во мне все то, что она считала для меня - своего единственного и, как она тогда называла меня, ненаглядного - ненужным и неполезным. В раннем моем детстве я помню мать сидящей у себя в комнате за работой (она была великая мастерица всяких рукоделий), трогательно напевавшей что-то тихо про себя; или она была в хлопотах, в движении, обозревающая, отдающая приказания в своих владениях, в горницах, на дворе, в саду. Ее умный, хозяйский глаз всюду видел и давал неусыпно себя чувствовать.
Особенно прекрасны были годы ее старости, последние годы жизни ее. Тогда около нее росла внучка, моя дочь от покойной жены. Вся нежность, которая когда-то, по каким-то причинам была недодана мне, - обратилась на внучку. Какие прекрасные картины и доказательства горячей любви я находил в мои приезды в Уфу уже из Киева, где я принимал тогда участие в росписи Владимирского собора. Тогда мною были написаны уже и дали моим старикам большое удовлетворение и "Пустынник", и "Варфоломей". Какие слова, ласку не видал я тогда дома и лично, и в лице моей маленькой дочери Ольги... Каких яств не придумывала изобретательность матери в те незабвенные дни, каких прекрасных задушевных разговоров не велось тогда между нами... Мне казалось, да и теперь кажется, что никто и никогда так не слушал меня, не понимал моих юношеских планов, художественных мечтаний, как она, необразованная, но чуткая, жившая всецело мною и во мне - моя мать. Сколько в ней в те дни было веры в меня, в мое будущее.
Мне удалось быть около нее в последние дни и часы ее жизни и слышать самые лучшие, самые прекрасные слова любви, ласки, обращенные ко мне. Умирая, она сознавала и была счастлива тем, что ее "ненаглядный" нашел свой путь и пойдет по нему дальше, дальше, пока, как и она, не познает "запад свой"!.. Царство ей небесное, вечный покой!
С сестрой у нас была в летах разница в четыре года. Она, как старшая, в детстве, а позднее в юности и в молодости, нередко проявляла свое старшинство не так, как бы я того хотел. В детстве игры, да позднее и многое другое, нас не столько объединяло, сколько разъединяло. Наши вкусы, стремления, а быть может, и какая-то неосознанная ревность к матери, были причиной немалых наших столкновений, обид... Но настало время, все было забыто, и мы стали с сестрой истинными друзьями.
В характере сестры были материнские черты. Она была властная, твердая в проведении своих жизненных правил, безупречно честная. Ум ее был прямой, ясный. Она, как и наши родители, не любила показной стороны жизни. Чем она увлекалась, тому посвящала всю свою силу, досуг без остатка.
Я, повторяю, узнал сестру вполне и оценил ее во второй, серьезной половине ее жизни. После смерти матери она проявила себя достойной ее преемницей. Она много и охотно читала. Но в ранней молодости любила наряжаться, причем, выписывала модные журналы, шила и изобретала себе наряды сама, и тогда говорили, что одевалась она лучше всех в городе. Но это увлечение прошло с годами, и она, как человек обеспеченный, продолжала много читать. В эти годы она стала воспитательницей моей дочери, отдавая всецело свои силы, ум и сердце этому делу. Когда же дочь поступила в институт, сестра, следя за своей любимицей, много уделяла времени общественным делам, особенно в тяжелые годы голода. Она и тут предпочитала работу на местах комнатным разговорам. Она на несколько месяцев покидала свой дом, уезжала куда-нибудь в отдаленную татарскую деревню и там, подвергая себя всяческим лишениям, организовывала помощь, вела дело энергично, деловито, входя всецело в нужды голодающих. И когда все было устроено, она, удовлетворенная, возвращалась к себе, снова бралась за любимое занятие - чтение. В это время, да и после, к ней приезжали за разными советами, с благодарностью шли к ней все те, кто узнавал ее там, в отдаленных деревнях, где было так холодно и голодно. Эти наезды деревенских ее друзей - разных Ахметов и Гасанов - доставляли ей огромное удовлетворение, она вся жила их радостями, их горем.

......


Из дочерей деда Михаила Михайловича старшая - Евпраксия Михайловна - была неизреченно добрая и глубоко несчастная. Я знал ее старушкой и очень любил. Ее время от времени привозили к нам погостить. Она одна из первых видела и по-своему оценила мои живописные способности. Про "Пустынника" она, увидев его, сказала мне: "Старичок-то твой, Минечка, как живой!", и это ему, моему "Пустыннику", было как бы благим напутствием.
Вторая дочь Михаила Михайловича была моя мать - Мария Михайловна, а третья - Александра Михайловна - наиболее, так сказать, культурная из всех сестер. Александра Михайловна была очень хорошим, умным человеком. Она была замужем за некиим Ивановым, человеком редких нравственных правил. Он из небольших почтовых чиновников дослужился до начальника почтового округа, до чина тайного советника и своей справедливостью благородством и доступностью снискал от подчиненных, особенно от низших служащих, совершенно исключительную любовь. Это был один из прекраснейших и самых почтенных людей, каких я знал. Он был красив, скромен и ясен особой ясностью справедливо и честно прожитой жизни.
Помнить себя я начал лет с трех-четырех. До двух лет я был слабым, едва выжившим ребенком. Чего-чего со мной ни делали, чтобы сохранить мою жизнь! Какими медицинскими и народными средствами ни пробовали меня поднять на ноги, а я все оставался хилым, дышащим на ладан ребенком. Пробовали меня класть в печь, побывал я и в снегу на морозе, пока однажды не показалось моей матери, что я вовсе отдал богу душу. Меня обрядили, положили под образ. На грудь положили небольшой финифтяный образок Тихона Задонского. Мать молилась, а кто-то из близких поехал к Ивану Предтече заказать могилу возле дедушки Ивана Андреевича Нестерова. Но случилось так: одновременно у тетушки Е. И. Кабановой скончался младенец, и ему тоже понадобилась могилка. Вот и съехались родственники и заспорили, кому из внуков лежать ближе к дедушке Ивану Андреевичу... А той порой моя мать приметила, что я снова задышал, а затем и вовсе очнулся. Мать радостно поблагодарила бога, приписав мое воскрешение заступничеству Тихона Задонского, который, как и Сергий Радонежский, пользовался у нас в семье особой любовью и почитанием. Оба угодника были нам близки, входили, так сказать, в обиход нашей духовной жизни.