Вместе с сообщением о смерти Николая Михеева в 2001 году я получила от его матери фотографию, где он на инвалидной коляске. И по очертаниям лица и рук было видно, что он инвалид с детства. Об этом я догадывалась, но точно не знала, а он никак не давал понять этого. Это великая редкость – обычно инвалиды в первую очередь сообщают о своей болезни. (Говорю «обычно», потому что «по наследству» от Михеева ко мне перешли его авторы-инвалиды.)
Жил он в поселке Алексеевский Советского района Марий Эл (тут важен не адрес, а то, что он жил в деревне). И при этом он собрал вокруг себя множество молодых поэтов, которые приезжали... не знаю, каков был радиус... был литературный клуб у него дома. Кроме того, он втягивал в литературное общение людей со всей страны, в том числе и до меня добрался через общего знакомого из Братска. Он сотрудничал в районной газете, редактировал литературную страницу, а потом начал выпускать свою удивительнейшую газету. После его смерти никто и не взялся продолжить это дело – такое мог только он. Это была целиком поэтическая газета, назвалась «Безнадёжное дело». У меня в электронном виде есть только номер с моими собственными стихами. Он делал и номера из нескольких авторов, и тематические, и такие вот «сольные». Видимо какое-то общество инвалидов подарило ему компьютер, он делал своим друзьям оригинал-макеты книг (друзьям бесплатно, но, к счастью находились и заказчики за деньги), присыпал мне на дискетах, я отдавала печатать и отсылала готовые книжки. (Сейчас посмотрела сколько их – нашла 10 штук, но наверно есть ещё).
А звали его Старик Михеич. И больше никак. Имя его Николай Иванович у меня с ним не ассоциируется. Раза два я говорила с ним по телефону и мне очень не понравился его голос. Может быть потому, что казался очень старческим – отсюда, наверно, это прозвище, а может быть, из-за бороды.
Его смерть была большой потерей для меня, и я очень жалею, что так и не собралась к нему в гости. А может быть и нечего жалеть, что я его не видела. Зато в моём воображении он был таким, каким хотел быть – и он это знал. А лет ему было, кажется 42 или 43. Можно найти где-нибудь точные даты, но не хочется. Все письма и все вводки в газете он кончал словами «С любовью». Он мог себе это позволить.