Мы встретились с Бутусовым в маленьком отеле, он там всегда ночует, приезжая в Москву. Это очень удобно: близко к центру, тихо, без пафоса, внизу ресторанчик, где подают водку с простой, как бы советской, закуской. Получается как бы и не Москва, а недорогая провинция, без затей. Может, место это дорого Бутусову тем, что он тут в своей тарелке: гастроли, родная простая обстановка. И потом, он прекрасно помнит безвестные и бедные свердловские годы, бесприютность, когда было непонятно, как жить, зачем и стоит ли вообще. Он снова работает, снова успешен, хотя что мы тут можем понять? Бутусов – сложный глубокий человек, но хочет выглядеть простым. Или это мы валяем дурака, путаясь выглядеть сложней, чем на самом деле. Я вспомнил Юрия Никулина, часто рассказывавшего истории, которые его совсем не украшали. Я спросил его: зачем так? Он ответил: а чтоб поддержать других, чтоб люди не думали, что они хуже других...
Короче, с мудрым человеком поговорить всегда приятно.
СВЕРДЛОВСКИЕ
Кстати, Слава! Привет тебе от Балабанова. (Живете в Питере, а связь у вас через меня...) Он мне сказал, что стоял у истоков русского рока. Не веришь, говорит, спроси у Бутусова. Будто бы это с его подачи ты сделал «Разлуку». Вы как-то шли пьяные по Свердловску, он спел «Разлуку», и тебе понравилось... Вот я и спрашиваю...
– Подтверждаю. Только, кажется, это не на улице происходило, а на квартире у Лехи. Это единственное место было в городе, где мы собирались. Ему выделили персональную жилплощадь, мать помогла, и там собиралась свердловская элита, музыканты.
Это была роскошь – все равно что теперь иметь свой ночной клуб... А почему все уехали из Свердловска?
– Ну, видишь ли, я туда и приехал не по своей воле. Меня сорвало туда с Красноярска, с Енисея; отец – строитель... Ну и понеслось.
Да все мы строители, кто ж в шабашках не работал.
– Я, кстати, тоже не только архитектор, но и бывший шабашник. Помню, мы строили детские городки. Еще была хорошая работа – обдирать краску с моста перед покраской. Хорошо платили: сто тысяч рублей на стройотряд, это в 1982 году. А покраска трубы теплоэлектростанции – это двести тысяч. Студенты карабкались наверх, как могли, какие-то люльки придумывали. Люди убивались, гробились пачками! У нас в общаге было много легендарных людей. Один будущий архитектор по ночам выходил на трассу и покупал у таксистов водку. Давал сотенную, получал девяносто сдачи. Шофер только утром замечал, что сотенная была поддельная, парень прекрасно рисовал...
Все оттуда, из Свердловска, уехали?
– Нет, «Чайф» остался. Ну, и умер кто-то...
Умерших тоже надо считать выбывшими из Свердловска. По уважительной причине. А если б вы там остались, каким бы он был?
– Да таким же. А вот мы бы...
Вы бы, конечно, были другими…
– Как важны были тогда записи! Помню, Балабанов только вернулся из Англии со стажировки, и у него была кипа пластинок, каких нет ни у кого. И мы приходим к нему, сидим, слушаем... Английского мы не знали, отдельные слова только выхватывали, типа «ай лав ю». Но пытались считать информацию. Не только слова и музыку. Мы думали: почему такие интонации, почему тут так орут? Мы тогда это все впитывали как губка... Мы так могли тогда!
Тогда губка была пустая, а сейчас и вы, и мы переполнены информацией. Это как если лить воду в полное ведро, она все стекает.
– Но ведь и перемешивается.
Ну, чуть. А основной объем через верх идет.
НОВОСТИ
У тебя, пока мы не виделись, в жизни случились важные события. Ты раньше жаловался, что не сделал очень важных вещей в жизни: не построил дом, не посадил дерево, не родил сына...
– Да, было дело. Один из пунктов я выполнил. Может быть, и главный. Потому что родить сына – эта такая вещь, которая от нас не зависит. Посадить дерево – тут было бы желание! Даниил, мой сын (теперь Бутусов любит рассказывать про сына, который наконец появился. – Прим. автора), ему год и шесть, вечером без напоминания поднимается в мансарду и там бегает. Потому что сосед снизу попросил вечером не шуметь, он встает в 5.30.
У тебя уже четверо детей! Ты по советским меркам многодетный отец. А ты попал под эту, как ее? Национальную программу?
– Нет, слава Богу. Я ни под чью программу не попал.
Сын у тебя бутуз? Во втором значении слова. Ну, в смысле крепкий парень.
– Да... А что, еще есть значения?
Конечно. Первое значение слова бутус (бутуз) – «хмурый, надутый, необщительный человек или же толстый, низкорослый».
– Ну, такой я и есть внутри. Надутый. Меня тут как-то попрекнули: ну хватит уже тебе быть нелюдимым. И мне так стыдно стало... Настолько точно сказано! Как укол: больно, но полезно.
А, типа ты сильно умный, не ходишь никуда.
– Да-да... Отстраняюсь... Все мы, художники, такие. Любой мечтатель – художник.
Только мечтатель не фиксирует.
– А ты уверен, что это надо – все фиксировать?
Нет, кстати... А я себя чувствую парнем 23 лет. Молодым таким стройным красавцем. И, смотря в зеркало, удивляюсь: что это за мужик?
– Ты себя помнишь таким? А я нет... Таким не помню себя. Но иногда бывают просветы, и я вспоминаю какие-то моменты из детства, из юности. Они дают возможность понять, что не так все плохо. За 45 лет немало такого накопилось, чему можно порадоваться. И это здорово.
Еще одна новость: ты стал писателем. В январе у тебя вышла книга под названием «Виргостан».
– Ну, нельзя сказать, что я стал писателем. Я просто увлекся графоманством. Это хобби. Я пишу для друзей. Записываю свои мысли, чтоб не забыть. Мне предложили это опубликовать, и я согласился. Хотя на написание текстов я сейчас трачу больше времени, чем на сочинение музыки...
«Я ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ»
Ты где-то сказал, что тебе открылось новое звучание песни «Я хочу быть с тобой». Религиозный смысл.
– Ты знаешь, это скорее пижонство мое. Да, я иногда говорю какие-то вещи, но ведь применительно к какой-то ситуации! А не вообще... Но вот ты мне сейчас напомнил про это, и я сразу как будто в микроскоп посмотрел... и увидел, что действительно, я по-другому стал на ту песню смотреть! Я перестал над ней глумиться. Я, вместо того чтобы всю жизнь благодарить судьбу за то, что со мной произошло, я глумился! Я считал, что я корявый. И все остальное корявое. Я уродовал все то, что происходило со мной. Причем уродовал непонятно для чего и для кого, никому это не нужно было!
Тема сложная. Я далеко не все понимаю. Наверно, я для этого недостаточно поэт и музыкант и вообще недостаточно тонкий человек. Кстати, в жизни часто так бывает: люди обычно понимают только малую часть того, что им говорят другие. Но тем не менее я пытаюсь беседу продолжать и поддерживать:
Как никому не нужно? Люди же слушали тебя... Стало быть, это соответствовало музыке времени.
– Нет, мне тогда казалось, что, если группа Led Zeppelin существует, то по сравнению с ней все то, что мы делаем, убого выглядит.
А, и потому ты глумился и стебался!
– У меня было неблагодарное отношение к тому, что происходило. Я не видел в своих песнях того, что видели в них другие. Мне казалась мелкой околомузыкальная деятельность.
А мы ее продолжаем считать музыкальной.
– Да-да! Люди считали это достижением, а мне казалось, что это ошибка какая-то. При этом я иногда задумывался вот над чем. Существует группа «Кино», да? Я с удовольствием ее слушал, еще когда Виктор был... с нами, слушал с большим пиететом, искренне, не вникая в мелочи и не вдаваясь с подробности. Но рядом всегда находились люди, которые говорили: «Ну, это просто питерский понт и стеб». Группа «Кино» приехала в Свердловск и выступила во дворце спорта. Наши рокеры – а рок-клуб только начинался – сказали: «Ну, что это такое? Где рок? Это не рок!» Тогда относились к этой дифференциации в музыке более пытливо...
На сцене тогда было мало действующих лиц, и можно было всех рассмотреть.
– Да-да, да-да! А теперь такой разброс...
Это как при Пушкине было пятнадцать поэтов, и страна их знала, а после стали тыщи – и все...
– Да, и Пушкина убили.
И все-таки расскажи про твое новое прочтение смысла песни «Я хочу быть с тобой». Музыкальные критики столько говорят про это с твоих слов.
– Я в разные моменты отношусь к разным вещам по-разному. Я тогда вообще не понимал, о чем это песня! Я не внушал никакой подтекст – ни себе, ни другим. Мне просто нравилась песня. Для меня это было такое наитие: ты чувствуешь, что это близко тебе, и ты хочешь, чтобы это было рядом с тобой. Меня мучила эта песня, могу тебе сказать. Долго. Нет, я не то чтобы не понимал, я и не старался понять, я просто жил интуицией. Меня мучила эта песня в том смысле, что это, конечно, танго.
Это чем плохо?
– Ну, у нас тогда в Свердловске с этим было строго: либо музыка кабак, либо хард-рок. Жестко. И ничего промежуточного.
А это куда отнесли?
– Кабак. Я и не спорил... Это была истина...
КОРМИЛЬЦЕВ
Расскажи про Кормильцева.
– Что про Кормильцева рассказать? Это был наиталантливейший человек. Мы с ним познакомились только потому, что оба были одинаково несчастливы. Мы были близки по степени несчастья. Но несчастны мы были по-разному.
Как художники, которые остро чувствуют несовершенство этого мира?
– Ну да, ты прав. Вот если бы мы сейчас сидели тут – ты, я и Илья, да? – то мы бы, может, нашли для этого какие-то внятные определения. Но теперь, без него, мы можем только строить предположения. Я могу про Илью рассказать мно-о-го... Мы с ним не заказчик и исполнитель. Мы свой проект не рассматривали как коммерцию. В том смысле, что не ставили перед собой задачу настричь побольше купонов. Задача была другая: делать хорошие песни. Но тем не менее получилось так, что группу «Помпилиус» каким-то образом раскрутили до такой степени, что она гремела по всем каналам и городам! Бери да стриги просто! «Нау» и «Ласковый май» – мы параллельно существовали, были на одном уровне. Я имею в виду по популярности, по деньгам.
Вот в какую компанию ты попал – с «Ласковым маем»!
– Это было неизбежно. Но мы не кинулись стричь и чесать. Никто нас не упрекнет в том, что мы кинулись гнать попсу для заработка! Просто Илья всегда находил такие слова, которые будоражили людей. Он был человеком очень пытливым, он легко ориентировался в информации. Любил путешествовать. В последний раз, когда мы с ним встречались...
Это когда было?
– Конец июля 2006 года. Тогда пошла такая мода – делать поэтические вечера. Илья был на таком вечере в Львове. Он рассказал, что был в Перу, ему понравилась творческая атмосфера этого маленького государства, которое, как заноза, торчит в материке, по-пиратски врезается в него. И он предполагал такую возможность – переехать в Перу и сидеть писать там. До этого у него были похожие планы в отношении Европы – пожить там, поработать...
В общем, в последний раз вы поговорили хорошо.
– Ты знаешь, мы всегда хорошо говорили. Но как только мы расставались, то сразу начинались какие-то обстоятельства, были громы, мелкие грозы. Вдруг начиналась что-то... А когда мы вместе были, все было в порядке. Мы с Ильей как-то так общаемся...
Что? Общаетесь?
– Ну да.
И сейчас?
– Ну да. Должок за мной есть... Я в принципе готов его заплатить. И я представляю себе, как это сделать. Но для этого нужно поймать момент...
А что можно теперь сделать? Сочинить какую-то песню?
– Это тоже возможно. Но пока это не получается. Вся эта белиберда продолжается после его смерти. Надо, чтоб все это улеглось. Мы с ним обсуждали возможность выпуска альбома.
Опубликовано в журнале «Медведь» №86, 2005
ЛЮДИ
– У меня было очень много друзей, это люди, которых я уважал, любил, созидал своей фантазией. Выстраивал образ человека, который рядом с тобой и к которому ты всегда можешь обратиться. Но время проходит, обстоятельства меняются, и какие-то люди исчезают из круга общения. Они остаются только в памяти. Слава Богу, что в памяти! Некоторые просто уходят в забвение.
А, кавалергарда век не долог. Почему?
– Кавалергард это что такое? Ты значит должен быть всегда на подхвате. Вот я тебя вижу – я тебя помню. А память человеческая коротка. Ведь вокруг нас такая стружка снимается постоянно, даже когда мы этого не замечем... Что мы просто не успеваем в себя это впитать.
Значит, для тебя это не случайная поговорка: с глаз долой – из сердца вон?
– Ну, что я тебе могу сказать? Иногда происходит обрыв души, и я думаю: «Как же я этого человека так близко подпустил, как это стало возможно? Вроде замечательный человек был...» Но бывает, ничего не поделаешь.
КНИГИ
А помнишь, ты пытался читать Иоанна Кронштадтского. И как?
– Недочитал. Сложно очень. Но я планирую вернуться, конечно. К этому прийти надо...
Кого еще читаешь?
– Для меня важно, что есть Павич. Это немногое из того, что я продолжаю читать, будучи ленивым человеком. У меня на подоконнике в туалете два года лежит Франсуа Рабле, «Гаргантюа и Пантагрюэль». Я ее читаю, потому что... не знаю почему. Представь себе человека, который писал в те дремучие времена...
Шаг вправо, влево – расстрел.
– Да! Кругом инквизиция, а у него глумление над религией! Это просто дневник Рабле, там нет связного текста. Кроме глумления там еще пародии, а иногда он в философствование впадал...
ИТОГО
– Идет борьба нашего детского пиратства и романтизма с нашим взрослым состоянием. Это испытание.
Ты стал взрослым?
– Нет. И я ничего не могу с этим поделать. Ответственности никакой. Все, что я могу испытать, – это безответственность. Я просто парусник... Сдувает меня. Я не наивный человек, я придуриваюсь, но иногда я в таком восторге пребываю! Я ничего не сделал, а все говорят: нет, сделал! Чего я такого сделал? Объясни!
Ну как? Ты классик все-таки.
– Ага, классик. Чайковский... Стравинский...
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
Вячеслав Геннадьевич Бутусов. Родился 15 октября 1961 г. в поселке Бугач (Красноярский край) в семье строителя Красноярской ГЭС. В 1978 г. поступил в Свердловский архитектурный институт. Участвовал в студенческой самодеятельности. В 1983 г. создал группу «Наутилус». (После, когда оказалось, что группа с таким названием уже есть, ее переименовали в «Наутилус Помпилиус».) Тогда же вышел дебютный альбом «Переезд» и состоялось знакомство с Ильей Кормильцевым. В 1984 г. Бутусов закончил институт. Работал архитектором в «Уралгипротрансе» (Свердловск), принимал участие в проектировании свердловского метрополитена. После успеха альбомов «Невидимка» (1985) и «Разлука» (1986) ушел в профессиональные музыканты. После Бутусов много работал с разными людьми, записал много альбомов.
Слева: в городе Сургут, 1977. Справа: фотосессия к альбому «Титаник», 1994
Опубликовано в журнале «Медведь» №113, 2007
БРИЛЛИАНТОВАЯ ДОРОГА
В свое время группу Бутусова «Наутилус» называли «единственной по-настоящему суперпопулярной», а песни – хрестоматийными. Уверяли, что «многие композиции стали национальными гимнами и были раздерганы на цитаты». Фанаты любят рассказывать, что Бутусову подпевала сама Пугачева. Потом все прошло. Бутусов несколько раз пытался покончить с собой. Не получилось. Он провел рейсталинг и вернулся к нам. Его новые песни снова популярны. О том, как он жил и как живет сейчас, Вячеслав рассказал издателю «Медведя» Игорю Свинаренко.
НАУТИЛУС
Группа «Наутилус помпилиус» берет свое начало в 1978 г., когда три студента, будущих архитектора, В. Бутусов, Д. Умецкий (бас-гитара) и И. Гончаров (барабаны), объединились под названием Али-Баба для записи своего альбома «Али-Баба и 40 разбойников». Название «Наутилус» появилось в 1982 г. В 1983 году НАУ произвел сенсацию на I фестивале Свердловского рок-клуба, а летом 1986 г. записал свой знаменитый альбом «Разлука». Состав пополнился саксофонистом А. Могилевским, а многие тексты были написаны поэтом И. Кормильцевым. В сезонах 1987-1988 гг. группа много гастролировала, завоевывала первые призы на многих фестивалях, добилась массовой популярности, эксплуатируя в основном накопленное в «Разлуке». После распада «Наутилуса» Бутусов записывал сольные альбомы, работал с питерским электронным дуэтом «Deadушки» и другими, а потом собрал новую группу – «Ю-Питер».
ЦИТАТЫ РАЗНЫХ ЛЕТ
Фильм «Брат» раскрутился благодаря моей музыке и песням, а цели заполучить актерские лавры я перед собой не ставил. К тому же, если помните, я там фигурирую в своем собственном образе.
Часто хотелось все бросить. Но тут же вставал вопрос: что бросать в первую очередь?! Это – большая проблема… Захочу – в любой момент завяжу с музыкой. Я достаточно часто об этом думаю. Для меня музыка – вообще тяжелый труд: мне всегда было сложно выходить на сцену и общаться с большим количеством народа. Стесняюсь ужасно.
Многие поклонники восприняли роспуск «Наутилуса» как трагедию... Я считаю, что это надо было сделать раньше, но мне, как всегда, не хватило решительности. Мы двигались по накатанной дорожке и вынуждены были стать просто концертным коллективом.
Что касается православия, то данная идея звучит у меня во многих песнях и ничего удивительного здесь нет, поскольку по вероисповеданию я православный и это у меня, видимо, в крови.
Я на Арбате купил майку совершенно потрясную – гадкого темно-синего цвета, трикотажную. На ней написано: «Наутилус Помпилиус», а ниже: «Я хочу быть с тобой». Если бы из такого трикотажа еще трусы сделать, это был бы потрясающий интернатский стиль...
СЛАВНОЕ НАЧАЛО
Слава! Мы все помним, как 20 лет назад тебя крутили везде, днем и ночью. Это было полномасштабное признание. «Я хочу быть с тобой!» – бывало, взрослые люди, напившись, врубали эту кассету и плакали. Ну, чуть не плакали.
– Была и другая интерпретация, ее некоторые наши товарищи в шутку исполняли: «Я хочу быть крутой, я хочу быть как Цой». А «Машина времени» в автобусе – мы вместе ездили с концертами, они во втором отделении, а мы в первом, публику разогревали – так стебалась над нами: «Я хочу быть крутой, я хочу быть Голдой». Это был их директор, Валера Голда – очень крутой человек, очень; по тем временам.
Но если без шуток, тот успех был уникальный. Его просто не с чем сравнивать.
– Откуда успех? Просто народ тогда опупел от этих догм надуманных, писанных непонятно какими чиновниками законов… Это все как будто специально было подготовлено – и вдруг произошел взрыв. А рок-музыка – это был такой язык, наподобие эсперанто, его все легко понимали, – и медик, и архитектор, и журналист… Это была почва, это был островок, на котором можно было отдохнуть, поболтать, найти общность какую-то. А то ведь этот вирус разобщенности, который Лукавый посеял в человеке, он нас довел. Вот до цугундера. Нас начали дробить просто. Настал такой момент, что человечество ничего уже не может вырабатывать глобально. К концу 19 века все было сделано и придумано. И Ленин сказал: грабь награбленное! Начали грабить, и все накопленное съели… (Так у моей бабушки была глыба шоколада, от которой она в праздники отпиливала по чуть.) Когда съели – начался прорыв. По всем фронтам: в прессе, в музыке, в кино, в литературе, в театре… В чем еще? Не помню. Во всем культурном слое был рывок. Он произошел сам собой, как-то у всех продуло голову и что-то заставило рвануть, появился кураж.
А политика?
– Нет, в ней тогда тяжеляк был… В политике потом случился прорыв.
ПОКОРЕНИЕ АМЕРИКИ
А вот это: «Goodbye America, о-о, где я не буду никогда…» На мой простой взгляд, это самое пронзительное из всего, что у вас было.
– С этой песней интересная была история. Я сейчас могу говорить не кокетничая, потому что много времени прошло: мы ее сделали просто как добивку. Мы тогда записывали альбом, и он получался какой-то ну очень короткий, какой-то недобитый, и мы его добили… Знаешь, тогда же было сложно альбомы записывать. Ни у кого ничего не было. Да и негде. В таких условиях приходилось работать… Но раньше же все друг другу помогали. Нам знакомые уступили квартиру на неделю, они поехали на горных лыжах кататься, на Домбай, и мы у них неделю хозяйничали в однокомнатной квартире. Кто-то принес японский магнитофон Sony, который имел возможность переписывать с трека на трек. Помогали звукооператоры группы «Урфин Джюс». У другой группы берешь гитару, у третьей еще что-нибудь… С миру по нитке. Ближе к песне мы это все собрали в одной квартире… И надо было сделать добивку. У меня был набросок, который я хотел сделать в стиле raggae– это было модно тогда. Хотел, но не смог: времени не было. А тут взял ПС-55-ю – была у нас такая клавишная, в ней были заложены уже ритмические эффекты, звуки всякие. Врубаешь, а там сразу все играет, и ты ничего поправить не можешь, ниче. Врубили мы эту румбу, и думаем, во как круто – все играет как в шарманке. И я под эту румбу записал вокал. Про Америку.
А ты тогда действительно так волновался насчет Америки? Вот я – да, мне, пока я в ней не был, казалось, что я не знаю чего-то самого главного в этом мире.
– Нет, у меня иначе было: я даже не понимал, о чем я пишу. Я писал интуитивно. У меня было ощущение такого рода: по тем временам я воспринимал Америку как легенду, как миф какой-то. Миф, который мы сами себе и придумали, потому что реально мы не представляли себе, что там. У меня ассоциации с Америкой были такие: Гойко Митич как индеец, Фенимор Купер и так далее… А писал я от лица человека, который прощался с детством, он уходил в самостоятельное плавание. Я сам тогда уехал от родителей. Мне было 20 лет…
Ты пел, пел про Америку: «Где я не буду никогда». А потом раз – и полетел в нее!
– Да, да… Та поездка – это было вообще что-то нереальное. Вообще тогда было очень трудно улететь в Америку! Билетов не было. Мы каких-то людей поднимали по блату, на каких-то квартирах трое суток торчали, ждали, когда найдут билеты… А летели мы тогда на очень крупный ежегодный фестиваль, миллеровский, на который, наверное, нас уже никогда не пригласят.
Почему – никогда?
– Потому что на тот момент была перестройка, и этот интерес к нам, он сформировался на уровне политической сцены. А к музыке как таковой мало кто интерес проявлял. Я это понимал и особо не обольщался. И вот, представляешь, мы приезжаем в Нью-Йорк, живем в отеле «Мариотт» на Бродвее. Там только что Горбачев, наш президент, поселился, на каждом этаже по 100 человек охраны – и вдруг и мы туда!
Действительно, странно. А вы как туда попали?
– Дело было не только в том, что мы – представители андеграунда и деятели современного искусства. А и в том еще, что у нас был крутой спонсор – фирма «Уралмет». Она пароходами вывозила из СССР цветные металлы, тогда же лозунг был – «Грабь награбленное», да?
А самое смешное, что человека из «Уралмета», который нас вез и у которого был при себе чемодан с деньгами (которые планировалось потратить на нас), иммиграционные службы арестовали, и больше мы его не видели. Мы оказались в Америке без денег. Хорошо, что другой «уралметовец» успел проплатить гостиницу – а больше он для нас сделать ничего не успел. Поскольку сбежал, узнав, что его разыскивает Интерпол. Я думаю, что он сейчас живет на каком-то острове тихо и спокойно…
Ну и как тебе показалась тогда Америка?
– Ну вот, представляешь, мы приезжаем… Гостиница у нас крутая, а клубы, в которых мы выступали – еще круче! «Палладиум», «Пирамида»… Весь Нью-Йорк был разделен на площадки, там чесали музыканты со всего мира. Например, я впервые увидел группу Faithnomore, и подумал – вот это да! Круто! Нас поставили в блок с постсоветскими группами – «Магнетик бэнд» Гунара Грапса, в тот момент он, как ты помнишь, уже не играл на барабанах, только пел. Была еще литовская группа, тогда очень популярная, а сейчас я уже не помню ее названия. Играли мы и в GrinvichVillage, там такой паб был небольшой, и вот мы в нем… Больше всего мне запомнилось выступление в Джордж’sGararge, про который пел Фрэнк Заппа. И это действительно настоящий гараж, он принадлежал Джорджио Гамельскому, который был первым антрепренером «Роллинг стоунз» в Америке. Когда мы выступали, все желающие не смогли попасть на концерт, и мы отыграли второй сразу же.
Это были эмигранты или американцы?
– В основном наши. Мидовцы были, дети их. Там я встретил в первый раз Бориса Зосимова с маленькой девчонкой, Леной, которая потом стала певицей.
У тебя, наверно, было такое чувство, что ты покорил Америку – и таким образом весь мир?
– Нет, не было такого чувства. Это смотрелось как Muppetshow, это было как бы такое кукольное пространство. И на этом пространстве такой ураган вокруг творился, что я не мог это переварить. Я был такой скованный…
Под Санкт-Петербургом, Коломяги, 1990
ТРИ САМОУБИЙСТВА НА ОДНОГО
Вот была вся эта слава, а потом ты раз – и пропал куда-то.
– У меня был кризис. Просто страшный кризис. Если так образно говорить, то я как бы упал в болото.
А когда это все было?
– Я тебе могу точно сказать, когда у меня начались обломы: в 80-е, я был чуть старше 20. Раньше, когда я утром просыпался, у меня всегда было ощущение радости. А потом я его потерял. У меня тогда начались дебильные заморочки. Вот. И суицидные: у меня было две попытки самоубийства. Один раз я травился, а другой раз резал вены.
«Я хочу быть с тобой»?
– Да, уже была эта песня. Это все со мной происходило в Екатеринбурге и в Москве. Я в то время уже вообще один был. Развелся, и у меня дома не было, ничего не было. Я болтался по Москве… В какой-то гостинице жил…
Такой мрак начался. Страдания, мучения; на кого я обиделся – это неважно уже. Это было просто испытание на силу духа и воли, к которому человек в 24 года не готов просто. Однажды меня вытащил директор, Боря Агрест (он был первый наш официальный директор, он представлял наши интересы, когда мы ездили с «Машиной»). Ночью просто приехал со «Скорой помощью», и мне тогда клизму вставили – в прямом и переносном смысле. Я пытаюсь ответить на твой вопрос: почему я пропал. Когда начинаешь в это вникать, получается довольно пространно все. Как бы покороче это рассказать… В общем, волею судеб я оказался в Питере, хотя и не собирался туда.
У тебя были тогда какие-то дела на «Ленфильме».
– Да, это была командировка, мы там полгода жили: писали soundtrackк музыкальному фильму «Человек без имени». Питер на меня, надо сказать, благотворно подействовал. Я там более плотно общался с Костей Кинчевым, с Юрой Шевчуком, который на тот момент жил в Питере. С Борей Гребенщиковым познакомился, с Цоем. Даже с панками удалось познакомиться, хотя они тогда были элитой музыкальной. Ну вот. За полгода, что я болтался в Питере, со мной много чего произошло. К примеру, непреднамеренное самоубийство. Третье по счету. Я вляпался в такую историю по пьяни… Началось с того, что пошел на вокзал провожать Костю Кинчева. Народу много было. Ты Рикошета знаешь, да? Он как старый десантник мне показал какой-то прием, и мы мощно ударились головой о поребрик.
Вдвоем.
– Ну естественно. Но он как десантник смог сгруппироваться, а я – нет. После этого со сдвинутой башкой я еще купил пузырь водки и, решив все это дело добить, контрольный выстрел сделать, приехал в гостиницу «Советская»… На следующее утро я проснулся в номере. Сразу понял, что мне очень плохо – но внимания на это не обратил: это было привычное по тем временам состояние. А обескуражило меня то, что я весь в крови был. Я лежал на кровати, залитой кровью, а пол покрыт тонким слоем битого стекла. Я на карачках добрался до ванной и взглянул на себя в зеркало. И увидел ужасающую картину: левый глаз у меня вылез, а полчерепа было вдавлено внутрь. Извини за такие подробности. Я так понимаю, меня били ногами, графинами, еще чем-то.
Кто?
– Люди, с которыми я имел неосторожность познакомиться. Сейчас копаться в этом бессмысленно. Я ведь не помню ничего. Потому что у меня память после этого отшибло вообще, я мог только предполагать, как развивались события. Моя бабушка говорила: «Не лезь в пекло!» А я ее не послушал. Глянув в зеркало, я первым делом вот что сделал: прямиком из ванны прошел через комнату, открыл окно, глянул вниз с 10-го этажа – и сказал себе: вот подходящий выход из ситуации! Прыгнуть – и все. Я еще пожалел, что у меня пистолета с собой не было. Красиво было б, если б я еще и застрелился.
В прыжке. На лету.
– Так не было пистолета, пойми. Но я соображал, что, если шмякнусь, вряд ли кто поймет, что со мной произошло раньше. Все будет на одном качественном уровне. Все подумают, что глаз вылез при падении. И череп расплющился тоже. Я же архитектор, я думаю о композиции, чтоб все было в ансамбле. И тут зазвонил телефон. Я зачем-то, автоматически, пошел снял трубку – хотя зачем? Я ведь готовился выпрыгнуть из окна. Странно, да? Снял трубку, а мне говорят: короче, быстро собирайся, мы сейчас за тобой заедем, и на студию. Работать. Как это было каждый день. Они очень быстро приехали, увидели меня и увезли в больницу. Я туда на месяц загремел. А у них такая штука, она втыкается в голову, под кость, и там расправляется, как зонт – и этим зонтом поднимают вдавленные участки черепа.
Тебе буквально вправили мозги.
– Причем в прямом и в переносном смыслах. Ну, я еще ничего. А там были люди, которым вообще паззл собирали из головы. Они ходили в хоккейных масках, как доктор Ганнибал Лектер, и не могли рот открывать, у них же все на струбцинах. Так они через трубочку пили портвейн, как эстеты. Я полежал там месяц и сбежал. У меня голова была многоцветная, там синее, зеленое, серо-буро-малиновое, так что я ходил в темных очках…
Слева: на БАМе, 1981. Справа: Слава Бутусов в г. Черноголовка, 1988
ЧУДЕСНОЕ СПАСЕНИЕ
– И вот тогда-то я встретил Анжелику. (Она теперь моя жена.) Прям на улице. Я был, конечно, в ужасном состоянии, меня ж на транквилизаторах держали. Мне бы к чему прислониться, прилепиться, посидеть, полежать – никаких активных действий не хотелось. Люди просто шарахались от меня. И меня очень удивило, что такая молодая девушка, юное создание, ей 18 было, не то что не испугалась меня, а даже сочувственно отнеслась. «Чего-то у вас не то», – говорит она мне. И мне от этого как-то полегчало, я подумал, что я еще не совсем пропащий человек. И мы с ней подружились. Она себя самоотверженно вела, в любое время дня и ночи готова была встретиться со мной.
«Она его за муки полюбила».
– Ну вот. Несмотря на то, что у нее бабушка суровая была, у которой она в коммуналке жила. Бабушка любила внучку и потому держала ее в ежовых рукавицах. И тогда Анжелика показала бабушке фотографии, на которых я снят с великими… Бабушка увидела – и прониклась ко мне уважением. Ну вот. Анжелика… И постепенно меня это вытащило. Это все было в 89-м. И все эти 15 лет я был как реставратор: заделывал трещинки, подбирал осколочки, вставлял их на место, потихоньку замазывал дырочки.
И наконец все пришло в норму?
– Нет, думаю, такие вещи даром не проходят. Представь: сейчас я брошу этот стакан об стену, он разлетится на куски – и сколько ж времени понадобится, чтоб собрать все осколки и склеить? Чтоб стакан не протекал, чтоб снова функционировал как положено? Мне даже страшно думать об этом… Но у меня такое ощущение, что я теперь даже лучше, чем был. Я много чего приобрел. Это не значит, что, если б не было этих страданий и испытаний, было бы хуже. Все-таки я 15 лет потратил на восстановление. Я стоял на месте. А представь, если бы эти 15 лет я провел с чувством, с толком, с расстановкой?
Да… Ну тут мораль какая: если жизнь пошла наперекосяк, не надо ссать?
– Нет. Другое. Если тебе посылаются испытания, значит, ты их заслужил. И нужно радоваться испытаниям. Потому что, когда ты их пройдешь, когда сам себя сделаешь, это будет твой жизненный шедевр. Когда понимаешь, что ты сам себя сделал, то ты к себе относишься уже аккуратней, бережней, с любовью. Видимо, этого мне и не хватало, у меня была такая сильная эйфория молодежная.
РАЗНОЕ
И про все это, насколько я знаю, ты пишешь книгу.
– По большому счету – да, про это. И вообще обо всем, что у меня в голове.
Да… Ты не западная звезда, жаль – а то б еще 20 лет назад ты стал миллионером. То есть даже миллиардером.
– Чего? Как бы я стал?
Ну как же! С таким оборотом песен и дисков!
– На Западе я бы жил как сыр в масле. Давно бы катался на инвалидном кресле, потому что весил бы 300 кило и с утра нюхал бы кокс. Плавал бы в бассейне. Или утопился бы в нем. С креслом-каталкой. Запад! У меня было очень много соблазнов на эту тему – жить за границей. Я туда уезжал, бывало, на полгода.
Куда именно?
– Неважно. Эти все места называются одинаково – Не-Родина.
А что ты там делал?
– Вообще ничего. Просто прозябал. Чувствовал себя там как изгой. Мне даже делать ничего не хотелось.
Это тебя спонсоры вывозили?
– Не спонсоры, просто друзья. Которым не жалко было, что я у них живу. Они меня кормили. И поили – как это обычно бывает.
А ты помнишь, как Есенин объяснял причину, по которой он не остался с Айседорой Дункан в Штатах, вообще за границей? «Там не перед кем открыть свою душу».
– Вот видишь. Это очень опасное состояние, когда душа не открывается.
А помнишь, про тебя писали, что ты ушел в сатанинскую секту? И ты подтверждал это. И уточнял: рок-музыка – это и есть такая секта.
– Ну да, говорил… Но это был дебильный ответ. Какая секта? Я вообще человек очень опасливый. Я даже к религии относился с опаской. Не хотел…
Сейчас я попробую угадать: ты не хотел над собой внешнего контроля!
– Очень не хотел. И боялся его. Я боялся, что тогда откроется все, что я натворил, а это так ужасно, что я со стыда сгорю на месте. Хотя – когда-то у меня действительно было подозрение, что рок-музыка – это сатанинская секта, и из-за этого вся эта дрянь со мной происходит. Но потом я понял, что это неправда. Я теперь считаю, что русская рок-музыка – это совершенно отдельная история, не такая, как на Западе. Это никакой не sex, не drugs, не rock-n-roll. У нас ни того, ни другого, ни третьего. Это просто рок-музыка. Когда в ней кураж творился, это начиная с 79-го – если я ошибаюсь, ты поправишь – это был такой поток сознания, который всех нас пер! Мне было совершенно все равно, чем заниматься в этом потоке, главное – быть в нем. Кем угодно! Я и журналистикой занимался. В институте студентом я делал малотиражную газету – раз в месяц 7 планшетов, в одном экземпляре. Это сверхгазета была! Успех был бешеный. Ее весь институт читал, из других институтов приезжали смотреть! Мы были самые продвинутые по музыке, потому что у нас были самые лучшие пластинки, нам ребята приносили. Мы про рок-фестивали писали. И рисовали, естественно – мы ж архитекторы.
Ты как-то сказал, что у тебя таланта не хватило для живописи.
– Думаю, мне не хватило не таланта, мне не хватило просто уверенности в том, что мне это нужно. Я только позже понял, что таки нужно. А тогда я считал – вот, мальчики с нотными папками и мольбертами – изгои, все во дворе играют в футбол, а ты в школу с этюдником, ха-ха-ха.
Лучше на гитаре с девушками, так?
– Конечно, лучше. И я это осваивал. В свободное от учебы в разных школах время.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Слава! Ты сейчас работаешь с гитаристом Цоя – Юрием Каспаряном. Расскажи про это.
– Я считаю, что именно благодаря ему я вернулся к концертам. У меня был период, после «Наутилуса», когда я год вообще не двигался, ни в какую сторону – просто сидел дома. Потом я начал ездить, выступать под гитару, но мне это не понравилось. И все равно ездил, нужно же было зарабатывать. И я по инерции расходовал свой политический капитал, расходовал бездарно, чтоб заработать деньги. А потом я встретил Каспаряна. Мы с ним сразу сделали два стационарных проекта – два альбома студийных, по идее Сергея Рокамболя, художника-концептуалиста из Питера… Я был потрясен тем обстоятельством, что проект «Кино» к тому времени 10 лет как закрылся, и Юра ничем не занимался, сидел в какой-то берлоге как затворник. И я подумал – нельзя, чтоб такой человек пропадал! Да он и сам соскучился по работе. Я говорю – так давай группу сделаем! Мы пожали друг другу руки и осенью начали репетировать.
Да молодцы!
– Теперь я это осознаю. А тогда думал: ладно, мне самому ничего не хочется, я утратил ко всему интерес, так хоть для Юры что-то полезное сделаю. Хоть для него. Хотя бы. А оказалось, что и для себя. Я вернулся!
Фото: Валерий Кузнецов, Сергей Величкин и из архива Вячеслава Бутусова
Опубликовано в журнале «Медведь» №86, 2005 18.06.2013
