Утром 29 сентября 1902 года в спальне парижского дома Эмиля Золя было обнаружено его бездыханное тело. Смерть писателя потрясла Францию и отозвалась болью во всем просвещенном мире.
     Его жена Александрина, чудом оставшаяся в живых, рассказала полиции, что в середине ночи она проснулась от тошноты и сильной головной боли. Сделав шаг по направлению к ванной, женщина свалилась на кровать. Услышав ее стон, муж признался, что тоже чувствует себя плохо.
     Александрина хотела позвонить прислуге, но Золя, по своей исключительной деликатности, попросил пока никого не тревожить. Вслед за этим она потеряла сознание.
     Слух о самоубийстве писателя не подтвердился. Расследование велось с соблюдением принятых тогда процедур и в рамках закона. Но не все поверили в его полноту.
     Полиция установила, что отравление было вызвано воздействием угарного газа, проникавшего из горевшего камина. В том месте, где лежало тело, возле кровати, скопление газа достигло смертельной концентрации. Из материалов следствия вроде бы напрашивался вывод о несчастном случае, который и был сделан, - но не получил объяснения странный факт: почему при наличии тяги угарный газ не уходил в трубу.
     Во время допроса Александрина Золя сообщила, что ее муж в последние недели подозревал недоброе. Ночами он просыпался и говорил, что во сне видел себя и жену брошенными в горящую топку.
     Подобные предчувствия объяснили больным воображением человека, подвергшегося преследованиям и ставшего чужим в собственной стране, - после его публичных выступлений в защиту капитана Дрейфуса.

 

     «Дело Дрейфуса» началось, как известно, в сентябре 1894 года, когда в Париже уборщица, она же агент французской спецслужбы, выудила из мусорного ящика германского военного атташе подозрительное «бордеро» (препроводительное письмо). Из него следовало, что некто предлагал немцам ряд секретных сведений. 

     Автором этого документа мог быть один из сотрудников Генштаба, имевший доступ к перечисленной в нем информации. Хотя мнения экспертов-графологов по этому делу разошлись, был отдан приказ об аресте капитана Альфреда Дрейфуса.
     По понятиям той среды, к нему отнеслись корректно: в камеру-одиночку доставили револьвер, чтобы офицер смог избавить себя от позора совершением самоубийства. Но поскольку капитан настаивал на своей невиновности, он был предан военному суду.

 

      Не подкачал, в свою очередь, военный суд, приговоривший Дрейфуса к лишению чинов и званий, с отправкой его на каторгу.
     Почти вся французская элита, включая и Эмиля Золя, тогда не испытывала сомнений в справедливости приговора. Но удерживалось в тайне, что этот приговор оставили в силе под давлением военного министерства. По секрету от обвиняемого и его защитника, министр Мерсье вручил судьям папку с обвинительными документами, - как позже выяснилось, подделанными майором Анри. Он потом это признал. 

Остались свидетельства очевидцев зловещей процедуры публичного разжалования Дрейфуса 5 января 1895 года. Осужденного предателя показали огромной толпе. Когда с него срывали погоны и другие регалии, капитан кричал: «Клянусь, я невиновен! Да здравствует Франция!”
     Писатель Эдмонд Гонкур ушел с площади Фонтенуа, где совершилась позорная казнь, глубоко потрясенным. Он написал в своем «Журнале», что сейчас посчитал для себя возможным заявить: «...Я не убежден в его измене». 

 В конце 1896 года, пока неподкупный глава разведки полковник Пикар заполучил и предал огласке документы, подтверждавшие измену Эстергази, а значит, и полную невиновность Дрейфуса. Но отверженный не вышел на свободу, а дело приобрело неожиданный оборот: Пикара посадили в тюрьму.

15 ноября 1897 года Матье Дрейфус официально обвинил Эстергази в измене, за которую был осужден его брат, - позаботившись о том, чтобы копия письма, отосланного военному министру, попала в ведущую парижскую газету. Решив пойти ва-банк, Эстергази потребовал созвать трибунал. Военные сомкнули ряды в поддержку подсудимого, и судебная коллегия поспешно оправдала Эстергази.

Однако ни он, ни его  защитники из Генерального  штаба  не  успели даже вздохнуть  с  облегчением после  перенесенных  неприятностей, как  над  ними загремел  новый гром. 13 января 1898 года Золя направил открытое письмо в адрес Президента республики Феликса Фора. Под заголовком J'Accuse! («Я обвиняю!») его напечатали на первой странице «Авроры», либеральной газеты, издаваемой будущим премьер-министром Жоржем Клемансо. 

Письмо это в тот же день облетело весь мир и вызвало везде бурю.
     Господин президент! - писал Золя. - Каким комом грязи  лег на  ваше имя
процесс Дрейфуса! А оправдание Эстергази  - неслыханная пощечина, нанесенная истине и справедливости. Грязный след этой пощечины пятнает лик Франции!..
     Метко  и   зло  описывал  Золя,  как   пристрастно  и   недобросовестно
подбирались улики против Дрейфуса:
     Он знает иностранные языки - о, это преступник!
     При обыске у него не обнаружено ничего компрометирующего - какой ловкий преступник!
     Он смущается - ага, это преступник!
     Он не смущается - еще бы, ведь это преступник!
     Дальше шла необыкновенно сильно  и страстно  написанная часть письма: в ней перечислялись поименно все  те, кого Золя считал преступниками и кому он гневно бросал в лицо свое "Я обвиняю!":
     Я  обвиняю  полковника  дю  Пати  де Кляма - он был дьявольским орудием судебной ошибки и делал это самыми преступными средствами!
     Я  обвиняю  генерала  Мерсье:  он  был,  -   возможно  по  малоумию,  -
соучастником величайшей подлости нашего века!
     Я обвиняю  генералов Пеллье и Равари - они вели  негодяйское следствие, чудовищно пристрастное и несправедливое!
     Я  обвиняю  оба военных  суда: один  из  них осудил невинного Дрейфуса,
второй оправдал шпиона Эстергази!

У входа в зал суда по делу Э. Золя.

После бурных судебных заседаний, полностью вскрывших двуличность армейских чинов, знаменитого писателя признали виновным. Приговор гласил: «Год лишения свободы и штраф в размере 3000 франков». 24 февраля премьер Ж.Мелин заявил в парламенте об исчерпанности дела А.Дрейфуса, Э.Золя и Ж.Пикара, обрушившись с угрозами на их защитников. Ж.Пикар был уволен из армии. 

8 апреля военный трибунал потребовал лишить Э.Золя ордена Почетного легиона. 10 апреля националистически настроенная толпа совершила нападение на его дом в Медане. В ожидании повторного суда после опротестования решения суда Золя нашел пристанище в Англии, где и оставался до июня 1899 года.

Эмиль Золя об этом процессе писал так: «Я не хочу, чтобы моя страна прозябала во лжи и несправедливости. Франция, заклинаю тебя, очнись!». Иными словами, Золя, по-видимому, впервые предупредил человечество об опасности появления в системе современного государства преступных организаций. 

В августе 1899 года Дрейфус, в ходе пересмотра дела, вновь предстал перед военным трибуналом. 14 августа, во время перерыва заседания, несколько человек, среди которых был и его адвокат Лабори, вышли на улицу. Подбежавший к ним сзади человек лет тридцати в черном сюртуке произвел выстрел, после чего выкрикнул: «Я убил защитника предателя! Дорогу патриоту!» Ему дали возможность бежать. Ввиду ранения адвоката, суд был отложен. 9 сентября огласили приговор: пятью голосами против двух военные судьи вновь признали Дрейфуса виновным в государственной измене, на этот раз, правда, «со смягчающими обстоятельствами».По каковой причине сочли, что ему достаточно и десяти лет тюрьмы. «Бедная Франция, - сетовал художник - импрессионист Писсаро. - Она больна». 

Для Золя приговор явился образцом «невежества, глупости, жестокости, лживости и злодеяния». Будущие поколения будут содрогаться, предсказывал он, добавляя, что «Иисуса осудили только раз». 
     В разных странах состоялось много демонстраций протеста. Английская королева Виктория телеграфировала своему премьер-министру: «…я слишком потрясена, чтобы сказать что-нибудь об этом чудовищном, ужасном приговоре…»

Пожалуй, не было в те годы большого писателя (а французская литература переживала тогда невиданный подъем), который не вступился бы за Дрейфуса. Еще не имевший мировой известности Марсель Пруст собирал подписи знаменитостей из мира литературы и искусства под Обращением в поддержку «дрейфусаров». Анатоль Франс, впоследствии лауреат Нобелевской премии, поставил под Обращением свою подпись. Как и поступивший аналогично художник Клод Монэ.
     Более 100 подписей стояло под этим, первым в истории, «Манифестом интеллектуалистов», - термин, изобретенный Жоржем Клемансо, будущим премьер-министром Франции. 

Но и у другого лагеря не было нехватки в именитых, что подтверждено исследованиями (Bettina L. Knapp, Emile Zola). Среди других, на виновности Дрейфуса настаивали писатель Жюль Верн, корифеи импрессионизма Дега, Ренуар, Сезанн. Судя по воспоминаниям, они считали, что вступились за правое дело, но никто не обязан принимать за истину то, чем люди иногда оправдывают свои поступки.

Поучительны и колебания. Ромен Роллан вначале встал на сторону противников пересмотра дела. Он полагал, что защита общенациональных интересов выше, нежели права какой-то личности. Затем писатель пересмотрел свое отношение к Дрейфусу и поддержал борьбу за справедливость.

 
     Виднейший социалист Жан Жорес первоначально сомкнулся с теми из своих коллег, которые требовали смертной казни для Дрейфуса. Парламентарии-социалисты убеждали избирателей, что пресловутое «Дело» есть не что иное, как гражданская война между двумя крыльями буржуазии: еврейской и клерикальной. Для рабочего класса эта распря, мол, безразлична.
     Правда, Жорес позже изменил свои позицию, за что противники обзывали его «грязный еврей», как, впрочем, они именовали и других, служивших им помехой.

Поворотный момент в разбирательстве наступил, когда главный свидетель полковник Анри признал, что подделал документы, и покончил жизнь самоубийством.

«Пришествие правды» (На облаке за Правдой стоят Золя, Клемансо, Дрейфус)

«Дело Дрейфуса! - вспоминала Анастасия Цветаева. - Сколько бесед, сколько волнений! Протест против неправоты к нему, невиновному и преследуемому. Мы, дети, ненавидели угнетателей, ждали победы добра».

Ироничный Чехов испытывал те же чувства: «У нас только и разговоров, что о Золя и Дрейфусе. Громадное большинство интеллигенции на стороне Золя и верит в невиновность Дрейфуса. Золя на целых три аршина вырос, от его протестующих писем точно свежим духом повеяло. Французские газеты очень интересны, а русские - хоть брось...»

     

   Портрет Эмиля Золя (худ. Эдгард Дега)

  
И вот не стало самого Золя. На некоторое время Париж стал безутешен. Власти, как водится в таких случаях, сделали небольшие «подарки». В частности, Золя было возвращено членство в сообществе кавалеров ордена Почетного Легиона, а, значит, писатель вновь был удостоен права на погребение с воинскими почестями. Правительство подготовило пышную церемонию…

Выступая на его похоронах, Анатоль Франс сказал, что письмом президенту республики «все было спасено». Можно было бы и завершить очерк этими прекрасными словами классика эссеистики. Но его собственный творческий путь учит воздержанию от поспешных оптимистических выводов.

 

Итак, осенний Париж в 1902 году хоронит Эмиля Золя. Членство покойного в сообществе кавалеров ордена Почетного Легиона восстановлено, а, следовательно, писатель вновь удостоен права на погребение с воинскими почестями. Правительство готовит пышную церемонию. Состояние здоровья его вдовы, пострадавшей от отравления газом, не внушает опасений. Все как будто в порядке, кроме одного: Александрина Золя сомневается, что обеспечена безопасность. Она просит, во избежание возможных осложнений, не приглашать на похороны освобожденного из заключения Дрейфуса.
С этим не может согласиться Анатоль Франс. Он выдвигает сильнейший аргумент: если не пригласят Дрейфуса, то не прозвучит и его, Франса, прощальная речь над гробом. Мадам Золя снимает свое возражение.
Панихида начинается своевременно и проходит без помех.

…Она имела неожиданное продолжение, в связи с последующим решением французских законодателей о переносе праха Золя в Пантеон.

В 1908 году прибывший на церемонию,  к тому времени реабилитированный, Дрейфус ранен выстрелами журналиста, фанатичного антисемита. Последний арестован, допрошен в соответствии с законом - и избавлен от наказания парижским судом присяжных.

 

Сказано было: все земное проходит. Кроме, возможно, некоторых традиций. Они неподвластны времени.

Может быть, этот рабочий и впрямь считал, что это признание снимет с его души страшный грех. Но скольких увлекательных страниц своего мастера пера так и не дождались французы! Вот так иной раз эмоциональный порыв простого печника способен перечеркнуть ход развития литературы целой страны…

http://www.kackad.com/article.asp?article=1127

http://www.lib.ru/PROZA/BRUSHTEJN/drg3.txt_Piece40.03

 http://drobner.karelia.ru/index.php3?mymenu=1&offset=250

http://www.stengazeta.net/article.html?article=528