1. Некоторые особенности философско-лирического романа Ф.М.Достоевского.

Есть произведения, описывающие внешнюю жизнь людей, оставляющие нашу душу холодной и бесчувственной, не пробуждающие в читателе ничего кроме праздного любопытства, а чаще, скуки. Есть произведения, описывающие внутреннюю жизнь героев или внутреннюю жизнь автора, т.е. души людей, но и они находят слабый отклик в нашей душе потому, что эта жизнь воспринимается читателем как чужая и чуждая ему духовная жизнь (мы здесь берем читателя восприимчивого, не лишенного собственной внутренней жизни и способного поэтому воспринимать чужую духовную жизнь.) Но есть редкие произведения, выражающие мою собственную душу, ее муки и противоречия и преобразующие мою душу. Когда каждый читатель в душах героев произведения видит душу автора и свою собственную душу узнает в них, - это и есть и есть высшая, вневременная и не ограниченная социальной условностью философская лиричность.

К таким редким, но имеющим всемирно-историческую, общечеловеческую ценность произведениям относится роман Достоевского Ф.М. «Братья Карамазовы». Это лирическая поэма, исповедь горячего сердца автора, болящего и страдающего о человеке вселенской, космической болью и любовью.

Идейным стержнем романа является практический гуманизм, любовь не   к человеку вообще, а конкретная любовь к конкретному человеку. Но это любовь не пассивная, не самодовольная и самоудовлетворенная в себе, а противоречивая, трудная, действенная, осуществляющаяся во внешней и во внутренней борьбе героев, происходящей в их душах. Эта любовь проходит искушения, искажения, извращения, сопротивление и борьбу с ненавистью, равнодушием, эгоизмом, злобой, необузданными чувственными страстями. Это-то и придает гуманизму Достоевского всю его потрясающую силу.

Отсюда естественно вытекает полифонизм романа /многоголосие/. На всякую идею, на всякий порыв чувств в умах и душах героев возникает контридея, контрчувство или даже несколько альтернативных голосов. Притом каждый герой, будучи внутренне полифоничным противоречивым сталкивается с другими столь же полифочными героями. Но полифонизм «Братьев Карамазовых» - не бессмысленная какофония, а сложная, но образно и логически стройная симфония любви к человеку, веры в него.

Действие романа органически строится на внутренней противоречивости душевной жизни героев и их внешних столкновениях, которые являются источником их внутренней жизни и развития их душ, их внутренней жизни. Это душевное развитие героев происходит в острых, крайних состояниях взлета и падения, в постоянных испытаниях духа. И таким образом идеи героев доводятся до логического конца, разоблачаются или же получают оправдание, как и их чувства.

Особенность лиризма Достоевского в этом последнем своем романе, романе-итоге, романе-завещании, романе-кредо, в том, что автор выражает в героях не просто свои мысли и чувства, и не просто выражает свое отношение к героям, а в том, что Федор Михайлович выражает в своем романе и его героях свою любовь к человеку, не абстрактную, теоретическую любовь к человеку вообще, а конкретную живую любовь к каждому, конкретному человеку. Достоевский любит всех своих героев, любит во всех них человека. Даже в самом худшем герое есть человеческое и трагедия утраты им человечности вызывает сочувствие автора. Достоевский считает вполне в духе христианства, что ни один человек не может быть потерян насовсем, что худшие люди достойны любви и сочувствия, может быть большего, чем хорошие люди.

Роман «Братья Карамазовы» несомненно идейный, философский роман, его герои выражают различные философские идеи, а действие романа под спудно является развитием глубинных философских идей. Но эта идейность, в отличие от массы так называемых идейных, философско-«художественных» «произведений», конкретна, не тенденциозна, не искусственна, не внешняя, а внутренняя, органическая. Потому, что у Достоевского герои не являются абстрактно теоретизирующими ходячими иллюстрациями или воплощениями отвлеченных идей. Напротив, герои Достоевского внутренне переживают философские идеи, проверяют и рождают их своим жизненным, душевным опытом. Их философия органична и конкретна потому, что рождена их собственной душевной жизнью.

Очевидна и такая особенность «Братьев Карамазовых», как глубоко христианская, но гуманистически, философски переосмысленная идейная основа. Очень многие ключевые идеи, сюжеты, мотивы, образы взяты Достоевским из христианства и это далеко не случайно. Ведь Достоевский своим внутренним душевным опытом пришел к мысли о невозможности гуманизма на основе атеизма. Но в христианстве он делает упор не на внешнюю обрядность и саму по себе веру, а на нравственное содержание и нравственное значение веры в бога.

 Даже в самом худшем герое есть человеческое и трагедия утраты им человечности вызывает сочувствие автора. Достоевский считает вполне в духе христианства, что ни один человек не может быть потерян насовсем, что худшие люди достойны любви и сочувствия, может быть большего, чем хорошие люди.

Роман «Братья Карамазовы» несомненно идейный, философский роман, его герои выражают различные философские идеи, а действие романа спудно является развитием глубинных философских идей. Но эта идейность, в отличие от массы так называемых идейных, философско – «художественных» «произведений», конкретна, не тенденциозна, не искусственна, внешняя, а внутренняя, органическая. Потому, что у Достоевского герои не являются абстрактно теоретизирующими ходячими иллюстрациями или воплощениями отвлечённых идей. Напротив, герои Достоевского переживают философские идеи, проверяют и рождают их своим жизненным, душевным опытом. Их философия органична и конкретна потому, что рождена их собственной душевной жизнью.

Очевидна и такая особенность «братьев Карамазовых», как глубоко христианская, но гуманистически, философски переосмысленная идейная основа. Очень многие ключевые идеи, сюжеты, мотивы, образы взяты Достоевским из христианства и это далеко не случайно. Ведь Достоевский своим внутренним душевным опытом пришел к мысли о невозможности гуманизма на основе атеизма. Но в христианстве он делает упор не на внешнюю обрядность и саму по себе веру, а на нравственное содержание и нравственное значение веры в бога.

Эти основные особенности романа «Братья Карамазовы» дают, как нам кажется, нужные ориентиры как в общем понимании, так и конкретном анализе его отдельных тем.

2. Прекрасная и больная душа Дмитрия: путь к извлечению

Прежде, чем говорить о конкретных русских мальчиках – Дмитрии, Иване и Алексее, несколько слов о самом понятии русских мальчиков. Русские мальчики – это будущее народа, но и прошлое, которое их воспитало и прочно сидит в них; вышедшие, но еще не окончательно из духовного детства, озабоченные мировыми глобальными вековечными нравственными вопросами: есть ли бог, есть ли бессмертие как жить и для чего жить. «Нам прежде всего надо предвечные вопросы разрешить, вот наша забота» - говорит Иван Карамазов, сознающийся Алеше, что он и сам еще такой же русский мальчик. Этот детский возраст, в смысле духовной незрелости   чреват болезнями души (не психическими, конечна духовными, нравственными,) и Достоевский анализирует эти болезни Ивана, Дмитрия, на фоне душевного здоровья Алеши, хотя и ему приходится и в будущем придется выдержать не лёгкие испытания. В этих духовных поисках русских мальчиков Достоевский пророчески предвидел судьбу России. С высоты современности мы можем констатировать, что и Ленин тоже из русских мальчиков, да и все мы современные русские мальчики, те же самые и болезни наши те же самые, что описывал Достоевский. И возраст физиологический здесь не имеет значения, а возраст духовной зрелости.

Судьбы Алексея, Ивана и Дмитрия, как трех типичных русских мальчиков Достоевский рассматривает именно в контексте их душевного мужания и созревания. Ключ к душе русских мальчиков он ищет в их детстве, которое объясняет их внутреннюю душевную жизнь, внутреннюю логику которой и прослеживает писатель.

Логично и нам следовать внутренней логике Достоевского в анализе душевных болезней, метаний, поисков и постепенного духовного возмужания русских мальчиков.

Переходим к Дмитрию. Само его имя означает земляной , от земли, и Достоевский не случайно выбрал это имя. Дмитрий воплощает жизненную, силу, жажду жизни, унаследованные им от отца и от матери.

Прокурор в своей обвинительной речи был абсолютно прав, объясняя истоки характера Дмитрия: несчастное детство, беспорядочная молодость, дурная карамазовская наследственность. Прав он был и давая оценку характеру Дмитрия, воспитанному такими обстоятельствами, ставя ему определенный нравственный диагноз: «мы натуры широкие, карамазовские, способные вмещать всевозможные противоположности и разом созерцать обе бездны, бездну над нами, бездну высших идеалов, и бездну под нами, бездну самого низшего, зловонного падения.» «. . .»0, дайте, дайте нам всевозможные блага жизни (именно всевозможные, иначе не помиримся) и особенно не препятствуйте нашему нраву ни в чем, и тогда и мы докажем, что можем быть хороши и прекрасны». Широкий и непосредственный эгоизм, жажда полной удовольствиями жизни в непосредственном соединении с высшими порывами благородства, фактически и сам Дмитрий повторяет этот диагноз в своей исповеди перед Алешей.

Но прокурор совершенно не понял дальнейшего душевного развития Дмитрия, сведя его к логическому, по его мнению, результату – отцеубийству. Проследим же действительное развитие душевной болезни Дмитрия, начинающееся именно с исповеди. Что толкнуло Дмитрия на эту исповедь? Его мучает дискомфорт от ощущения этих двух бездн низости и благородства в себе, ему хочется быть хорошим для других и счастливым для себя, т.е. быть благородным эгоистом. Но, описав Алеше мучающие его внешние симптомы, Дмитрий еще не осознает что эти симптомы душевного нездоровья, не осознает и глубинных причин, порождающих эти симптомы, однако, боится погубить свою душу, совершив отцеубийство. Именно в этом главное признание его Алеше.

Кажется, что все толкает его к этому преступлению, и сам Дмитрий это чувствует. Во-первых, это его запутанные отношения с отцом, Грушенькой и Екатериной Ивановной, мы не будем подробно их разбирать. Во-вторых, как нарочно складывающие благоприятные обстоятельства для возможного убийства отца: Дмитрий узнает, что вечером в доме отца никого не будет, и что отец ждет Грушеньку, которую оба любят, и случайно зная условный стук, на который отец открыл бы дверь, зная, при этом, что со смертью отца он получит наследство и свободу от нравственных обязательств перед Катериной Ивановной и т.д., т.е. решит моральные и материальные свои проблемы. К этому присоединяется мотив резкой ревности, усиливающий ненависть к отцу. В-третьих, наивная вера Дмитрия в то, что, добыв три тысячи, чтобы вернуть их Катерине Ивановне, он решит все проблемы и главное ощутит себя и счастливым с Грушенькой и благородным перед Катериной Ивановной одновременно. Он пока, что не понимает, что его проблемы связаны не с внешними обстоятельствами, а с ним самим, с его эгоизмом. Он хочет счастья и любви для себя, мало думая о счастье и любви других.

Несмотря, однако, на все это, Дмитрий не хочет убивать отца, а хочет только помешать ему встретиться с Грушенькой. Чего он боится, так этого того, что ”ненавистен он вдруг мне станет своим лицом в ту самую минуту. Ненавижу я его кадык, его нос, его глаза, его бесстыжую насмешку. Личное омерзение чувствую. Вот этого боюсь. Вот и не удержусь”.

Логично было прокурору, учтя все это сделать вывод о виновности Дмитрия. Но с чего же началось душевное спасение Дмитрия от отцеубийства, ставшее началом его душевного излечения от эгоизма, от бездны, низости и порочности? Именно с признания Алеше, в котором он сам, осознав свою сложную ситуацию, начал ее преодоление. Его спасло собственное признание перед Алешей и перед собой одновременно в возможности преступления, вызванное, конечно, бездной благородства, высоким порывом его души. Он в принципе завершил свою исповедь Алеше самокодированием от преступления: ”А я буду сидеть и чуда ждать” .

И вот открытое окно, из которого высовывается голова ненавистного отца, его физиологически отвратительный кадык и Дмитрий под окном сжимает в руках медный пестик. И…. как совершенно искренне признался Дмитрий следователю: ”слезы ли чьи, мать ли моя умолила бога, дух ли светлый облобызал меня в то мгновение – не знаю, но черт был побежден”. Бог, т.е. лучшая часть его души, победил черта-худшую часть его души, именно потому, что он сам всегда в глубине души все-таки отдавал примат лучшей ее части и верил в бога. Дмитрий спас сам себя, и тут же губит себя, как ему кажется, убивая Григория, случайно и не желая этого. Ему ничего не остается, как погрузиться в бездну порока и прокутить, прогулять последнюю ночь с Грушенькой. Но именно кутеж-то и не получается и Дмитрий начинает понимать как он любит Грушеньку, и что Грушенька любит его. Любовь эта приобретает трагический оттенок, ибо утром Дмитрия должны арестовать за убийство Григория. Страдание лечит от эгоизма. Когда начинается допрос в Мокром и Дмитрий узнает, что Григорий жив, он воскресает, он спасен, но тут же выясняется, что убит его отец и вина ложится на него. Дмитрий гибнет окончательно, все против него. Его чистосердечному рассказу никто не верит. Его показания служат лишь вящему его уличению. Его подвергают унизительному переодеванию в чужую одежду, с ним обращаются как с преступником. Но именно все это и способствует подлинному прозрению Дмитрия и началу излечения его от эгоизма. Сам, испытав страдания, он начинает сочувствовать страданиям других, думать о чужих страданиях. Не случайно после допроса ему снится странный сон про дитё, начинающий в нем душевный переворот. Он, пожалуй, впервые   в этом сне замечает чужие страдания и спрашивает: ”Почему это стоят погорелые матери, почему бедны люди, почему бедно дитё, почему голая степь, почему они не обнимаются, не целуются, почему не поют песен радостных, почему они почернели как от черной беды, почему не кормят дитё?”. Итог душевной работы Дмитрия над собой в тюрьме мы можем увидеть в двух его беседах с Алешей в тюрьме и затем в больнице. В беседе Алеши с Митей в тюрьме мы видим нового Митю, и он сам говорит: ”Я в себе в эти два последние месяца нового человека ощутил, воскрес во мне новый человек! Был заключен во мне, но никогда бы не явился, если бы не этот гром.” Дмитрий новый боится не тюрьмы и не страданий, не суда, не каторги, а боится потерять в себе этого нового человека. Алексей слышит от Мити совершенно дикие, немыслимые прежде для него мысли о том, что в каждом каторжном убийце есть замершее сердце, которое можно выходить, воскресить, о том, что мы все за них страдающих виноваты, что все за всех виноваты, о готовности пострадать за всех. ”...надобно же кому-нибудь за всех пойти. Я не убил отца, но мне надо пойти. Принимаю!”. В этом новом Мите кое-что осталось и от прежнего Дмитрия – его лучшая часть, жажда жизни, полнота жизненных сил, широта души, вера в жизнь. Жизнь полна, жизнь есть и под землею, я не боюсь страдания, хотя бы оно было бесчисленно, - говорит Митя Алеше. И сила, которая поможет ему вынести любые страдания и даже добровольно принять страдания – это обретенная им нравственная сила человеколюбия. Однако, Митя сознается, что не все сомнения он преодолел. Его мучит бог. Он сознает, что если бога нет, то нет и нравственности, этой новой обретенной им силы человечности; и все еще сомневается есть ли бог или нет в действительности.

Сложность душевного излечения, выздоровления, мужания Мити проявляется не только в этом, но и в том, что ему не удаётся всё-таки абсолютно преодолеть свой прежний эгоизм, свою физиологическую гордость и призрение. Уже после осуждения на двадцать лет каторги, беседуя о больнице с Алёшей, Митя признаётся в своей слабости. Он чувствует, что при всей готовности вынести любое страдание, не может вынести грубости и побоев тюремных сторожей, даже за Грушу. И поэтому он соглашается бежать и просит нравственной санкции у Алёши. И Алёша такую санкцию даёт, не требуя от Мити, чтобы он нёс непосильный для него крест, и не заслуженный им: «Ты не готов и не для тебя такой крест. Мало того: и не нужен тебе, не готовому такой великомученический крест… Ты невинен, и такого креста слишком для тебя много. Ты хотел мукой возродить в себе другого человека; по-моему помни только всегда, во всю жизнь и куда бы ты не убежал об этом другом человеке – и вот с тебя и довольно».

И читатель, как и автор романа вполне согласятся с Алёшей и будут уверены в окончательном благополучном излечении Мити от эгоизма.

 3. Обанкротившийся инквизитор Ивана: оптимистическая трагедия

     В Иване Карамазове скрыты /именно скрыты, а не выплеснуты наружу, как у Дмитрия/ те же карамазовские бездны низости и благородства, человечности и бесчеловечности. Но Ивановы бездны носят логический, теоретический характер, это больше бездны ума, чем чувства и тем более действия, а ещё ярче в бездействии, хотя они, в конечном счете проявляются именно в действии, а еще ярче в бездействии Ивана. Гуманизм Ивана носит абстрактный теоретический характер и приводит его к реальному и теоретическому антигуманизму, бездна низости одерживает в его холодном и ясном уме победа над человечностью. Но душа его раздвоена: жажда жизни, любви, сострадание человеку подавляется идущим от его умственной теории безбожия и вседозволенности равнодушием и призрением к жизни и к человеку. Душевная болезнь Ивана тяжелей и сложней, чем болезнь Дмитрия, корни его глубже, ядром её является стройная логическая теория, опирающаяся на сознательный, бескомпромиссный атеизм.

Это становится ясно из самоописания Иваном своей души, которое носит характер полу – исповеди, полу – изложения кредо. Раскрывая перед Алешей свою душу, Иван не испытывает сомнений в своей правоте, не принимает возражения Алёши, ведёт речь больше даже не о душе, а о своей «теории». Начинает Иван свою исповедь с признания в том, как глубоко в нём сидит карамазовская жажда жизни как он любит клейкие весенние листочки, голубое небо, не умом, не логикой, а нутром, чревом. Алёша чутьем понимает, что именно в этой любви к жизни для Ивана и состоит путь к спасению души от бесчеловечных выводов холодного ума. «Непременно так, полюбить прежде логики ,…. непременно чтобы прежде логики, и тогда смысл я только пойму… Половина твоего дела сделана, Иван, и приобретена: ты жить любишь. Теперь надо тебе постараться о твоей второй половине и ты спасён». Вторая больная половина Ивана – пораженный неверием и равнодушием ум. Однако, Иван не видит порочности своего ума и его атеистических теорий, напротив он видит в нем свою силу и ставит его выше живого чувства любви к жизни, к людям. И спокойно излагает основания и выводы своего атеизма. Основания у него, как ни странно, глубоко эмоциональные гуманистические, но вся беда в том, что гуманизм Ивана носит абстрактный отвлеченный характер. Он сам прямо в этом признается, заявляя, что не может любить ближнего и не понимает, как можно любить ближнего. Он может только дальнего, отвлеченного человека вообще. «Отвлеченно еще можно любить ближнего и даже иногда издали, но вблизи – почти никогда». Под этот тезис он подводит целое теоретическое обоснование. Другого человека нельзя любить для меня по самой натуре человека, ибо страдающий человек конкретный неприятен самим видом своих страданий, вызывает физиологическую или психологическую антипатию. Иван даже советует нищим просить милостыню через газеты. Впрочем, одно исключение он допускает. Можно любить вблизи и даже грязных и даже дурных лицом детей. Признаваясь в том, что он любит детей, Иван тут же демонстрирует, что эта его любовь к детям , как и любовь к взрослым носит абстрактный теоретический характер и сводится к собиранию фактов в прессе о бесчеловечном обращении с детьми. Пожалуй, вид грязного ребенка вызывал бы у Ивана не жалость, а отвращение, хотя теоретически он бы его и пожалел. С этой позиции любви к дальнему, к человеку вообще Иван развивает свою теорию абстрактного гуманизма. Почему он отвергает бога? Потому что для него почти физиологически не выносимо видеть страдания, особенно, страдания невинных детей /взрослых ему не жалко, ибо они грешны и, следовательно, сами виноваты в своих страданиях/. Иван отвергает бога, как оправдание всей массы человеческих страданий на земле; но он как максималист и идет в своем отрицании страдания и божественной санкции его до крайнего предела. Финальное счастье и гармония всех людей на земле не стоят одной слезы ребенка. Иван не принимает и грядущего примирения мучителей и их жертвы, он не может позволить ни себе ни жертвам когда либо простить своих мучителей. Иван требует, чтобы зло получило возмездие обязательно, сегодня и здесь, а не где-то в далеком будущем или где-то в ином мире. Неотмещенные страдания – слишком дорогая цена за будущую гармонию и Иван отвергает такую гармонию.

В этом бунте против бога видит Иван гуманизм. Но тут же в легенде о великом инквизиторе, он раскрывает обратную сторону этого гуманизма, превращающегося в свою противоположность. Мысли инквизитора – мысли самого Ивана, который пока что не осознает их человеческой несостоятельности, всей глубины их бесчеловечности. Инквизитор – Иван доказывает молчащему богу, что он не нужен людям, что принесенная им людям свобода, свобода веры и нравственного выбора несет людям только муки и они спешат от нее избавиться. Большинство людей по своей природе неискоренимой слабы, порочны, рабы и потому страдания их неискоренимы.

Этим ничтожным людишкам нужна не свобода веры и свобода выбора, а хлебы, власть и предмет поклонения. Как только они получают свободу, ищут кому бы поклониться.    

Ответственность за свободу выбора для них не выносима и они спешат переложить её на чужие плечи, на плечи своих вождей . Им не нужен дух, а нужны хлебы, они равнодушны к хлебам небесным, а требуют хлебов земных. Меньшинство сильных и умных людей берёт на себя тяжёлую миссию и ответственность власти, чтобы дать слабому меньшинству хлебы, и берёт на себя вынужденную миссию обмана слабых людей. Инквизитор по-своему любит этих слабых людей и именно из этой своеобразной любви к ним, он убеждённый в том, что большинство людей – это «недоделанные, пробные существа, созданные в насмешку», «видит, что надо идти по указанию умного духа, страшного духа смерти и разрушения, а для того принять ложь и обман и вести людей уже сознательно к смерти и разрушению, и при том обманывать их всю дорогу, чтобы они как-нибудь не заметили, куда их ведут, чтобы хоть в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми.» Алеша горестно восклицает, что с таким адом в груди и в голове невозможно жить, любить человека. «Как же жить-то будешь, чем ты любить-то их будешь?» (клейкие личности, голубое небо, любимую жену). Но Иван именно этим бунтом, этим адом в груди и голове только и хочет жить. Он убеждён в своей правоте и не слышит пророческих возражений Алёши. Более того, Иван твёрдо стоит на крайнем выводе атеистической этики о том, что раз бога нет, то все позволено. Уточним: умным, сильным людям, инквизиторам всё позволено по отношению к недоделанным пробным, созданным в насмешку существам.

Жизненная проверка-разоблачение бунта, теории вседозволенности, эстетического гуманизма, абстрактного гуманизма Ивана разворачивается в романе стремительно, по нарастающей линии и неотвратимо.

Сразу же после беседы с Алёшей Иван практически вступает в преступный сговор с лакеем Смердяковым, которого он ранее не познакомил в популярной форме с теорией вседозволенности. При этом сговоре обсуждая детали будущего преступления Смердяков и Иван старательно делают вид, что они ничего не замышляют, что Иван не выступает фактическим идейным вдохновителем и руководителем убийства отца Ивана, а Смердяков не выступает как послушный исполнитель очевидной, хотя и не высказанной вслух воли и желаний Ивана. Иван при этом пытается обмануть сам себя, ибо совесть его вопиет против бесчеловечной теории и замысла Ивана. Иван боится голоса своей совести и пытается сам себя обмануть. Смердяков же со своей совестью не в разладе, а прикидывается невинным и представляет Ивана невинным из чисто утилитарных соображений.

Обстоятельства, как нарочно складываются благополучно для совершения вдохновленного Иваном и организационно придуманного Смердяковым преступления. Сам отец просит Ивана поехать в Чермашню по торговым делам, что и нужно Смердякову. Иван презирает Смердякова и сам себе боится признаться в том, что между ним и Смердяковым существует идейное родство. Если Смердяков не колеблется, то Иван колеблется и не решается поехать в Чемашню, т.е. фактически допустить убийство отца. Эти колебания – начало краха теории Ивана, и в глубине души он понимает, что его теория уже потерпела крах, уже в стадии лишь замысла преступления. Не говоря об осуществлении. Но он не хочет и боится в этом себе признаться, не хочет ясно осознать это, убегает от этого осознания. Он все-таки едет в Чермашню, но не доехав бросает всё и уезжает в Москву, отлично, однако, понимая, что этим он не снимает с себя ни чувства вины, ни даже соучастия в преступлении, что этим он не предотвращает преступление и не отрекается от него в душе.

Финт из Чермашни в Москву – это импульсивная попытка убежать от себя, от своей пробуждающейся совести.

Но вот убийство совершено. Теория Ивана потерпела полный крах. Он уже больше озабочен не спасением своей теории, а спасением своей совести, её успокоением и цепляется за любой шанс, хотя его трезвый ум ясно и безоговорочно говорит ему всю неприглядную истину и разоблачает вескую его попытку самообмана. Происходит неумолимое саморазоблачение Ивана перед Иваном. Когда Алёша говорит Ивану, что не он убил отца, Иван не верит в его искренность и это заявление Алёши его не успокаивает. Иван не понимает глубинного смысла слов не ты. Алёша не хотел этими словами сказать Ивану, что не он убил отца, а его ложная теория, его душевная болезнь. Тем самым он даёт Ивану путь к выздоровлению и спасению души. Но Иван цепляется не За этот шанс, а за совсем другой, ведущий в противоположную сторону. Он дважды посещает Смердякова, допытываясь от него правды кто убил он или Дмитрий. Хитрый в своём роде Смердяков понимая муки совесть Ивана, как слабость, прикидывается и пытается убедить Ивана, что убил не он, хотя и Смердяков и сам Иван понимают, чувствуют вину, и что хуже всего Смердяков понимает, что Иван догадывается об истине и, по мнению Смердякова, только ловко прикидывается не знающим. Тяжелая борьба Ивана со своей совестью заканчивается третьим походом к Смердякову, в результате чего уставшие от мук совести Иван и Смердяков обоюдно откровенно признаются сами себе, а Смердяков и Ивану в вине в преступлении и крахе всех теоретических обоснований этого преступления. Ивану тяжело вынести эти истины и его нравственная болезнь созревает, гнойный нарыв и прорывается наружу в виде психической болезни раздвоения личности, которая особенно ярко проявляется в бредовых видениях Ивана: беседах с чертом, как его вторым я, худшей частью его души.

В соответствии нравственной и физической, психической болезни Ивана идёт в суд и откровенно во всем признаётся, пытаясь спасти Дмитрия, которого никогда не любил и не уважал, и который был главным препятствием к его личному счастью. Попытка эта не удаётся, но по не зависящим от Ивана причинам. Его духовное выздоровление , очевидно, началось, и именно с момента его откровенного признания самому себе в крахе своей теории, хотя до глубинных корней этого краха Ивану еще предстоит докопаться и избавиться от рецедивов своей болезни, от примата ума над чувствами и душой Ивану будет очень нелегко. Не случайно мы с ним расстаёмся в состоянии его болезни, которая ещё не окончилась и надежда на выздоровление велика, но не абсолютна. Прокурор, касаясь в своей объяснительной речи Ивана не хочет 2как ворон, каркать молодой судьбе одну только погибель» . . . потому, что «непосредственная сила правды еще живет в его молодом сердце».

Осознает ли сам Иван или нет, но главная причина краха его инквизитора не в его слабости, а в его нравственной силе. Это крах не столько даже самой теории Ивана, сколько абстрактного гуманизма, абстрактной теоретической любви к человеку вообще. Ивану предстоит долгий и трудный путь от теоретической к практической любви к конкретному человеку, путь борьбы с собой, со своим равнодушием, с холодной логикой своего бездушного ума, путь подчинения ума душе. Оптимизм трагедии Ивана в избавлении от ложного гуманизма, открывающем путь к истинному гуманизму. Терпит крах не Иван, а бесчеловечная часть его души и ума, но побеждает человеческое подлинно гуманное в нем.

 4. Ранний человеколюбец Алеша

 В понимании образа Алеши легко допустить ту же ошибку, которую допустил в своей речи на суде прокурор. Он правильно понял от чего бежал Алеша – от цинизма и разврата «нашего бедного общества». Но не в монастырь, не от мира и не от людей бежал он, а от мрака ненависти, равнодушия, эгоизма, к свету любви и правды, который он нашел не в монастыре как таковом, а в старце Зосиме. Потому только и представила ему монастырская дорога «идеал исхода рвавшейся из мрака мирской злобы к свету любви души его», что встретил он в монастыре истинного человеколюбца Зосиму. К практической любви к людям стремился Алеша.

Как Алеша пришел к выбору этого пути. Как русский мальчик, т.е. «юноша честной по природе своей, требующий правды, ищущий её и верующий в нее, а уверовав, требующий немедленного участия в ней всею силой души своей. Но в отличии от пути скорого подвига, связанного с готовностью пожертвовать жизнью, Алеша пошел иным путем – путем постоянного жертвования собой людям, т.е. гораздо более трудного, но плодотворного подвига. «Едва только он, задумавшись серьезно, поразился убеждением, что бессмертие и бог существуют, то сейчас же, естественно, сказал себе: «Хочу жить для бессмертия, а половинного компромисса не принимаю». Если сказано богом: «отдай все, что имеешь и иди за мной», то для Алеши это означает не отдать людям все свое имущество (два рубля или два миллиона рублей), а отдать людям свою душу. Идти за богом, это не значит для него ходить к обедне, а любить людей, как любил сам Христос.

Но этот выбор Алеши не случаен и корни его в детстве Алеши. Может быть определившим всю его жизнь стало яркое детское воспоминание о том, как мать молилась и протягивала его к иконе богородицы, как бы под ее покров. Алеша с самого детства был странен. Но в чем же была его странность – в том, что он любил людей, верил в них и никогда никого не судил, и его все любили, т.е. он не был эгоистом и за это-то его и любили. Даже отец, казалось бы никого не способный любить искренне привязался к Алеше, но не за то только, что Алеша никогда не подавал отцу ни малейшего вида презрения или осуждения, а за то, что тем самым Алеша показывал, что он любит человеческое в своем отце и сострадает его распутству и разврату как болезни.

Основанная на чистой непоколебимой вере в бога практическая любовь к людям заложена в Алеше с детства и воспитана и развита старцем Зосимой. А сам Алеша передает ее мальчикам и всем с кем он общается. Алеша в своих отношениях с героями романа реализует поучения Зосимы, вполне совпадающие с его внутренними убеждениями, принципы истинного христианства. Как старец воспитывает человеколюбие в Алеше, так Алеша помогает воспитывать его в себе своим братьям, воспитывает его в мальчиках, которых любит не отвлеченно, а деятельно и конкретно. Таким образом Достоевский намечает очень важную преемственную связь между поколениями, прошлым, настоящим и будущем, в которой свет человеколюбия не гаснет, а передается от одного поколения к другому. Возьмем пример этой преемственности, - очень важное поучение Зосимы о том, можно ли быть судьею себе подобных: «Помни особенно, что не можешь ничьим судиею быть. Ибо не может быть на земле судья преступника, прежде, стоящий пред ним, и что он-то за преступление стоящего пред ним, может, прежде всех и виноват… Если возьмешь принять на себя преступление стоящего пред тобою и судимого сердцем твоим преступника, то немедленно прими и пострадай за него сам, его же без укора отпусти.»

И Алеша не судит ни Дмитрия, ни Ивана, но сострадает их душевной болезни, понимая ее и чувствуя и свою часть вины за нее. Именно таким отношением он помогает братьям излечиться от болезни эгоизма и человеконенавистничества. Он не судит их, но тем помогает им осудить самих себя и через то излечиться. Именно исповеди перед Алешей становятся началом преодоления эгоизма Дмитрия и человеконенавистничества Ивана, как раз потому, что они являются началом их собственного суда над собой. Они требуют от Алеши оценок своих поступков потому, что даже в его глазах, а не только словах, они видят свой собственный суд над собой. Алеша просто выражает словами то, что Дмитрий и Иван боятся сами себе сказать, хотя отлично это понимают и чувствуют. Именно своим сочувствием и любовью Алеша деятельно помогает братьям излечить их душевные болезни.

Поразительно буквальное совпадение поучений Зосимы и действий Алеши. Возьмем хотя бы такой случай. Зосима учит, что нужно отпустить преступника с миром и поцеловать его. А если он отойдет со смехом, то не смущаться тем, ибо придет еще его время и он сам себя осудит строже любого судьи. Именно так и происходит у Алеши с Иваном, который, исповедовавшись Алеше в своей человеконенавистнической теории, со смехом отстраняется от его поцелуя, но затем судит сам себя чуть ли не до физической гибели.

Отношения Алеши с детьми – это также буквальное выполнение заповеди Зосимы о деятельной и неустанной любви. «Делай неустанно». Когда Илюша больно укусил его за палец, Алеша неравнодушно, а именно человеколюбиво реагирует на это. Он идет домой к Илюше, узнает мотивы его поступка, видит ужасающую нищету и унижение, осознает себя виноватым в страданиях семьи Илюши, и немедленно практически помогает этой семье и больше всего Илюше, и главное, не только материально, но душевным сочувствием. Он привлекает к этой практической деятельной любви мальчиков и дает им незабываемые уроки человеколюбия, которое они сами воспитывают в себе лишь при помощи Алеши. В чем главное поучение Алеши мальчикам. Оно не в совах, а в привитом им чувстве сопереживания, состраданию чужому горю и страдания, в навыке деятельной помощи страдающим, самоотвержения. Только помните об этом всю жизнь, - вот чего хочет Алеша от детей. «Знайте же, что ничего нет выше и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства из родительского дома… Если много набрать таких воспоминаний, то спасен человек на всю жизнь»… «Будем, во-первых и прежде всего, добры, потом честны, а потом – не будем никогда забывать друг о друге». Алеша дает детям самый главный урок подлинного человеческого братства, основанного на человеколюбии. «Всех вас заключу в мое сердце, а вас прошу заключить и меня в ваше сердце!»

Алеша не говорит громких слов, как Дмитрий, не строит «гуманистических» теорий (ибо сама по себе теория уже антигуманна), но делом проявляет свою бескорыстную любовь к людям, реальным сочувствием и состраданием к ним, причем, больше сочувствует и привязывается к тем, кто более грешен и более страдает. Если же он и говорит, то только «цельную правду», не скрывая ее ни от себя, ни от других. Но это правда не осуждения, а любви к человеку, к человеческому, которое сохраняется в самом падшем человеке.

Практическая любовь Алеши раскрывается в различных сторонах и красках в отношениях его с различными людьми потому, что он подходит к ним не с мерками своего эгоизма, а с их собственными мерками. Поэтому он нужен всем и на всех благотворно влияет, что он любит других не для себя, а для них, ради человеческого в них.

В этом смысле Алеша, очевидно, человек странный и так исказать не от мира всего. Он вряд ли найдет в жизни обычное житейское семейное счастье, да он его и не ищет и такого счастья ему было бы мало. Действенное сострадание, любовь к людям – вот смысл его жизни, конкретная любовь к конкретным людям, т.е. самоотречение. Для него счастье – жить для другтх, страдать за других.

При всем том, Алеша не выхолощенный, лишенный человеческих чувств, сомнений, соблазнов, покушений, грехов, чистый херувим.

Ничто человеческое ему не чуждо, и он испытывает душевные муки душевную борьбу, но успешно справиться со всем этим ему позволяет здоровое нравственное ядро – искренняя вера в бога и в человека. У него сильный иммунитет против душевных болезней, привитый с детства.

Зосима потому и позволяет его на служение в мир, что понимает прочность нравственных убеждений Алеши. Достоевский в замыслах продолжения романа, подвергает Алеши сильнейшим испытаниям, религиозным сомнением, потере веры и уходу в революционеры.

Затем Алеша либо погибает, как революционер, либо возвращается в монастырь к богу. В этих колебаниях Достоевского очевидно усматриваются и глубинные колебания, возможные в душе Алеши.

Однако, и самому писателю и читателю хочется присоединиться к вере в человеколюбие Алеши старца Зосимы и к его напутствию: « Не здесь твое место пока. Благословляю тебя на великое послушание в миру. Много тебе еще странствовать…Все должен будешь перенести, пока при будеши. А дела много бедет. Но в тебе не сомневаюсь, потому и посылаю тебя. С.тобой Христос. Сохрани его, и он сохранит тебя. Горе увришь великое и в горе сем счастлив будешь. Вот тебе завет: в горе счастья ищи. Работай, неустанно работай».

5. Нравственные уроки братьев Карамазовых.

Нравственные уроки романа не схоластические, не теоретические, не назидательные, а живые, наглядно-образные, эмоциональные, потому убеди тельные, жизненные и вечные. Это уроки не ума, а уроки прежде всего души. Главный урок в пробуждении души от спячки, в непрестанной боли души за человека, в напрестанном сострадании и сочувствии другим людям, что и было главной болью души самого писателя всю жизнь.

Что насмилие – не метод борьбы со злом и насилием