На старинном Смоленском кладбище в Санкт-Петербурге, в так называемой лютеранской части, где с XVIII века хоронили католиков, лютеран, протестантов и приверженцев англиканской церкви, привлекает внимание усыпальница, при входе справа от главных ворот. Даже сейчас, в полуразрушенном временем и людьми состоянии, ее внушительные размеры, простые и благородные пропорции классицистического портика заставляют прохожего остановиться, подойти ближе, вглядеться в сохранившиеся детали декора и с трудом поддающуюся прочтению английскую надпись на фронтоне: «My Bliss for ever I have buried here the 24 of July 1811» («На сем месте 24 июля 1811 года навеки я схоронил мое блаженство»).



Усыпальница в виде античного храма была спроектирована по желанию безутешного вдовца адмирала Павла Васильевича Чичагова (1767 –1849) архитектором А.И.Мельниковым. В ней находилось исполненное скульптором И.П. Мартосом в 1812 году замечательное надгробие. Чтобы спасти этот выдающийся художественный памятник от грозившего разрушения, его в 1934 году перенесли в Музей городской скульптуры. Теперь он занимает почетное место в Благовещенской усыпальнице Александро-Невской Лавры и считается одним из последних шедевров Мартоса в жанре мемориальной скульптуры. Огромная, почти трехметровая пристенная гранитная стела на ступенчатом постаменте украшена мраморным барельефом с профилем жены П.В.Чичагова, Елизаветы Карловны, урожденной Элизабет Проби.



Под ним два сердца, скрепленные вместе. На светлом — надпись: «My only treasure», на черном — «Poorest P». Под ними стихотворная эпитафия на английском языке: «O! The tender ties / Close twisted with the fibres of the heart / Which brocken, break them; and drain the Soul / Of human joy; and make it pain to live, far / And is it than to live: when such friends part. / Tis the survivor dies» («О! узы нежные, сплетенные с биеньем сердца, которое разбившись, умолкает и иссушает радость человеческой души и в муку превращает жизнь. А стоит жить, когда друзья такие расстаются? Тогда и переживший умирает»).
На краю саркофага помещена фигура прекрасного бронзового юноши, который, опираясь на колонну, держит в левой руке дневник. Огромный бронзовый лев у ног юноши на нижней ступени постамента охраняет покой могилы. Могилы ли? Никакой бронзовый лев, ни грандиозный замысел несчастного П.В.Чичагова, в который вложено столько чувства, ни совместная художественная работа архитектора и скульптора не смогли оградить покой и целостность захоронения. Часть мемориального комплекса стала экспонатом музея, другая — продолжает разрушаться. Нужно совершить усилие, чтобы мысленно воссоздать этот памятник глубокой, преданной и страстной любви русского адмирала, первого русского морского министра и дочери английского морского офицера, любви, которая выдержала испытание временем, смогла преодолеть национальные различия, предубеждения родных и препоны, чинимые императором Павлом I.



Переживший жену на 38 лет, Павел Васильевич хранил память о ней до последнего вздоха. Он умер в Париже, в доме своей дочери Екатерины, в замужестве графини дю Бузе, 10 сентября 1849 года. В своем завещании Чичагов распорядился скромно похоронить его в местечке Со (Sсeaux) под Парижем, где он жил с 1822 по 1842 год и где у него на руках умер в 1826 году брат Василий. Он просил детей положить на его гроб черное бархатное платье жены, которое берег специально для этой цели.
В Со бережно сохраняют могилы самого Павла Чичагова, его брата Василия и дочери Екатерины.



Дом, в котором он жил, до сих пор называют “La maison de l’Amiral” и гордятся тем, что этот выдающийся человек осветил жизнь города своим присутствием.
Элизабет Проби (1774–1811) родилась седьмым и последним ребенком в семье морского офицера Чарлза Проби (1725–1799) и Сары Поунол (1741–1783). Некоторое представление о них и их положении в обществе дают портреты, исполненные сэром Джошуа Рейнолдсом.






В 1769 году Чарльз Проби командовал английским флотом в Средиземноморье, а с 1771-го исполнял обязанности управляющего доками в Чатэме, ставшем особенно важным морским стратегическим центром в период военных столкновений, сотрясавших Европу в конце XVIII века. Возможно, быстрой и успешной карьере Чарлза способствовало положение старшего брата, 1-го барона Кэрисфорта, а затем возвышение его сына Джона Джошуа Проби, 1-го графа Кэрисфорта, ставшего в 1772 году владельцем Элтон-холла в Англии и обширных поместий в Ирландии, членом тайного совета Ирландии и палаты общин в английском парламенте.



Джошуа Рейнолдс. Портрет Джона Джошуа, первого графа Кэрисфорта

С 1771 года семья Чарлза Проби переехала в более вместительный и солидный дом времен королевы Анны «недалеко от доков, с росписью над потолком парадной лестницы, комнатами для слуг и помещением для кареты». Все дети получили строгое воспитание и хорошее образование. Мальчики учились в Вестминстере, в одной из лучших лондонских школ, девочки, как было принято, обучались дома, они хорошо говорили по-французски и музицировали. Ранняя смерть матери в 1783 году, когда Элизабет не исполнилось еще девяти лет, сблизила членов семьи, особенно девочек, на плечи которых легли заботы о доме и об отце. Попавший к ним в 1795 году русский морской офицер Павел Васильевич Чичагов был очарован гостеприимной и дружелюбной атмосферой дома, свободной и достойной манерой обращения и умным живым разговором дочерей Чарлза Проби, привыкших к общению с коллегами отца, которых им нередко приходилось принимать. П.В.Чичагову было в это время уже около 30 лет.
Сын прославленного адмирала, Василия Яковлевича Чичагова, он закончил в Петербурге Морской корпус и с ранних лет был приучен к суровым морским условиям. Впервые он увидел Англию пятнадцатилетним юношей во время похода русской эскадры в Средиземное море, когда состоял адъютантом своего отца. В 1792 году он вместе с братом Петром провел в Англии около года, изучая английский язык и занимаясь в военно-морском училище в Портсмуте. Теперь, в 1795 году он волею судьбы снова оказался в Британии в качестве капитана 66 пушечного корабля «Ретвизан», пострадавшего во время совместных англо-русских военных действий против французов.



Неизвестный художник. Портрет П.В.Чичагова. Возможно работы Джеймса Сэксона.


В соответствии с договоренностями между союзными странами он получил от своего начальника вице-адмирала Петра Васильевича Ханыкова «приказание ввести корабль в Чатамский док, обшить его медью и устроить совершенно на английский образец». В течение долгих месяцев Павел имел возможность наблюдать за работами в доках. Искренне восхищаясь накопленным англичанами морским опытом, их порядками и профессионализмом, он признавался относившемуся к нему с большой симпатией С.Р.Воронцову: «… имею пред глазами ежедневное производство работ, касательно кораблестроения, и деятельно уже более еще, нежели умозрительно вижу, сколь далеко находимся мы со флотом своим от подобия исправного флота…» Его страстная заинтересованность в пополнении знаний, желание вникать во все профессиональные детали не могли не вызвать интереса и уважения управляющего доками Чарлза Проби, который стал приглашать к себе в дом задержавшегося в Чатэме почти на год симпатичного и умного русского. П.В.Чичагов вспоминал: «… я нанял квартиру в городе, сколь было возможно, поближе к эллингу, и явился к начальнику порта... Это был флотский капитан, свыше 80-ти лет, по имени Проби … Он был вдов уже с давнего времени, и семейство его состояло из двух сыновей, находившихся в отсутствии, и из четырех дочерей, их коих только две были замужем. Общество их было приятно, благодаря царившему в нем тону довольства. Девицы были музыкантши, младшая дочь более другой. Так как я очень любил музыку, то гармония послужила к нашему сближению, и я нашел так много соотношений между чувствами и склонностями этой девицы с моими, что с каждым днем более и более привязывался к ней… Наконец, несмотря на все мое предубеждение против женитьбы, я почувствовал действительно, что мне весьма трудно будет расстаться с мисс Елизаветой Проби; я думал даже, что без нее не буду счастлив... »



Неизвестный художник. Портрет Элизабет Проби. Около 1799 года. Акварель на кости. Частное собрание

Но предложение руки и сердца, сделанное Павлом Васильевичем перед самым отъездом в Россию и с радостью встреченное мисс Проби, вызвало негодование ее отца, решительно отказавшегося выдать дочь за иностранца и иноверца. Вопреки обстоятельствам молодые люди поклялись друг другу в любви и преданности и продолжали обмениваться письмами. Казалось, все препятствовало их союзу: и воля отца, и реакция императора Павла I, сперва воспротивившегося браку, говоря, что «в России настолько достаточно девиц, что нет надобности ехать искать их в Англию», и то преследовавшего Чичагова, вплоть до лишения всех отличий и помещения в Петропавловскую крепость, то награждавшего его и повышавшего в чине. Все же свадьба состоялась в 1799 году, после смерти Чарлза Проби, благодаря активному содействию русского посла в Лондоне С. Р. Воронцова. Дипломат по природе, Семен Романович, убеждая влиятельных лиц в России отпустить Чичагова в Англию для бракосочетания, приводил в качестве весомых доводов возможность использовать родственные связи невесты с влиятельной политической фигурой, лордом Кэрисфортом и его женой, приходившейся сестрой лорду Гренвиллу, игравшему важную роль в министерстве Питта. По случаю бракосочетания своих подопечных в русской посольской церкви на Грейт Портланд-стрит он устроил обед, на который не преминул пригласить именитых родственников. Православный обряд состоялся на следующий день после венчания в старой англиканской церкви в Беддингтоне 5 ноября 1799 года. «Какой подарок нам, обожаемый отец мой, дозволение именовать вас нежнейшим прозвищем, какие только даются у людей. Память о нем я сохраню на всю мою жизнь, которую посвящаю сладостной заботе доказать вам, насколько я превзойду заповедь, повелевающую нам лишь чтить отца своего… я принадлежу навсегда и всецело тому, кто дозволил мне иметь счастье, называться его сыном… »
Когда Чичагов с женой, наконец, отправился в Петербург летом 1800 года, в России наступали самые мрачные дни павловского царствования, особенно тревожные для иностранцев английского происхождения в связи с резко ухудшившимися отношениями с бывшей союзницей — Британией. Павла Васильевича волновала в этот момент не только судьба жены, но также С.Р.Воронцова, попавшего в опалу, и его детей Михаила и Екатерины. Еще с борта «Ретвизана» он писал Воронцову: «Я очень хорошо знаю, что никто не в состоянии лучше Вас оценить жертву, приносимую моей женой тем, что она мне сопутствует, не чувствовать сильнее вас все благо жить в земле свободной.… Дай Бог, чтобы какое-нибудь великое событие свершилось в этот промежуток времени, и чтобы добродетель, дарования и честь, доныне гонимые и униженные, заняли свои места: тогда я еще раз обнял бы вас в стране свободы… Это, однако же, грезы, рассеивающиеся при пробуждении, а при нас остается угнетение и гонения. Раз Вы приняли решение не возвращаться более в страну ужасов, в которой играют бытием и счастьем более тридцати миллионов душ, я спокоен насчет Вашей участи, но желаю знать, столь же твердо Вы решились оставить при себе детей ваших: ибо тирания, не гнушающаяся никакими средствами, когда она может делать зло, в особенности же мстить, употребляет яд, если не может биться оружием явным. Могли бы, может быть, в виде снисхождения, оставить Вас в покое, требуя присылки Вашего сына. Знают о Вашей нежности к нему; знают также, что это будет вернейший залог, чтобы заставить Вас возвратиться на Вашу несчастную родину…» Близкие и очень доверительные отношения графа Семена Романовича с Чичаговым сохранялись всю их жизнь, о чем свидетельствуют письма Павла Васильевича, составившие целую книгу многотомного архива Воронцовых. Письма графа, в которых он делился самыми сокровенными и небезопасными с политической точки зрения мыслями, Чичагов уничтожал по просьбе самого Воронцова. Заботам Павла Васильевича поручал Воронцов в 1801 году своего сына, будущего генерал-губернатора Новороссийского края и наместника в Бессарабии и на Кавказе, но в то время, юношу девятнадцати лет, который с младенчества жил и воспитывался в Англии и теперь вернулся в Россию на государственную и военную службу. Михаил Семенович Воронцов всегда, даже когда Павел Васильевич стал адмиралом и был приближен ко двору, в социальной иерархии находился неизмеримо выше Чичагова.



Томас Лоуренс. Портрет Семена Романовича Воронцова

Несмотря на разницу в положении, их отношения оставались почти родственными. Павел Васильевич называл детей Семена Романовича своими братом и сестрой. Елизавета Чичагова состояла в постоянной переписке с Екатериной Воронцовой. Озабоченный будущим дочери, Семен Романович еще в 1797 году из Англии добился для нее фрейлинского звания. Свои обязанности ей пришлось исполнять при дворе Марии Федоровны в Павловске лишь в то единственное лето 1802 года, когда они с отцом приезжали в Россию. Вернувшись в Лондон, она вскоре вышла за муж за графа Пемброка и навсегда осталась в Англии. Приезд в Россию Катеньки Воронцовой, как называла ее Елизавета Чичагова, был для англичанки большим утешением, поскольку ее страстному желанию посетить родину, казавшемуся возможным благодаря предполагавшейся служебной поездке Чичагова для ознакомления с крупнейшими портами Европы, не суждено было осуществиться. Александр I, приблизивший к себе молодого, способного, инициативного, не подверженного коррупции морского офицера, предпочел иметь его под рукой, встречался с ним два-три раза в неделю, назначил его сначала вице-адмиралом, затем заместителем морского министра, а потом и главой Адмиралтейского департамента.
В соответствии с изменением статуса Чичагова и улучшением его материального состояния, расширялся круг общения семьи. Если раньше Елизавета Чичагова в основном поддерживала отношения с англичанами, женами архитектора Камерона, предпринимателя Гаскоина и его дочерьми, миссис Далримпл и миссис Поллен, докторами Роджерсоном, Лейтоном и Крайтоном, с семьей адмирала Грейга, жившего поблизости на Васильевском острове16, то теперь дом адмирала превратился в один из центров светской и политической жизни Петербурга, куда стремились попасть высокопоставленные русские и иностранные дипломаты. Граф Жозеф де Местр, назначенный в 1802 году представителем Сардинского короля в Петербурге, писал в одной из депеш, что ему удалось попасть в дом Чичаговых, хотя он считался одним из самых труднодосягаемых. Он сообщал, как был поражен холодным взглядом Элизабет и страстной привязанностью к ней Павла. «Она англичанка и, глядя на нее, я постоянно вспоминаю французское сравнение англичанок с Везувием, покрытым снаружи снегом и кипящим внутри», — констатировал дипломат, ставший близким другом адмирала. С 1805 года Елизавета Чичагова начала бывать при дворе, особенно часто в летние месяцы в Павловске. Осенью того же года доктор Роджерсон в одном из писем С.Р.Воронцову сообщал о Чичаговых: «…он смягчился, стал более гибким и хорош во всех отношениях, хорошо исполняет свои должностные обязанности, она, наконец, здесь натурализовалась и настолько в согласии со страной, что случись ей неожиданно вернуться жить в Англию, она будет отирать слезы…, ее здоровье в порядке, и останется хорошим, если у нее не будет большей детей». В 1807 году император назначил Павла Васильевича, после четырех с половиной лет управления флотом, полноправным министром и полным адмиралом, что вызвало образное замечание П.В. Завадовского: «…Чичагову ветер дует в паруса». Именно в этот наиболее благополучный период, как представляется, скорее всего, и мог быть написан портрет Елизаветы Карловны Чичаговой, жены адмирала и матери троих дочерей, родившихся соответственно в 1801, 1803 и 1807 годах. К сожалению, дальнейшую жизнь Чичаговых осложнили страшные психологические переживания Павла Васильевича и беспокойства, связанные с частым нездоровьем Елизаветы Карловны в России, о чем он регулярно сообщал в письмах С.Р.Воронцову.
Чичагов, преклонявшийся перед гением Наполеона и убежденный в его военном превосходстве, был искренним противником войны с Францией. Как и М.И.Кутузов, он поддержал императора в необходимости подписания Тильзитского договора (26 июня — 8 июля 1807г.), чем навлек на себя недоброжелательство и непонимание многих. 23 июля 1807 года он писал С.Р.Воронцову: «Другое очень счастливое событие для России в целом, и для меня в частности, окончание этой войны, которая если бы не закончилась сейчас, ввергла бы нас в величайшую катастрофу — разрушения, голод, чуму, не считая кровопролития и величайшего позора, как неизбежного последствия». В то же время неизбежным последствием Тильзитского мира стал разрыв отношений России и Англии и антианглийская континентальная блокада, в которой Россия бок о бок с недавним противником Францией выступала против бывшей союзницы. Любопытен пассаж из письма Жозефа де Местра королю Сардинии, написанного в январе 1808 года и относящийся к Павлу Чичагову: «[Он] для меня неразрешимая проблема, а я не знаю никого мудрее меня. Он друг Франции, бюст Бонапарта находится у него на столе, он целый день ругает англичан, и в то же время нет ни одного англичанина, который бы не посещал его дом. Французы, с другой стороны, никогда там не бывают, если только это не положено по их рангу. Вот уже почти семь лет как я слышу бесконечные сарказмы в адрес Англии, но его жена, англичанка до мозга костей, никогда никак не реагирует, кроме как особой улыбкой, которой будто сообщает: «Говори, говори, мой дорогой друг, я то в курсе дела». Все же в январе 1808 года Елизавета Карловна не без грусти записала в своем дневнике: «Павел уехал в Выборг и на другие объекты с Понтоном [французский инженер, присланный Наполеоном] и пьемонтским офицером. Печаль разлуки усугубляется мыслью, что его миссия связана с необходимостью защитить побережье от англичан. На то воля Божия».
Чичагов глубоко переживал неудачу с задуманным им планом во время русско-турецкой войны (1806–1812), который предусматривал прорыв Черноморского флота в Босфор и высадку там десанта. План не был осуществлен в полном объеме из-за несогласованности действий с англичанами, хотя турецкой эскадре все же был нанесен серьезный урон. Итоги русско-шведской войны 1808–1809 года, сложности, с которыми пришлось столкнуться русским войскам, чтобы выйти к побережью Ботнического залива, занять Финляндию, овладеть укреплениями Гангута и Свеаборга, ясно демонстрировали неподготовленность русского флота на Балтике и неотложность принимаемых Павлом Васильевичем мер по его модернизации. Реформы продвигались с трудом, отношения Чичагова с министрами обострялись. «Его боятся, потому что он настаивает на порядке, и ненавидят за то, что он не позволяет, чтобы крали в его ведомстве», — сообщал в Сардинскому королю Ксавье де Местр. Придворные интриги, постоянное переутомление и беспокойство за здоровье жены, отразились на его собственном моральном и физическом состоянии. Его преследовали головные боли и депрессия, в марте 1809 год он провел три недели, не выходя из комнаты. Его здоровье вызвало тревогу даже у Александра I, который лично посетил больного. Смерть горячо любимого отца 4 апреля только ухудшила его состояние. Адмирала Василия Яковлевича Чичагова отпели в Александро-Невской лавре в присутствии императора и похоронили со всеми воинскими почестями под пушечные выстрелы. В этот мрачный период произошло одно неожиданно приятное событие. По случаю свадьбы великой княжны Екатерины Павловны с принцем Ольденбургским происходили различные награждения, и Елизавета Карловна Чичагова получила орден св. Екатерины 2-й степени, что свидетельствовало о признании ее безупречной репутации.
В сентябре 1809 года Павел Васильевич, у которого появилась навязчивая мысль покинуть Россию, получил от императора бессрочный отпуск с выплатой ежегодно десяти тысяч рублей. Тем не менее он настоял на отставке, распродал имущество и отправился со всей семьей во Францию. Его поступок вызвал недоумение многих. Близко знавшая и любившая Чичаговых Роксана Струдза записала: «Адмирал Чичагов, все еще очарованный славой Наполеона, пожелал увидеть поближе предмет своего обожания. Вопреки усилиям герцога де Висенса [Коленкура] и желанию императора, он настоял на отставке и приготовился ехать в Париж. Его жена, более здравомыслящая, была не в состоянии отговорить его от этой замечательной глупости. Моя грусть при их отъезде еще усиливалась тем, что мадам Чичагова не скрывала фатального предчувствия, которое ее переполняло. Мы расстались, рыдая».
Предчувствия не обманули Елизавету Карловну — она умерла 24 июля 1811 года в Париже. Ее смерти предшествовала неуютная жизнь в стране, находившейся в состоянии войны с ее родиной, безнадежные мечты получить паспорта для путешествия в Англию, переезды с квартиры на квартиру, очередная тяжелая беременность, из-за которой было отложено возвращение в Россию и, как обычно, тяжелые роды, закончившиеся на этот раз смертью матери и ребенка. Чичагов, находившийся на грани безумия, во всем винил себя. В одном из писем сыну Михаилу Семен Романович Воронцов сообщал: «Получил письмо от бедного Чичагова, после его возвращения в Россию. Письмо разрывает сердце. Я никогда не видел такого горя, такого отчаяния, какое он испытывает по поводу кончины жены, обвиняя себя в ее смерти, так как он считает, что если бы он остался в Петербурге, Лейтон, который хорошо знал конституцию его жены, оказал бы ей лучшую помощь, чем несведущие французские медики. Если ты еще ему не написал, сделай это и скажи, что ты надеешься, что из любви к почившей, он должен сохранить себя, чтобы посвятить образованию детей, которых она ему оставила. Он в таком отчаянии, что я опасаюсь за его жизнь, или, что еще хуже, что он сойдет с ума». Екатерина Пемброк и Семен Романович, а потом и сестры Элизабет Проби позаботились о судьбе дочерей Чичагова, которых он сразу после смерти жены отправил в Англию. Забальзомированное тело жены адмирал перевез в Петербург и похоронил в мавзолее на Смоленском кладбище.
Дальнейшая судьба адмирала оказалась полной драматизма. Он принимал участие в войне 1812 года и, увы, вошёл в военные анналы тем, что возглавлявшаяся им армия упустила отступавшего из России Наполеона. Как писал П.Бартенев, «случайностью поставлен он начальником сухопутных войск; но призванием его было — море. У преданных старых наших моряков имя его (до позднейшего времени опальное и редко поминаемое) ценится очень высоко. Утверждают, что все лучшее заведено в нашем флоте Чичаговым». Бартенев писал это в 1881 году, публикуя переписку Чичагова с С.Р.Воронцовым уже после того, как уже были частично опубликованы донесения Чичагова императору Александру I, также по-иному освещавшие события. Но каково должно было быть самому Чичагову, чьи реформы и борьба с коррупцией и взяточничеством вызывали недовольство и непонимание, чье имя склонялось недоброжелателями, чье положение после 1812 года выглядело столь двусмысленно? В 1814 году он перевез в Англию прах жены и захоронил его рядом с церковью в Беддингтоне, где всего 16 лет до этого проходило их венчание. В 1815 году он покинул Россию и жил преимущественно во Франции. В 1834 году Чичагов отказался вернуться, когда Николай I призвал домой всех русских, пребывавших в чужих краях, был лишен пенсии и чинов и окончательно разорвал отношения с Россией, приняв английское гражданство. В течение многих лет он работал над мемуарами, впервые увидевшими свет после его смерти на французском языке в 1855 году и в русском переводе частично в 1885. Сейчас, когда переизданы его «Записки», можно смело повторить за П.Бартеневым: «Чичагов принадлежит к скорбному списку Русских людей, совершивших для Отечества несравненно менее того, на что они были способны и к чему были призваны».


Источник