Манифест пишущих сновидения.

 

Здесь и сейчас мы утверждаем догматы текстовых описаний снов и сновидений, основывающиеся на опыте как сновидящих, так пишущих и читающих.

В большинстве случаев сон – это достояние одного человека, отсюда первое требование:

1. Достоверность.

Несмотря на трудность проверки и подчас бедность содержания, мы должны блюсти правду. Порой происходят страшные или постыдные вещи – но принять и осознать их возможно во многом благодаря проговариванию, а не сокрытию.

Далеко не в первую очередь сны являются визуальным рядом, но эмоциональным. Мы должны, насколько возможно, точно отражать не только события, но и воздействие их на нас, реакцию и воспоминания. Отсюда второе требование:

2. Аутентичность.

Сон – это всегда сообщение, а сновидение – всегда урок. Расшифровать первое, как и усвоить второе невозможно в отрыве от субъекта. Первая ступень – описывать ощущения, точно передавать (а значит улавливать и фиксировать) эмоции. Вторая – вызывать такие же эмоции у читателя, что совершенно невозможно без третьей догмы:

3. Литературность.

Легион безыскусных графоманов насадил описание сна как последовательное перечисление событий. Мы говорим: «Долой слово «потом» и его прислужников!» Мы отказываемся от простых форм в пользу сложных, мы переходим от констатации фактов, от Past Simple, от американских сюжетов к связным рассказам, к анализу, к авторскому кино.

Мы не хотим больше читать и писать скучные обывательские зарисовки. Мы не хотим погружаться в рутину каждодневных ощущений. Мы хотим перемалывать горы будней, дней и ночей, в золотой песок слов. Мы видим сны, яркие, как жизнь.

 

9 мая 2007 г.

n-839

Когда мне было лет 13, мы с мамой ездили в Питер на прием к какому-то известному профессору эндокринологии. С моим атипичным мозгом. И маминой больной беспокойной головой. Маленький кабинет с книгами и старым компьютером, где на мониторе еще стоит защитный экран... Питер встретил обычной пасмурной погодой, угрюмыми лицами и жесточайшим несварением желудка, заставившим по достоинству оценить некоторые кафе, особенно некоторые скрытые от посетителей части.
«Раздевайся, снимай свитер... Эк тебя мама насдевала!..» Теперь одеваться... Серый Питер... Профессор... Маленькая комната...
Одежда, моя одежда. Я стою в большой грязной комнате, больше похожей на плотницкую кладовку: пол в опилках, прямо какой-то станок, на грубо сколоченных полках инструменты. Одеваться. В полупрострации, автоматически выполняя движения, как часто бывало на приемах врачей, натягиваю исподнее, потом спортивки. Профессор где-то в углу и, похоже, мною совсем не интересуется. Потом он торопит меня, говорит, будто должен прийти его старый друг. И я на секунду спутал его с моим репетитором по физике в одиннадцатом классе. Я приходил к нему в прокуренную холостяцкую комнату в коммуналке, а он хриплым голосом и окая натаскивал меня на сложные задачки. Ходил к нему и мой одноклассник, в другое время, и часто после занятий в его дни приходил старый друг репетитора – такой же прокуренный старик, - и они беззлобно пошучивали над подростком...
В «плотницкую» из коридора вдруг ворвалась ватага ребятишек, но профессор грубо их выгнал. Мне все это в конец надоело. Я так устал болеть...
За окном зимний вечер; мягкий красноватый свет, теряющиеся очертания домов. Окно смотрело во двор, сразу напротив – какое-то хозяйственное здание: большая трансформаторная будка или что-то такое, - непременный атрибут многих дворов, впрочем, назначение их остается туманным, да никто и не интересуется. И я следую дальше... А дальше люди под рассеянным светом фонарей над подъездами, - знаете, такие весят над козырьками подъездов пятиэтажек, как раз освещают пятачок со скамейками. Девушки в зимней одежде с красными нашивками на рукавах... Правильные – не перевернутые, как у Гитлера, - свастики на кирпичных стенах. По утоптанным снежным тротуарам ходят дружинники. Иногда слышатся крики, отдельные группы дружинников с красными повязками кого-то гоняют под покровом преступной, неугодной темноты. Мимо меня как раз кто-то бежит. Я чуть не поймал второго, а третьего встретил всем корпусом. Дружинник, нарушитель, какая мне разница? Мы недолго возимся на снегу, и я отбираю у него нунчаки – две гладкие деревянные рукоятки, соединенные цепочкой. На меня налетел еще один и встал, как ошалевший. Я отобрал нунчаки и у него. Теперь я шел по ночному району, крутя обеими руками нунчаки: ребенок нашел себе игрушку!
«Але, мам... Да, все нормально... Да... Нормально...» - держу телефон ухом. Вхожу в какое-то уютное кафе. Прямо в маленькой комнатке – как кухне, - сидят мужики, похожие на актеров телесериала «Улицы разбитых фонарей»; ко мне обернулся Дукалис. Справа комнатка еще меньше – со столом и шкапом под старину. «Да, щас приду, не волнуйся. Чаю попью и приду. – И уже не в трубку: - Мужики, где тут можно чаю заказать, или кофе?» Они посмотрели на меня очень настороженно; их было двое за этим столом, и они были сильнее меня, хоть и изрядно надрались. «Спроси на втором этаже.»
Лестница выплюнула меня в огромный зал со столами в несколько рядов и двумя барами; зал, по всей видимости, был переделан в бар-столовую из актового. Ближе всех ко входу сидел жилистый мужик в черном с длинными серыми волосами (ага, это бандит из «Мертвеца»). Он бросил на меня такой взгляд, что я мгновенно решил, что чаю мне здесь не нальют. Слева было другое помещение, смахивающее на холл гостиницы и хозяйственный магазин одновременно. За стойкой у входа стоял молодой швейцар в красной форме. «А где тут у вас можно чаю испить?» «А пройдите дальше, спросите Веру Петровну!» Я уже мысленно приготовился встретить старую грымзу, протирающую полки магазина. Но, пройдя дальше мимо ряда стеллажей с барахлом, увидел симпатичную миловидную девушку за прилавком (в окружении пары-тройки мужиков). «Вера Петровна?» «Да, это я» «В таком случае Вы просто обязаны напоить меня крепким чаем! Или кофе.» Я натянул свою самую обольстительну улыбку. «Будем знакомы,» - сказала она и протянула мне через прилавок узенькую ладошку. Я (откуда что берется?) взял ее ладонь, перевернул и поцеловал ей ручку самым галантным – и наглым – образом.
Через пару минут мы уже весело болтали в подсобке, оказавшейся мощеной площадью какого-то теплого города. И я ей диктовал свой сотовый: «Девять два один... триста семьдесят... Пятьдесят четыре... нет, семь... Тридцать четыре... Успела, нет? Дай-ка посмотреть. Что ты записала? +7921370682780#110#*&54$7&$%%...»
Как быстро все кончается... Проснулся...

...Мы забежали в туалет. Через пару мгновений я услышал шаги – это ее подруга. Я перемахнул через перегородку и затаился в углу. Женский туалет был устроен таким образом: вход, прямо окно, справа длинные параллельные перегородки с унитазами (писсуарами?!). Через минуту она подошла ко мне и позвала. Мы вышли в школьный коридор со старым, множество раз крашенным и столько же раз протертым деревянным полом. Дверь в класс была совсем рядом с туалетом. Мы вошли, держась за руки, и сели за нашу последнюю парту, где лежали наши тетрадки, а на спинке стула висела моя куртка. Класс был совсем маленький, он вмещал учеников с трудом. Я посмотрел в тетрадь: какая-то хрень моим почерком... ξ<B(ξ)>, отображения откуда-то куда-то, все это имеет какой-то смысл... «К доске пойдет... Пойдет...» Ну, давай, давай, сука... «Комаров!» Я так и знал. Ну ладно, там разберемся. Материал не сложный. «Ну вот, считайте!» Училка была неопределенно преклонного возраста, расплывшаяся, в длинном старомодном платье, с грязными растрепанными волосами, кое-как завязанными в пучок на макушке. Скорее всего, она носила жуткий старушечий берет и гордое звание заслуженного работника образования, что не мешало ей быть заслуженной старой девой и стервой-маразматичкой. Я стал рисовать на доске то, что успел запомнить из свой тетради, но сырой мел ломался о плохую черную доску, оставляя то жирные непонятные линии, то процарапывая краску, что было мало похоже на греческие и латинские буквы. Она просила меня сосчитать какой-то пример, который обсуждали в момент моего отсутствия. Блин, думаю, сама меня отпустила выйти... Оказалось, это был лишь предлог, чтобы на меня наорать. Я ничуть не испугался и встал в независимую позу, скрестив руки на груди. «Что вы на меня кричите? Я не понимаю материал, ну так объясните его мне.» «Ты наглец! – шипела старуха. – Тебе это так с рук не сойдет... Помяни мое слово...» Она провела своей указкой у меня под носом. «Нет, объясните мне, раз я не понимаю!» Зубрила с первой парты буркнула какое-то определение. «Следи за своими словами...» И училка еще раз провела у меня под носом своей указкой... В порыве гнева я чуть не выхватил у нее эту чертову указку и не сломал. Тут только я заметил, что училок две, вторая сидела за столом, и была неотличима от первой, только еще древнее и грязнее. И я уже готов был сломать все, что угодно, всех уложить в этом классе ради меня и моей любви на последней парте, но...
Проснулся... Аааа! Верните меня туда! Я хочу к ней! Я хочу со всеми разобраться!... Ф-ф-фак...

Я здесь уже определенно был раньше. Я помню эту вздымающуюся ввысь махину, этих бабушек в панамках с внуками, греющихся на травке, влюбленных по углам и мужиков с пивом, реже с книгами или вениками. Это высокая многоуровневая башня, со сложной – скорее хаотичной – системой полов, переходов, горок, лестниц. Она точно живая... Стены источают мягкий свет, под ногами зеленая девственно чистая трава, теплые лужи, гейзеры, бассейнчики. Смесь парка, пляжа и бани. Кто-то приходит сюда отдохнуть, кто-то развлечься, кто-то вымыться. А я?
А я пришел за ней. Я нашел, нет, я придумал на одном этаже скамейку за бетонным перекрытием, место, сокрытое от любопытных глаз. Кроме одной точки, где лежал мужик с газетой, ко всем проявлениям жизни индифферентный. Я наблюдал как два незнакомых неуклюжих организма пытаются сношаться на каменной скамейке за стенкой... Это были наши организмы. Придумать лучше у меня не получилось.
А потом я долго смотрел на старинные собрания сочинений огромного формата. Этакие никому теперь ненужные вестники в богатом кожаном красном переплете с золотой отделкой. Я воображал себя маленьким красным жучком, ползущим по переплетам... Там были еще и книги Гоголя. Собрание сочинений открывало издание с графическими работами Николая Васильевича. Меня поразил рисунок серого демона с гипертрофированными конечностями; а так же давно известный портрет молодого демона с большими раскосыми глазами... Гоголь был сумасшедший... Я, видимо, тоже.

Обрывки.
Мы в поезде. Проводница очень добра к нам, хотя и неразговорчива. По всей вероятности, только что мы скрылись от погони. Тут же в тамбуре стоит мой мотоцикл...
Какая-то заброшенная база, очень смахивающая на карту из компьютерной стрелялки. Нас гоняют по пустым дворам, закоулкам, помещениям. Хотя не исключено, что это...
И вот мы уже всем скопом трясемся в грузовике. Родственники и друзья традиционно решили устроить большую вылазку в лес с костром, чаем и мясом. А сейчас этот полутемный фургон, набитый людьми, голоса, мороз, и детство...
Двор общаги. Хотя нет... Факультет. Седьмой этаж... Стекла, бетонные полы, зеленоватый свет. Вокруг мои одногрупники и сокурсники, все куда-то спешат, что-то нетерпеливо ищут; общие истеричные метания из одного конца блока в другой затронули и меня. Примыкая то к одной группе студентов, то к другой, я все пытаюсь выведать: «Где? Где же все-таки?» Наконец, выхожу на широкий балкон. Вниз лучше не смотреть, перила низкие... В дальнем конце дверь, за ней коридор и эскалатор, в одном месте, как позже выяснилось, круто изгибающийся и сбрасывающий пассажира в движущиеся параллельно кресла. Ужас открывшейся неизбежности завершает четыре этажа стеклянной пустоты внизу... Кресла, как в аттракционе, прикатывают в актовый зал, зависший между этажами. Тут уже сидит много наших...
Я болен. Я болен. Я болен. Мне плохо. Мне страшно. Я знаю, что делать. Химики. Химия. Я пробираюсь в соседнюю общагу. Лифт. Грузовой. На лесах рабочих. Пол – доски на железных балках. Тринадцать этажей внизу... Все трясется, я – больше всех. Вот она. Помоги мне. Я тебя искал. Рыжие волосы, румянец в обе щеки. Лена... Лена...

class string... поля char* p, int len... А еще можно... Фу, бред какой... Можно count хранить отдельно – это очень прав... правильно... string& operator= (string&... string... реализация... Как же тяжело... Этот серый холст, плывущие буквы... Реализация... Так, проснулись. Так, это был... void main()... cin>>str;... Это мне... a.setsubstr(«abc”, 1, 2);
Я, кажется, понимаю. Меня... хотят... заставить... То есть я не должен думать про то, как это будет работать... работать... Я строю... лифт... лифт... string... len > 0 ? delete [] p : return;... Лифт в... этот... И я опускаюсь в заведомо... зав... взорванный лифт напольным стариком но мне этажом выше... Только посмей песчинками... Это лифт... В тот мир?.. тянет серое нечто в геометрии тросов и балок трансцендентное нечто сквозь бетон и железо сквозь людей и простыни... Сванкмайер, еда... поток силы уносящий тянущий вниз вверх туда туда туда бесконечно.... серая машина... игра луны и стали... аааах...
Проснулся.
Широко раскрытые глаза остановились на общажном встроенном шкафу, выкрашенном серой краской. Уже давно остановились... А мы ложимся спать, ложимся позже, чем уснули...
А где-то в коридоре тихий голос поет романсы под гитару... Нескончаемые и бесконечно грустные. И слов не разобрать. Да и нужны ли...

Не тобой болеет сердце,
Сердце бедное не жаль...

День не кончен, день не начат,
Если рядом нет тебя...




Собственно, я ожидал кошмаров. После Старобинец-то.
Я уже говорил, где живет Софка? А ко мне тут нагрянули Юленька с Антошкой, мои бывшие одноклассники. Надо было задуматься над тем, почему у Юли ник Ane4ka... Раньше же был monashka, как-то нелогично. Этот мир крепко держится. Она смеется в коридоре... Мы подшутили над Антохой и выключили свет в ванной, когда он умывался. Открыв дверь, мы покатились со смеху: возле раковины стоял с головы до ног обрызгавшийся недоросль с его коронным выражением лица a la а чой-т вы тут делаете. «Надо вас обязательно с Софкой познакомить. Не, она прикольная девчонка. Щас сходим, даже странно, что мы так редко видимся...» Она же живет на четвертом этаже. По главному коридору от лифта направо. Вторая дверь налево. Раньше же... Это же... Нету там в общаге еще одного коридора!.. Нет, а если спуститься на второй этаж, убейте меня уже, чтоб не мучался, спуститься, а на площадке перелезть через невидимую насыпь – и оказываешься, пожалуйста, я так устал, в другой, абсолютно другой местности... Там уже и перепутанные коридоры, и я живу не на седьмом, а на чердаке, и полузомби по пустым блокам шарятся... Морс, говорите?

...Он навалился на меня всем телом и прижал к полу. Я чувствовал его доминирование не только физически, но и морально: он довлел надо мной, смеялся и уже было праздновал победу. Вдруг я вспомнил, что в пятницу купил маленький складной ножичек – черный острый ноготь, как раз в карман для ключей в джинсах. Я высвободил руку, честно говоря, и не надеясь на то, что смогу что-то поделать, если даже и вытащу нож. Моя лежачая позиция была крайне невыгодна: незаметно вытащить из кармана предмет смог бы разве что Коперфилд. Я напрягся и образовал вокруг немного свободного пространства. У него был шанс остановить мою руку, он неосмотрительно его упустил. Я кольнул его в шею. Он рассмеялся, внушая мне мысли о собственной никчемности и бессилии. Я не смогу убить человека, у меня не хватит выдержки довести дело до конца, я трус...
Ага, сейчас.
Я зажмурился и воткнул коготь ему в шею. А потом прочертил глубокую линию. От уха до уха. Артерии и жилы... Стало очень светло. И легко – я больше не чувствовал на себе его тела. Меня залила... И я проснулся.

Конечно, я еще маленький
и многого не понимаю, но если бы
мне пришлось выбирать, я бы хотел
быть тем, кто я есть, потому что это
мой мир, я в нем живу.
м/ф «Моя жизнь»

...Сзади дом с башенкой, темными стенами и судьбой и хозяйка с хитрым прищуром, в могилу сведшая уже не одного мужа, тянущая хозяйство, самолично колющая дрова и закалывающая телят. Дальше лес с соснами, подметающими небо, с гротами и землянками, с разбросанными сокровищами, грибами и рыцарями; лес, кончающийся отвесным обрывом в водохранилище, где-то далеко внизу отмывающим у леса новые голубые просторы, где-то у горизонта темнеющее размытыми контурами пологих берегов; и не одна экспедиция спускалась вниз, когда вода уходила, искала новую местность среди ярких болотин – никто не возвращался. Направо лабиринт из домов, заборов, крыш и стен, неприветливые соседи, злые собаки, бешеные кошки, тупики и ловушки; чем дальше идешь, тем сложнее возвратиться назад; вот так бежишь от кого-то, постепенно двигаясь все медленнее, все тщательнее выбирая путь, но уже поздно – и так и останешься в этом царстве крашеной древесины, тенистых садов и чужих огородов. Справа, в другой стороне, старый город, вырастающий из грязи и пыли древними деревянными домищами, окружающий и окутывающий, меняющийся и запутывающий; вроде бы одна улица, и деревья те же, а нет, все другое, и лица другие, и окна другие, и магазин не книгами раньше торговал, и не выбраться отсюда, и не убежать, утонешь в тишине, песке и зелени, и не докричишься, не дозовешься помощи – двери закрыты, а ставни заколочены. Налево работящие люди живут, деревенские, чуть что не по ним, собак спустят или выйдут с топорами-вилами; а дальше, за околицей, дорога прыгает, сужается, прячется в вытоптанных полях, косматых лесах, непроходимых болотах; и если долго идти по ней, то можно выйти к железной дороге, вечно от кого-то убегающей, к озеру с пляжем и коварной темно-синей водой, к заводу и окраине незнакомого города. Прямо же покосившаяся избушка, не один труп скрывающая в подполе, чистые скатерти и тарелки с отравой, меняющие свое расположение двери, двигающиеся стены и потолки, огромная рыжая псина, крысы и тараканы. А дальше черный непроходимый лес, хватающий своими цепкими корявыми лапами заблудившихся путников; и есть только один способ узнать, что за ним свалка, ржавые груды покореженного металла, манящие в свои объятья души машин, слившиеся с духом болот, - и узнать это можно, лишь пролетев в ступе над верхушками черных разлапистых елок.
А я стою на перекрестке, босые ноги тонут в желтом горячем песке деревенской дороги, а сверху смотрит ко всему безучастное, по-летнему радостное солнце. И мне никуда не хочется идти отсюда, слишком все вокруг знакомо и пугающе...

Страшно... Страшно, опять этот липкий темный страх, судорожные движения, лихорадочные мысли. Сейчас, сейчас что-то должно случиться. Вот скрипит пол в коридоре, вот визжат старые дверные петли, вот колышется занавеска, прыгают тени и солнечные блики... Я вжался в угол, обшаривая комнату взглядом: все вроде бы такое же, ковер, диван, стенка. Надо что-то предпринять, что-то сделать, как-то встать поудобнее, чтобы... Ааа! В центре комнаты образуется маленький человечек, внушающий мне ужас. Я создаю газовый пистолет и стреляю в кривляющееся и прыгающее фиолетовое тельце с большой головой и хитрой усмешкой. Попадаю. И хоть бы что.
Он показывал мне места в квартире, где хранил свою силу. Он показал мне самое злое место – складной стол на балконе, заваленный вещами, газетами, банками; стол светился фиолетовым. Меня трясло.
Стемнело очень быстро. Только что мы стояли на балконе, залитом ярким солнцем, а теперь в прихожей без электричества – потемки. Я понял, зачем человечек явился ко мне. Он собрался уходить. Он тащил за собой какие-то котомки, важно и неторопливо спускался по лестнице в подъезде. Домовой. А у меня была истерика. Я кричал ему проклятия, кидал в него связки ключей, посуду, книги, что попадалось под руку. А он теперь молчал. И все же я сознавал его надо мной преимущество: он умел играть на эмоциях...
Меня била истерика. Эта полутемная квартира, пустая, холодная. На меня давили книжные шкафы, наполненные запылившимися книгами с пожелтевшими страницами, шкафы, изрыгающие тяжесть своих внутренностей на меня, шкафы с книгами, которые никто никогда не прочитает, гардеробы и бельевые полки, забитые бумагой до верху. Древние деревянные остовы, хранящие за своими спинами бог знает какие секреты и тайники.
Я звонил ей. Я хотел к ней прийти. Я пытался донести ей, как мне страшно, как я хочу оказаться рядом. «Да пошел ты в жопу со своими проблемами.»
Я выполз на мерзкую весеннюю слякоть. На дороге к остановке валялись трупы ворон. А на пригорке сидели отец с сыном – деревья – и болтали. «Форест Гамп?» «Нет.» «Большая рыба?» «Опять не угадал,» - улыбнулся отец. «Ну кто тогда?..» «Я тебе расскажу...»

1.
она: Порно ему снится... Нет бы мир спасать!..

2.
я: Мы тут недавно с мужиками водку пили. На площадке в подъезде.
она: Блин, ну почему мне такие сны не снятся?!..

3.
я: Я все никак не могу прийти к сознанию того, что это все не игрушечки, что все серьезно.
она: Значит, ты и здесь играешься.
я: Ну да... Это плохо.
она: Нет, ну почему плохо?
я: Это мешает мне себя там осознать.
она: Да. Так и будет, пока тебе не влетит...

Это было красивое порно. С блейковскими длинными планами, с безупречной моделью-актрисой, с завораживающим полумраком и скрываемой за темной портьерой наготой. То, что это порно, подтвердил внезапно ворвавшийся в кадр мужлан, принявшийся в экстазе совокупляться с моделью. Через некоторое время его мускулистое тело упало на кушетку без сил. Пассия было попробовала привести его в чувства, но в ответ получила лишь усталое мычание.
Я лежал на диване, укутавшись в одеяло. Было еще совсем раннее субботнее утро - девять часов, но мне с моим распорядком дня уже не спалось. Я смотрел фильмы на ноуте. Вдруг в комнату вошла бабушка и принялась ругаться, дескать, что это я встал в такую рань, и ей же завтрак готовить. Я не остался в долгу и накричал на нее, что завтрака не прошу, и она может готовить его, когда заблагорассудится. Когда она удалилась, я принялся искать тот фильм. Но все старания и блуждания по жесткому диску оказались тщетны: "Новая папка" испарилась. В конце концов я понял, что все это сон, и стал смотреть всякую нагенеренную ерунду: старый КВН, Сергея Безрукова в непревзойденной по силе и таланту роли какого-то старого актера и в довершение всего какой-то бандитский фильм, в сюжет которого я влез.
В углу пустой комнаты на корточках сидел мужчина в распахнутом халате, судорожно собирая что-то с пола. Заслышав шаги и голоса, его и без того обеспокоенное выражение лица сменилось ужасом. В комнату вошли трое спортивного вида ребят в поношенных спортивных костюмах и без лишних разговоров принялись бить мужика, не обладавшего ни волей, ни силой, ни навыками к сопротивлению. Я вмешался и быстро раскидал парней - благо они были порождены моей же фантазией. Побитый и потрепанный, горе-мафиози скинул с балкона какой-то пакет. Пакет, видимо, с деньгами или наркотой, приземлился в кустах, как раз возле запрятанной в редкой и низкорослой растительности машине спецслужб, откуда тотчас выскочили трое молодчиков в строгих черных костюмах и обступили прилетевший объект. А по тротуару мимо шел дед, он кидал вперед монетки, неизменно возвращавшиеся к нему, как к магниту.
И тут с балкона перед собой я увидел женщину. Я ощутил присутствие сразу в нескольких местах, а городской пейзаж в зоне видимости поменялся на бесконечные парты с исписанными тетрадными листками на них. Женщина была строга, зла, истерична, она ненавидела меня за мою самонадеянность и за то, что я ее не боюсь. Она была похожа сразу на двух учительниц: на русичку своим характером и на преподавательницу английского в универе - привлекательной внешностью. Она тщетно пыталась согнать меня с балкона и заставить сесть за парту, к другим ученикам, усердно покрывающим бумагу нескончаемыми письменами. Я неизменно отшучивался и подкалывал ее, завоевывая расположение робеющей публики.
Когда она готова была уже взорваться, справа от меня появилась маленькая девочка, и женщина успокоилась. "Я хочу рассказать вам про в<орохов>" "Разве они существуют?" - усомнилась учительница. "Да, они живут. Там, на бесконечности," - девочка указала куда-то влево, и за ее пальцем я увидел тонкую золотую нить, тянущуюся вдаль. - "И они просили передать..." Внезапно чья-то маленькая рука похлопала меня по плечу. И я проснулся.

И пока мы сомневались, наши руки нашли друг друга, робко соединились, переплелись пальцами, все сильнее, все крепче, все неразрывнее. Мы шли, а мимо скользила вечерняя влажная набережная. И нам это мрачная, скудно освещенная улица с нависшими над водой домами казалась прекрасной, наполненной солнцем и радостью авеню, влекущей вдаль, вслед за нашими чувствами, за нашими телами, за горизонт. А через минуту я уже не представлял, как смогу отпустить эту тонкую ладошку, это хрупкое тело, эти по-детски распахнутые на мир глаза.

Как мне жить дальше? Прости...................

Ноги устали от непривычной сельской дороги, местами перекопанной или размытой. Справа сплошь коттеджи, аккуратненькие дома альпийских гномиков с разноцветными крышами на фоне густо-зеленого леса. Люди строят, стремясь своим естеством занять как можно больше территории, втиснуться между суетливыми соседями. А все равно ведь - ни заборов, ни людей... Вот мы уже и подходим к дому. Выкрашенный синей краской сруб со шпилем-башенкой видно издалека. Я удивляюсь, когда это успели пристоить башню: наверное, уже Сашка постарался, с отца-то теперь какой спрос... Мы сворачиваем в проулок, а у калитки нас уже ждут: мама, Сашка, тетя Катя... Я наклоняюсь к дочурке и отпускаю ее ручку: "Ну, беги же к бабуле!" И мама обнимает внучку, прижимает, ласкает... Жаль, что моей бабушки уже нет, она не увидит этих вострых карих глазок, прелестного личика, светлых, темнеющих к корням волос. Моя дочка, она будет именно такой.

...Я обернулся как раз в тот момент, когда он в прыжке уже готов был протаранить меня ногой, но я быстро пригнулся, и он впечатал в стену другого призрака. Мы сейчас толпились где-то в канализации, делать было особо нечего. Некотоорые развлекались подобным образом. Для нас в темноте было достаточно светло, через полупрозрачные коричневатые тела, одетые в старую давно вшедшую из всякого обихода одежду, втднелась грубая каменная кладка канализационных стен.
Кто-то схватил меня за руку, когда я уж было собирался въехать как следует тому акробату. Двое - толстый и тощий - потащили меня через стену, в потайной коридор. Коридор сопротивлялся и выталкивал инородные элементы, так что эти двое меня пихали вперед. А, понятно, над полом висела зажаренная курица, я ее достал. Толстый отщипнул кусочек: "Э-эх, испорченная..." "Будем есть?" "Пошли..."

Негр бы меня точно убил, если б я не отвлекся на эмоцию... Она... Мы лежали на полу, целовались... Ее тело, ее небольшие - как раз в ладонь - груди, короткие темные волосы, - она вселяла в меня желание. Ни с чем не сравнимая тяга растянуть момент, предаться томительному наслаждению... Пришли какие-то люди, девчонка начала играть в компьютерную игру, где я дрался с негром. Блин, думаю, проиграет же, не то она для драки выбрала - я то знаю - у него три помощника... "Давай посмотрим?" "Давай," - согласилась она...
Мы уходили, долго прощались. Моряки, солдаты, объединенные общим пониманием своей доли, обнимались. Я похлопал морячка по плечу. И закрыл дверь на ключ. Мы с ней шли по коридору, я протянул ей ладонь, и она вложила в нее свою... Какое детское счастье, как мало нужно в жизни, оказывается.
Потом все вместе долго покупали какие-то диски на общие деньги. Естественно, я принялся делить цену на всех, естественно, ни у кого денег в конце концов не осталось...

Вдвоем со спутницей едем в автобусе. Прохладный летний день, влажно, вон вроде бы и гроза собирается... По спине побежали мурашки - гроза! Нет, это просто дома вдалеке серые и расплывчатые, а за ними облако. Это разве гроза?
Гроза - это когда из-за горизонта выплывает абсолютно черная туча, плотная, осязаемая, ужасная... Она может похитрить, поиграть солнечными лучиками, скрыться, подобреть, но потом всегда с новой силой закрыть небо. И тогда... Это бешеная пляска богов, выплескивающих свою ненависть на людей, кошмарный сон, снящийся половине человечества... И из-за штормового ветра, хлещущего плетью дождя, поднятой пыли видно только на несколько метров. И голос срывается, тщетно пытаясь перекричать бушующую стихию. И ввысь поднимается темная махина урагана, сметающего все на своем пути. И в небо вздымается серая башня, сотни метров высотой, без окон, без выходов, башня, таящая в себе все страхи, переживания и всю злобу. Башня гробокопателей... И каждый раз кажется, что эта гроза, застигшая тебя в твоем таком жалком теперь домишке, для тебя будет последней... Я пережил три таких грозы.
Спутница сказала, что скоро будет война. Если появятся сафоновцы, то после второй мировой (третьей?) наступит конец света. Сафоновцы появились, раздают листочки с агитацией...

Смешение судеб, перекрестные сны...
Меня одели в подвенечное платье. Боже, я и не представляла, что будет настолько красиво! Это был мой праздник, мой триумф: белоснежное произведение искуссва, громкое заявление о своей избранности из тюля и шелка... Ничто не могло омрачить эту дату, и я заставила всех в это поверить. Жених - кто? - не пришел, не смог, не захотел. А я шествовала из церкви по булыжной мостовой, королева этого города, королева всего мира, обожаемая и превозносимая. И гости серой толпой следовали на почтительном расстоянии, восторгаясь открывшейся их взору магией...
Это был лучший день моей жизни.

Сидим в школе, в актовом зале. И занимаемся давно позабытым занятием - работой над ошибками по русскому языку. У меня немного ошибок, почти все пятерки, вот училка запятую не заметила... Брожу по залу, полному людей. В дверях показывается девушка: невысокого роста, вся в темном, очень грустная и утомленная. Это же... Земфира? Всякое может быть. За нею тут же стремглав бросаются две девчонки, и певица исчезает. Эти двое... Так продолжается несколько раз...
Я выхожу из зала. Где Ника? В рекреации в конце коридора диваны. Я убегался за этот вечер, весь вспотел, и волосы мокрыми завитушками налипли на лоб. "Ой какие кудряшки!" - с дивана вскакивает нечто и бросается ко мне - обниматься. Как она меня достала... И не только меня. Я хватаю девчонку за горло. Я даже испугался своей силы: моя ладонь была как раз с ее голову, а пальцы охватывая шею, соединялись... "Сиди на месте..." - прорычал я. - "Где Ника?" "А как же <...>?" "потом через подружек получишь." "Ника вон лежит..." Я повернулся, на диване лежала моя подруга в длиннополом праздничном платье и спала, скорчив расстроенную мордочку. Видимо, она плакала. Я не стал ее будить...

А солнце, все такое же по-летнему радостное и уже немного надоевшее своей неизменной праздничностью, мутноватым потоком вливалось в салон через грязные окна "Икаруса". И все были подвержены этой жаркой лени, этому манифесту вынужденного обнажения, нагревания и охлаждения. Но что-то было здесь не так...
Вот он, этот мост. Его прототип в нашей реальности соединяет два района города Череповца, разделенного речкой Шексной. Октябрьский мост, быть может, самая яркая из достопримечательностей скудного рабочего города. Октябрьский мост, инфернальная махина, застывшая высоко над спокойной и коварной водой; буфер между районами моей психики, промежуточное состояние, откуда, кажется, нет выхода. Этот мост без начала и конца, с торчащими балками, обрывами в омут, потайными ходами и гибнущими людьми. В общем, ничто не предвещало беды.
Вдруг водитель резко разворачивает автобус перпендикулярно мосту, давит на газ, и мы все с криком летим в воду. Автобус начал тонуть не сразу, мне удалось выбраться. А потом я через заднюю дверь вытащил сестру и передал ее суетившимся на пляже маме и дяде. Мама твердила что-то о кошельке, и я нырнул...

Это чужой сон... Так делаются сны... Смотри, смотри. Это его впечатления и картинки... Высокая церковь с янтарным светом, золотые подсвечники, скамейки, аналой, священник - святой отец - в охряной накидке... Как все реально, картинка почти не меняется! Слышишь его мысли?.. На первом ряду хор, дети шести-семи лет или второклашки... Дети... Мальчики... Бзз... Слу... Два мальчика, да, не из богатой семьи. Они поступали в лицей. У одного из друзей были способности к математике, превосходящие средний уровень, у второго нет, ему приходилось намного труднее... Тирания преподавателя... Преподавателя... Мы на уроке. Я помню, каких трудов мне стоило сюда поступить и здесь удержаться. Я помню муштру, страх и унижение. И еще: теперь у меня есть нечто большее - опыт двух жизней. Учитель спрашивает меня, я встаю из-за своей парты, распрямляюсь по струнке... Он спрашивает меня таблицу умножения, сначала проще, потом сложнее. Я отвечаю. Он спрашивает меня словарные слова. Я отвечаю. Я отвечаю на все его вопросы: для шестилетнего мальчика неплохо... Теперь я не боюсь его, и он чувствует перемену во мне. "Ты не тот, кем был раньше..." - он зло щурится. - "Протягивай руки!" Порка. Я вытягиваю вперед руки, и он бьет меня указкой по кистям и пальцам. Странно, я не чувствую боли, только вздрагиваю от ударов... Мы снимаем сон... Королевство... Тира... Сестра плачет. Забившись в каморку, уткнувшись в висящее на крючке полотенце, беззвучно и горько плачет сестра милосердия, молодая девушка. Другая, чуть старше и удачливее, пытается ее утешить. Какие могут быть утешения! Она беременна от тирана, начальника этой... этой... Врывается врач, он приносит новость, что ОН уходит с поста! "Вот видишь! Я помогу тебе, у меня хватит сил ухаживать за твоим ребенком..." Пикник, подсолнухи и тюльпаны, скатерть, трава и оливковое масло... Италия, зеленый ковер поля... Ковер... Мы ведь... Мы ведь никуда не уходили? Мы все это время оставались в этой квартире?...

Мы лежали обнявшись. Мой старый неровный диван, неверный свет из-за неплотно задвинутых занавесок. Я не представлял вообще, с кем лежу; парень это или девушка? Мой "партнер" периодически прижимался ко мне с ласками, целовал. Наконец, улучив момент, я провел рукой в районе паха: девушка. Она была возбуждена; она залезла на меня сверху, видимо уже не желая больше терпеть, и я оказался в ней. Стройное тело, черные кудряшки, блестящие глаза... "Блин, презервативы!" (Какая-то странная зависимость от контрацепции, это при почти беспорядочных связях...). Мы продолжили, но через некоторое время она стала изображать недовольство, говорила, что ей неприятно. Я чувствовал, что что-то не так, ей все нравилось, и это просто поза или вредность. Она не дала мне кончить, и я поплелся в туалет, чтобы выбросить резинку. По пути обнаружил, что на презике дыра. Весело начинается день...

Едем с Андрюхой в стареньком автобусе. Я опять дремлю. Мне думалось, почему-то по старой памяти, что проезд бесплатный, но кондукторша своим ворчанием развеяла это предположение. Когда автобус подъехал к нашей остановке, мы было замешкались и чуть не проворонили выход, так что водитель уже собирался закрыть двери и отъехать. Я вскочил, дернул Андрюху, и мы выбежали. Я словил благодарный взгляд мужичка-рабочего, который неминуемо опоздал бы сесть в этот автобус, если бы мы не опоздали с выходом. Странная местность; тут асфальт с бордюром, а тут сразу негородская природа: камни, мох, коряги... Старенький желтый автобус отъехал, задымив. Блин, сумку забыл! Метров через пятьдесят из окна автобуса вылетела моя сумка - пузатая, хозяйственная - с издевательским криком "Лови!". Она спикировала на асфальт и звякнула. Внутри была банка с вареньем...
Я направился в сторону ушедшего автобуса, крутя в руках кухонный тупой нож с закругленным лезвием. Там сразу за поворотом, я знал, где-то уже конечная остановка. Я надеялся отыскать свою сумку, вдруг еще успею (тот факт, что ее выбросили, как-то из головы вылетел). Сельский двухэтажный дом, заборы, деревья... Железные ворота, за ними какие-то здания, неширокий коридор с вагончиками-палатками, что-то продающими. Бюро находок, за прилавком дородная барышня, по всему - хамка и хабалка. На мой вопрос о сумке она что-то съязвила, мол, много вас таких тут шляется. Ничего тут не добъешься. Я взял у нее с прилавка весы и направился обратно. за спиной послышались громкие упреки, а потом топот.
Я не торопясь следовал к дороге. По пути прошел через какую-то проходную, где отдал честь пробегающему мимо милиционеру в рубашке с коротким рукавом. Отдал честь я правильно: я его старше лет на двадцать, к тому же на голове у меня кепка. Слева было какое-то здание с колоннами, возле него стояли такие же милиционеры в синих рубашках и старший чин в мундире. "Здравствуйте," - я поставил весы у их ног и поспешил удалиться. До меня долетали обрывки мыслей погони: "Так точно... Не можем... Никак нет... Он..."
Мне было невыносимо грустно и обидно. Я шел не торопясь, вертя в руках два кухонных ножа. Поравнялся с чьим-то участком; за забором стоял темный приземистый бревенчатый дом, рядом торчали такие же темные стволы деревьев. оба ножа я метнул в деревья, и, на удивление, оба воткнулись в кору. За спиной раздавались слова и мысли, женский металлический голос: "Так точно... Преследуем... Да, дом слева. Женщина и ребенок, заложники. Я уверена, он идет туда."
Громкий щелчок прервал картинку. Я проснулся.

Неплохая такая квартирка, похожа на общагу: кровати, столы, шкафы... Ребята передвигали мебель, куда-то ее уносили. "А где спать-то? Зачем они кровати уносят?" "Дак еще одна же комната есть!" И правда, за дверью оказалась маленькая квадратная спаленка с тремя кроватями и окном в углу. Уютно здесь. Что-то мне это все напоминает... Неужели... неужели мы обжили ту каморку, которую я нашел вместе с Катериной (23-24 октября 2006)?
На кухне возле холодильника стоит Серега-Крекер. Он нашел себе развлечение - брать из морозилки насквозь замороженные овощи и кидать их в форточку, наслаждаясь звуком разбивающегося льда. Холодильник надо разморозить, тут, видимо, долго никто не жил... Крекер залил морозилку каким-то розовым раствором, похожим на мороженое, который тотчас потек во все щели...

"Паш, смотри, как я научился!" Я вошел в комнату с гитарой и принялся наигрывать басовую партию песни Mylene Farmer "Alice" (впрочем, это единственная мелодия, которую я умею играть на гитаре). Мы сели на пол, появилась какая-то девушка... "Сколько ты еще будешь себе накручивать? Посмотри, что ты уже натворил! Заканчивай с этими мыслями о самоубийстве, слышишь? Оглянись вокруг..." Я молчал... Сработал старый барьер - замыкание в себе. Они были правы. Я сосредоточенно повторял разные вариации мелодии. Они правы, блин.

Комната, постепенно опускающаяся в сумерки. Похоже на то, что мы еще дети, потому что очень весело. Мы с подругой бесимся, прыгаем. Вдруг она слышит, как по коридору идет ее мама. Я прячусь за шкаф в угол; в комнату входит женщина в сорочке с растрепаннысми волосами. Она какая-то неряшливая, грязная. Когда она начинает поворачиваться в мою сторону, я выхожу из-за шкафа, как будто и не прятался. Глаза, опять этот взгляд... Пьный заискивающий взгляд серых глаз, таящий бессилие и злобу. Я стою растерянный, она уходит... Что-то случилось, и я опять спрятался. Из-за шкафа меня вытащили чьи-то щупальца... Потом мы эту тварь долго гоняли по улице, а она превращалась в наши желания, искушая нас. Не без успеха, надо сказать.


Первая утренняя мысль:
"Если дать своему внутреннему голосу полную свободу, он будет говорить правду (в равной степени это относится и к будущему).
Вопросы придумали люди, то есть вопросы существуют только в мире людей. Соответственно, больше нигде вопросов нет, и есть только ответы. Отсюда напрямую следует, что если спрашивать, не облекая вопрос в слова, сразу получишь ответ, ибо он содержится в вопросе..."

Я встречаю Настю возле школы. Мы болтаем. Потом я нежно провожу ладонью по ее щеке, потом еще и еще. Ее слова становятся сбивчивы, потом очень торопливы. Ее начинает мелко трясти. Похоже, что проявляется что-то потаенное, скрытое от людских глаз, может быть, и от себя самой. Тайные желание Насти.
Во мне борятся две силы, и неизвестно, которая из них лучше. Я решаю воспользоваться моментом, и переспать с однокурсницей... Или оценить обстановку уже дома. Мы в квартире: приглушенный коричневый свет из дальней комнаты, ранние зимние сумерки, узкий коридор со шкафом. Я остаюсь в дверях, а она убегает куда-то вглубь, где скандалит со своей матерью, так некстати оказавшейся дома. Ее можно понять:одна сильная эмоция под давлением обстоятельств переходит в другую, взрывающую психику. Я обуваюсь и уже собираюсь уйти незамеченным - не хочу, чтоб ее мама меня видела; но не успеваю.
"Здрас-сте..." Этот ее какой-то заискивающий и злобный взгляд, как будто я сильнее, а она что-то против меня имеет, но таится... Брр.

Смотрю в окно. Домоуправление решило подлатать стену дома, и недалеко копошаться рабочие с краном, тросами, корзинами... Весенний прохладный денек с еще не совсем проснувшимся солнышком, хорошее настроение... Не знаю уж, чего они хотели сделать, но получилось вот что. Корпичная кладка было неровной, рабочие зацепили стену краном и потянули. И целый блок в пять этажей аккуратно выпал по окна, огласив округу грохотом. Зрелище со стороны ужасное.
В подъезде покосились лестницы, появились сантиметровые щели, некоторые перила отвалились. На первом этаже бил фонтан из оголившихся труб, а выход на улицу завалило плитой...

На сиденьи напротив лицом ко мне появляется полная женщина и начинает клевать носом. Тотчас же по бокам материализуются парень с девушкой. Они выглядят сонными, парень держит в руках книжку. Я знаю, что они собираются делать. Они бормочут: "Через строчки книги проникнуть... Только бы не... Нужно настроиться, и внутреннее и внешнее лица поменяются местами, и мы в ее сне... Мы проникнем в ее сон..."
Автобус опустел. Ехать далеко. Я прилег на сиденье, поджав ноги, подложив под голову сумки и подушку и укрывшись одеяльцем. В перерывах между дремотой сознание ловило редких пассажиров. Зашли бабка и, видимо, ее непутевая дочка. Старуха едко и нудно поучала женщину, как нужно правильно воспитывать детей... Я хотел сказать водителю, чтобы разбудил меня на нужной остановке. Но как только подумал о том, куда, собственно, еду, так сразу и приехал. Район Фанера нашего города, в этом дворе бабушкина квартира, я сюда жить переехал. Я принялся собираться, запихивать подушку с одеялом в пакет... Через открытые двери в салон хлынули тучи комаров. Руки, руки, я быстро двигался, пытаясь собрать вещи, но руки кололо, и ноги под джинсами. "Как же я щдесь жить буду?.."
Проснулся.

Паримахерская. Непонятно, кого я здесь жду. Мама уже давно уехала, и я решил тоже отчалить домой.
Из окна такси я смотрел на буйство рекламы. Умами в прямом смысле повелевала компания по производству кондиционеров. Огромные, накрывающие полгорода плакаты с голубой волной. Теперь они кажутся смешными в свете накатившей непогоды.
Водила высадил меня где-то на краю района. Впереди расстилалась красноватая снежная равнина, отсвечивающая от сумеречного неба. Ни домов, ни дорог, все засыпано снегом. О только тоненькая тропинка с крестиками... По ней я вышел к дому. Оказалось, что район засыпало не до крыш, а только на высоту одного этажа. Многоэтажка черной тенью внезапно выросла за моей спиной. Завернув за угол и выйдя к подъезду, я увидел сидящую возле двери маму. Она только что закончила откапывать. Она распахнула дверь и принялась что-то показывать мне в черном зеве позъезда...
Это мои детские кошмары: темный подъезд, железная дверь, тени за спиной, идущий за мной человек, красная лампочка возле лифта и своя квартира в недосягаемой выси...
"Слышишь... Вот, слышишь? Там кто-то стучит." Она ударила в стену. "Вот, слышишь, не такой звук?" Я ничего не слышал. Ледяной страх заставил меня сделать шаг вперед и... Подъезд стал ярко освещен летним солнышком. По веревечной лестнице я забрался наверх, сбросил какую-то железку. И твердил, что лестницу надо поменять. Браузер то бишь. Да, поставить пластиковые перила. Пластиковые.
Проснулся. Этот липкий страх... Что кто-то опять придет.
Ничего же не может случиться. Я боюсь, что меня напугают.

Я еду... Каждую ночь я куда-то срочно уезжаю. Бросаю вещи, ссорюсь с родными и кидаюсь из светлой квартиры в морозные сумерки, из темноты - в неверный уют проходящих автобусов... Я еду один, в пустом салоне, по неизвестному маршруту, с мутными окнами. Устал...
"Мама, разбуди черным вечером,
Мама, чтоб я ночь не проспал..."

Я знал, что Яша - крутой мужик, но чтоб настолько! Может. это все потому, что я такой маленький стал. Меня никто не принимал всерьез и не считал за свидетеля, поэтому мне удалось залезть в такую авантюру... Эти бандиты со старыми сумками, полными денег, на "газели"... Как они меня еще не убили, когда я к ним сунулся.
А Яша сумел их как-то перехитрить, стибрить деньги и смыться. И вот мы уже трясемся в старенькой шестерке по направлению к Яшиной деревне, он мне что-то увлеченно рассказывает. В деревне у него то ли тетка, то ли нянька... Я размышлял, как же ее не убьют, раз бандиты ехали в ту же сторону? Впрочем, он наверное все обдумал, и мы уже их перегнали.
Надо присмотреться к своему начальнику.

...серый стеклянный вокзал. Из светлого мраморного вестибюля сворачиваю в низенький уходящий вверх коридорчик. Вся эта шахтенная грязь, балки, потолок над головой, хитрые взгляды кажутся до боли знакомыми... "А парни-то все рослые, плечистые, мундиры чистые, погоны спороты... А ну-ка кыш, ворье, заточки-розочки!!" Точно, это ловушка. Я толкаю разбухшую от сырости черную деревянную дверь, но меня хватает сидящий рядом черноволосый парень. И вот уже несколько пар других рук крепко держат меня и шарят по карманам. Не более секунды я был в замешательсве. Я пытался скинуть этих прилипших ко мне грязных пацанов... Я перенесся к потолку вокзала и сбросил одного с высоты. Остальные разбежались.
(Теперь на моей совести три трупа)

За мной заходит коренастый парень с татарской внешностью, и мы из уютной квартиры ныряем в полуосвещенный подъезд. Стены на этаже густо измазаны кровью, как будто здесь кому-то перерезали горло. "Это твое?.." - лепечу я. Тот чуть заметно кивает.
Едва зайдя в пришедший лифт, мы выходим в большую комнату. Откуда-то образовался второй парень. Если первый был невысок и одет в темную толстую куртку или полушубок, то этот - повыше, в чем-то светлом. Впрочем, в свете тусклой лампочки все сливалось: стены, люди, бардак вокруг. Они что-то говорили про чемпионат, ринг, борьбу. Второй принялся сначала прикалываться надо мной, а потом учить драться. У меня все никак не получалось быстро ударить ногой в прыжке, я двигался как будто в воде. В конце концов его смех мне надоел, и я, чуть присев, сделал резкий и быстрый выпад торсом. Он упал, держась за сердце. Я попробовал было заставить его сердце снова идти внушением, но первый парень отстранил меня, закатал штанину, вытащил капельницу со шприцем, воткнутым в вену. Он что-то открыл теле второго и стал вливать туда свою светло-розовую кровь... Пришел его отец с маленьким братом и похвалил: "Вот видишь, зря времени не теряют, делом занимаются."