25-26 января |
Дневник |
| Сначала мы гуляли по старому очень грязному городу, среди дилижансов, винтажных вывесок, дам в длиннополых платьях и кухарок в мешковине, одинаково неуклюже месящих коричневую жижу главного проспекта. Через какое-то время мы с ней все-таки оказались в месте, напоминающем укромные уголки Петербурга. В перерывах между провалами в моей памяти, кажется, было какое-то кафе, где невероятно реальная и осязаемая группа разношерстных людей за одним из круглых столиков играла прекрасную и сложную музыку. Я так понимаю, это отражение группы KLEVER, только здесь участников больше и они совсем другие: появилось несколько гитаристов в свитерах, а на единственном духовом инструменте — деревянной свистульке — играл, паренек лет тринадцати. Он совсем сбился в конце, и частично из-за этого с последним аккордом все весело рассмеялись. Итак, мы со спутницей оказались в холле тихого заведения, которое равно может сойти за дешевую гостиницу или старую больницу. Вглубь здания уходила короткая галерея, где небольшие рекреации соединялись арками. На поверку галерея была больше похожа на лабиринт, рекреации имели по нескольку проходов; некоторые проходы были загорожены то ли ленточкой, то ли тонкой канализационной трубой. Где-то вдалеке скучал пенсионер вахтер, а за нами увязался метрдотель в смешном сюртуке. Возможно, мы просто искали туалет, но нам дали понять, что делать здесь нечего. Тогда, вернувшись ко входу, мы свернули в первый загороженный коридор. Вскоре мы оказались на лестнице, внизу; пролеты там не имели площадок, точно так же поднимаясь ступеньками по стенам, перила отсутствовали. Все это время, пока мы шли, подруга рассказывала об этом месте, но я не ловил. Хотя ощущение осталось жутковатое. Через несколько пролетов стал виден потолок, то есть последняя площадка под потолком наверху, я встал как раз под ней, потому что дальше бетонных лестниц стало две — одна над другой. В качестве прохода они оставляли очень узкий лаз между или крутой путь сверху. Просунуть голову между ступеньками у девушки не получилось; она распласталась на верхней лестнице. И увидела площадку. Она сказала, что там маленькая кроватка или люлька, для ребенка. В башне без окон, под чердачным потолком. Там когда-то оставили мальчика. Он — или его призрак — до сих пор живет там. Внезапно мне стало плохо. Помню только маленькое желтое полупрозрачное тело, большую голову и глаза. До сих пор мурашки, когда вспоминаю. Сюжет таков, что через какое-то время я как бы пришел навестить свою спутницу. Она сошла с ума от увиденного. За ней ухаживала ее семья, но похоже, никто не церемонился и в привидение не верил. Я ужаснулся, когда увидел подругу. Спутанные волосы, иссушенное тело, лицо в морщинах, пустые глаза. Образ довершала грязно-желтая сорочка. Еще было много сумбурных действий. Помню, как тряс спутницу, пытаясь пробудить от ее сна, от ее анабиоза. Помню, как она билась в истерике, доказывая реальность своего помешательства. А потом, когда мы были одни в комнате, появился этот мальчик. И только одна девочка видела, как он входил. Вынув чупа-чупс из пухлых щек, она подтвердила это с немного удивленным и оскорбленным видом, будто не произошло ничего особенного. * если кто-то захочет что-то спросить, спросите про KLEVER. Про мальчика не надо. |
|
10-11 декабря |
Дневник |
| Раз. Я сел на свободное место, прямо напротив дверей вагона, и раскрыл книжку. Обе соседки слева и справа заглянули в пухлый томик в моих руках. Я перелистывал страницы, останавливаясь на вставках плотной бумаги с яркими немного провокационными иллюстрациями. Метро, утренняя людская суматоха, прозрачный летний воздух отражались книгой, впитывались, перерабатывались и вырисовывались цветными карандашными штрихами. Скандальная ситуация и глубокое декольте героини, взгляд откуда-то снизу на начищенные ботинки, выглаженные брюки и пиджаки толпы офисных работников, взволнованное и раскрасневшееся лицо героя... Люди на иллюстрациях жили, двигались, менялись, будто запечатленные объективом грифельной видеокамеры. Я выхватил из текста фразу и широко улыбнулся, в очередной раз наслаждаясь тонкой, заметной и оценимой лишь в контексте, шуткой. Вагон успокоился, двери закрылись. Я погрузился в чтение... Два. Они слонялись по городу как неприкаянные, то срываясь на бег, устремляясь вслед за непонятными и вряд ли до конца осознаваемыми импульсами, то надолго застывая в нерешительности возле какой-нибудь витрины. Они погружались в подземку, топтались на переходах, запрыгивали в автобусы, петляли по улицам. Потерянный, разочарованный, уставший мужчина лет сорока, рыхлый, полноватый, в заношенной футболке и пиджаке. Его подруга, безликая, со следами былой увядшей юности и свежести, такая же измученная. И третья, Гер, или как ее там звали, на которую они буквально натолкнулись в метро. Гер, стремительная и самопогруженная, восприимчивая и никого не слушающая, бродячая музыкантка, почти постоянно поющая и играющая, вне зависимости от наличия и состава аудитории. И я ходил вслед за ними. |
|
8-9 декабря |
Дневник |
| Я готов. Я не боюсь. |
|
18-19 ноября |
Дневник |
| И. напряженно курила во дворе студгородка между общажными зданиями, пускала голубоватый дымок отвратительных крепких сигарет в сторону, нервничала и пыталась мне что-то доказать, тщетно ловя мое внимание. Я хотел, но не мог сосредоточиться. Слова расплывались в бульканье, логика терялась, взгляд фокусировался куда-то мимо, на дальние окна с яркими занавесками в темно-красной рамке стен, на идущих по тротуару студенток... «На! Кури!» — в чувство меня привел толчок в грудь. Я потянул горький дым, насколько мог много, стараясь не вдыхать и держать его во рту; получилось со второго раза. Через три таких затяжки сигарета кончилась. Я увидел, что стою один. Дверь на балкон была открыта. На улице было так по-летнему светло, что комната по контрасту напоминала скорее подвал. Я вышел на воздух к расположившимся среди корзинок, банок, коробок и тряпок женщинам. Соседка тетя Маша курила, сидя на детском стульчике, пепел на кончике ее почти потухшей сигареты сложился в грязный неровный конус. Мама стояла, прислонившись к стене и рассеянно смотря вниз, на кусты и дорогу, теперь доступные взгляду из любой точки, потому что... потому что балконное ограждение по контуру отсутствовало. На самом краю, свесив ноги над четырьмя этажами, сидела бабушка. Не помню, кажется, и она курила. Я замер. Указывая на что-то невидимое, бабушка подалась вперед и, прежде чем я успел испугаться своей пронесшейся мысли, оттолкнулась ногами. |
|
17-18 ноября |
Дневник |
| Ближе к вечеру начался концерт немецкой группы. Сцена располагалась на дне оврага, так что получился естественный Колизей и зрители сидели на пологом склоне. Внизу среди деревьев прыгал солист, кричал что-то на своём о музыкантах, России, публике и звуке. Скорее всего, я подскользнулся, когда хотел спуститься к сцене; помню ветки кустов, хлеставшие по бокам, скользкую траву и что-то мягкое под головой, когда уже перестал катиться. Была больница, толстая сестра в халате, стены в неровной краске, трубочки и пробирки. Всё это промелькнуло очень быстро и практически не оставило воспоминаний. Так было, когда лет в четырнадцать я схватил бронхит, меня нашпиговали лекарствами, так что следующие двое суток (включавшие скорую, носилки, инвалидную коляску и палату в инфекции) стерлись из памяти. Я стоял уцепившись за раму на самом верху оконного пролета. Все стекла были выбиты, и на улицу сиротливо выглядывала белая тюлевая занавеска. Стоявшая где-то на лестнице за моей спиной однокурсница Ю. пошутила насчет шести метров до земли, на что я промолчал, вдруг вспомнив о замечательной хваткости советских крокодильчиков на карнизах. Чуть помедлил, подхватил Ю. за талию и, держась свободной правой за занавеску, плавно опустил девушку на снег. Невдалеке стояли отец с тетей, оба в зимних куртках и шапках; отец что-то флегматично проворчал, прежде чем вся белая картинка утонула в пустоте. P. S. А остановившиеся ровно в полночь года четыре назад часы, которые я ей подарил, пошли! Хватило их, правда, на двадцать секунд, но всё же это очень приятно. |
|
6-7 ноября. Трам-пам-пам. |
Дневник |
| Когда всё наконец набегалось, набесилось, успокоилось и улеглось, мы вышли во двор, к проходу между пятиэтажками. Из наших окон это место видно не было, только если подальше высунуться на улицу. Там была небольшая мощеная площадь, в центре которой в небо указывал тонкий изящный фонтан. Он стоял на постаменте из красного камня; из плоской чаши на вершине в такую же чашу ниже, а из нее куда-то в недра изваяния струился и тек желтый песок. С фонтаном было связано предание, теперь увековеченное на медной табличке на уровне глаз. Я долго складывал изменяющиеся буквы в слова, бессмысленные слова в предложения... А потом мы вдвоем открыли фонтан. Там не было двери, и я не знаю, как именно это произошло. Просто открыли, как открывают секрет или явление. Каждая вещь хочет быть открытой. Внутри оказалась запыленная пузатая бутылка красного вина. Когда мы сели праздновать, оказалось, что пробка совсем сгнила. Мама достала свое неизменное белое, ее подруга налила бокал розового, а я нацедил в тарелку темно-красной, почти черной, жидкости из древней бутылки. Поверхность вина в тарелке сразу же покрылась белым налетом, его становилось все больше, как будто вино испарялось. На свет через коричневое стекло же было видно, что в бутылке почти ничего не осталось. Я очистил дорожку в извести к бледно-алому на дне, наклонил тарелку и выпил несколько сохранившихся изумрудных капель. Мир повернулся и замер. Откуда-то громче заиграла музыка. Все предметы и детали комнаты, где мы сидели, одновременно предстали передо мной. Это было самое вкусное вино в моей жизни. А дальше писать не стоит. |
|
5-6 ноября |
Дневник |
| Бурлящая, копошащаяся, шепчущая на разные голоса, ускользающая ночь оставила после себя только невнятный обрывок, где И. вела меня на ужин к чопорной аристократической тетушке. Мы шли мимо вычурного дома с колоннами и арками, освещенные окна первого этажа выхватывали из темноты улицы силуэты случайных прохожих, корявые руки деревьев, метелки кустов. Мне не хотелось в этот недружелюбный свет, в напряженный семейный ритуал, я заранее пугался тетушкиной строгости и бескомпромиссности и впадал в ступор. Мы свернули во внезапно раскрывшуюся дверь и оказались в стерильной парадной, а потом уже в просторной белой комнате. Я что-то промямлил, когда передо мной возникла немолодая улыбчивая женщина; на меня были устремлены несколько пар глаз находящихся в комнате родственников и друзей. «А это торт мне? Как мило,» — спасла меня тетушка, а я ей протянул маленькое кондитерское что-то в пластиковой упаковке, о существовании которого я забыл напрочь. |
|
4-5 ноября |
Дневник |
| Я лежал на мосту и смотрел вверх, туда, где к огромной арке, высвечиваемой из ночного неба иллюминацией, крепятся поддерживающие пыльные стропы. Отсюда стропы казались не толще веревки; от этого, и еще от жутковатой, направленной вникуда высоты арки, по телу пробегал приятный холодок. Я думал, каково же было всю эту конструкцию вымыть и перекрасить, и чем мы могли помочь, когда шел ремонт. За мостом рядом с ДК, по-видимому, шел концерт. Или какое-то немузыкальное представление — я не следил, сидел на асфальте с пивом и думал о чем-то своем. Очнулся, когда организаторы концерта тщетно пытались установить контроль над публикой. Наверное, тяжелая ситуация в стране не позволила людям воспринять пущенную со сцены остроту. Кто-то кричал, что верит в Путина. Кто-то бранился с ведущим. Рокот медленно нарастал. Через некоторое время появились военные. Хоть я и сидел на расстоянии, меня тоже загребли. Далеко идти не пришлось, нас препроводили в какое-то здание у дороги. Особых ограничений свободы не возникало, но выходить было запрещено: у дверей и окон стояли солдаты в белой или светло-зеленой форме и пилотках. Войска не были русскими, солдаты отличались темным цветом кожи и волос, разговаривали с кавказским акцентом. Среди запертых людей я буквально столкнулся с бывшей одноклассницей, облив пивом пышное платье стоящей рядом дамы. Мы со старой знакомой обменялись колкостями и разошлись. Подступало утро. Из колонок и телевизора на стене сплошным потоком лилась — пропаганда, насколько я понимаю. Запомнилась фраза из ролика: «Убей свой мозг! Зачем он тебе?», и дальше — «Страна вас ненавидит!» Я пытался отвлечься, забыться, уйти в свои мысли, но это не всегда получалось. У входа стояла полка с бесплатными газетами, там были кроссворды; я и еще одна девушка потянулись к ним, как к последней надежде, но были пойманы с поличным. Нам это запрещено. Потом я повздорил с солдатом, и он вытолкал меня на улицу. Там на фоне моста, тонущего в утренней дымке, вырисовывались зенитки и более чем серьезные ребята с автоматами, сразу повернувшиеся в мою сторону. Я сунул ногу в закрывающуюся дверь и протиснулся обратно. |
|
11-12 августа |
Дневник |
| Z (15:47:13 12/08/2008) мне тут скучно Z (15:47:25 12/08/2008) хочу чего-нибудь интересного n-839 (15:47:30 12/08/2008) хм... n-839 (15:47:46 12/08/2008) |
|
10-11 августа |
Дневник |
| Тело, оно как бездна, все внутри черным-черно. Гаетан Суси | |
| ...А потом я пришел на работу. Сел в свою офисную коробку, к компьютеру. Сзади по мобилке разговаривала Дарья. С моей мамой, с кем же еще она может разговаривать во сне. Вот значит, как оно все переплелось, подумал я: работа, мамина подруга, утренние опоздания. «То есть как это уже должен быть... Нет... А, так это он и есть?..» Дарья замолчала и, я зацепил краем глаза, направилась ко мне. Она наклонилась и прошептала мне на ухо... Металлический шепот, пронимавший до костей, слова, к которым я не был готов, тяжелое дыхание, чужое, незнакомое, полное животной силы и желания, оцепенение, сковавшее меня, и захлестнувшая темнота взамен картинки с офисной коробкой. «Я хочу, чтобы ты жил.» | |
|
6-7 августа |
Дневник |
| Не нахожу себе места. Лежать, стоять, сидеть, ходить, разговаривать противно. Жить противно. Недавно меня выпустили из тюрьмы. Меряю шагами полупустую комнату. От окна до матраса. Обратно. На кухню. Мать начинает что-то причитать про будущее. Морщусь, ухожу. Отвратительно. Из окон льется дебильный солнечный свет. Надо думать, что делать дальше. Как быть дальше. Как вообще возможно быть дальше после такого унижения, такого ужаса?! Такого ужаса внутри... На ум пришла глупая мысль про этажи под ногами: раньше их не чувствовал, а теперь ощутил, все восемь, высоту, с которой лететь и лететь вниз. Два года прошло. Это даже в слова не облечь. Два года — и абсолютная пустота дальше. А мне еще нужно платить алименты, для дочки. От Влады. Самому как-то жить. Теперь я не могу рассчитывать даже на те сраные десять тысяч, что получал, когда был студентом. На своей профессии тоже можно поставить крест. Впадаю в анабиоз, скрючившись на матрасе. Приходит мама, трясет телефоном. Бабушка плачет. Может, отец поможет? Вряд ли, конечно. Вряд ли он захочет меня знать. Мать кому-то звонит, потом бросает трубку. «Конечно, поможет ему отец! Жди да радуйся! У него же второй ребенок есть!!!» У меня есть еще один ребенок? Еще один?! От кого, интересно?.. Вашу же ма-а-ать... Той, о ком я думаю, в эту ночь снился тяжелый сон про беременность. С толпой непонятных и неуместных людей, с недомолвками, страхами и одиночеством. |
|
5-6 августа |
Дневник |
| You think for a moment that this is a good area to make camp and tent to your wounds, but you are suddenly overcome with sense of uneasiness. You conclude that resting in this area is not a good idea. Eschalon Book I | |
| Пускать все на самотек — излюбленная тактика моего поведения. Когда мы с ней лежали на диване в зале, я думал о чем угодно, кроме моей роли здесь: как она жила все это время, какую чушь я несу, не обидится ли общая подруга и как они с ней, общаются ли еще, что она предпримет дальше. Было ощущение повтора, будто я уже лежал так с кем-то, но не на диване в зале, а на кровати в спальне, и от этого все казалось каким-то противно знакомым, предсказуемым и изученным. То, что я загадывал, могло произойти, а могло и не произойти — большой разницы нет, я бы не стал расстраиваться ни в одном из случаев. «А посмотри, небо какое!» Я выгнул шею по направлению к балкону; с низкого дивана из положения лежа всего и видно было, что кусок высокого неба над районом. И небесная гладь будто горела, покрываясь подпалинами, пузырясь и обугливаясь — там, на самой границе, на широком шлейфе между днем и ночью. Мы целовались. Как-то это очень логично произошло. А потом просто лежали обнявшись, с абсолютной пустотой в головах. По коридору затопала бабушка, и мы спешно отодвинулись друг от друга, делая вид, будто так оно всегда и было. «А дед-то, помнишь, с третьего этажа? жив еще.» Ага, видел. Он прошаркал по лестнице немногим раньше меня. А я опять застрял в подъезде, выломав перила и повиснув в пролете, уцепившись за двадцатисантиметровый отступ. Очень страшно, когда площадки сами собой меняют размеры, а ступеньки осыпаются под ногами прямо в пустоту, в пространство, которое тебе еще лететь и лететь. Поэтому судорожно сводит пальцы, схватившие первый неподвижный предмет в поле зрения, поэтому ноги отказываются слушаться, поэтому в груди ворочается ужас. А в той квартире наверху серо и уныло. Как бывает в чужом пустом доме, откуда уходишь каждое утро. Гулял среди шестиэтажных тополей и хрущевок чуть пониже, по выщербленным бетонным дорожкам и вздувшимся тротуарам. Здесь прошло мое детство. Звонила Света, долго с ней вспоминали номер UIN'а на оплату интернета. Я остался во всем виноват. Мы лежали в зарослях каких-то сорняков. Вокруг по-летнему быстро темнело, но небо еще оставалось светлым. Я близоруко щурился на курчавые облака, рукой пытаясь поймать летающую вокруг головы муху, если только это была муха, а не блик или пятнышко в моих глазах. Один раз почти проснулся, в этот момент я резко ослеп и перекатился на бок, бормоча что-то невразумительное, но зрение быстро восстановилось, и я пришел в сознание. Не знаю, правда, как это увязать с тем фактом, что наш отряд выдвинулся на позицию на юге. Мы пригнувшись пробежали по полю вдоль полуразрушенного каменного забора, за которым густо росли тополя и курсировали патрули. Здесь возникла небольшая заминка, потому что, куда бежать дальше, было непонятно. В итоге мы скопом нырнули в раскидистые кусты справа; эти кусты располагались как раз посреди недавно подстриженного поля, между забором и жилим строением. У кого-то из зарослей остались торчать ноги или головы; мы в панике перетасовывались, так как невдалеке был замечен вражеский элемент, но места было мало, и чьи-то другие ноги вырастали с обратной стороны кустов. Спасло нас, что интеллект у этих бойцов очень страдает: мы не только остались незамеченными, но и по-тихому схватили проходящего мимо офицера. Он оказался довольно высокого ранга. Непонятно только, что он делал тут без охраны и куда теперь его девать... | |
|
4-5 августа |
Дневник |
| Здесь жутко холодно, несмотря на лето. Это был, наверное, какой-то праздник или мероприятие, все стояли кружком, сосредоточенно повторяли за ведущим. И я не помню деталей, но меня очень злило, что мама стоит сзади, кривляется, сюсюкает, ведет себя со мной, как с ребенком. Чаша терпения переполнилась, когда она сняла ножны с моего ножа, который я держал за спиной, и попыталась выдернуть его у меня за лезвие. Я вспылил, накричал на нее, привлекая всеобщее внимание, и ушел, хлопнув стеклянной дверью в фойе. Я еще возвращался, чтобы увидеть затухающий праздник. Вокруг стола ходил Паша, что-то яростно декламируя, с жаром размахивая и периодически отхлебывая из коричневой бутылочки. На столе среди прочего мусора я увидел пустую пачку таблеток «Бор», в пузырьке же была какая-то кислота. Я медленно вышел на улицу и в полусне набрал 03. «Скорая.» «Человек наелся бора. Вы меня уже запеленговали? Можете выехать?» Невнятный шум. «Где вы?» «Запеленгуйте! Он умрет скоро!» «Адрес скажите.» Я посмотрел на серое стеклянное здание рядом, на бетонные квадраты под ногами. Я почему-то почувствовал себя ужасно глупо и неудобно, что вдруг стал ответственным за чью-то жизнь. «На Гостинке. Видите?» «Да. Ждите.» А потом я давил Паше на горло, чтобы его вырвало, но он упирался и пытался оттолкнуть меня, все еще что-то крича и кого-то увещевая. Его упрямство злило, я с остервенением сдавливал ему горло: «Блюй, сука бля, блюй!» Он быстро слабел; его стошнило чем-то белым. И он потерял сознание. Прибежавшая через пару минут врач что-то крикнула насчет валявшегося на полу тюбика с гелем, что мы сами виноваты и должны были за этим следить, но я не помню деталей. Руки тряслись от бессилия и негодования. Я оказался в какой-то пустынной местности, рядом с белыми каменными глыбами, обточенными ветром. Меня встретил Джим Моррисон, почти бесцветный из-за песка и солнца, он взял меня за руку и повел к местным индейцам, темнокожим сморщенным старикам в грубых коричневых накидках. Мы все сели и, синхронно раскачиваясь из стороны в сторону, затянули что-то ритмичное, невнятное, первобытное. Та-ба-ба-ба-та-та-та-там. Та-ба-ба-ба-та-та-та-там. Откуда-то я знал, что это заупокойная песня. И догадался, по кому она. Тот парень был толстым. Нет, даже не толстым, а большим. Он внушал невольное уважение своим спокойствием, уверенностью, силой. Было видно, что он не был из тех рыхлых слюнтяев, страдающих от насмешек или презрения. Он говорил что-то про необходимость быть осторожными, про поведение, про местность вокруг и еще много, но все слова вылетели у меня из головы. Я был восхищен им и представить себе не мог, что совсем скоро мы будем вместе что-то делать! Он вытащил из сумки два больших куска зеленой резины, оказавшиеся сапогами с голенищами до пояса, натянул их поверх бесформенных штанов. Второй парень засмеялся: «Сомнешь же все там.» «Не сомну,» — насупился тот и загнул голенища, как будто так и хотел сделать сначала. Большой парень выпрямился. «И что? Мы идем помогать?» — я вскочил, радостный, как собачонка. «Да. Хе-хе. А потом пойдем помогать.» Наверное, это звучало не слишком убедительно, но мне хватило. Мы втроем разошлись в разные стороны. По дороге домой на пустыре за мной кто-то увязался, я кожей чувствовал взгляд холодных глаз из будто специально сгущающихся сумерек. До безлюдного двора добежал быстро, но там запаниковал: в какой подъезд заходить? Все обшарпанные двери выглядели одинаково, из окон безразлично смотрели ровные отрезы тюля. А в спину уже, кажется, кто-то тяжело дышит, и гул в голове мешает сосредоточиться, принять правильное решение. Но выглянуло солнце, вышла гулять сестра, и я успокоился. Мы сидели на скамейке, когда за руку меня ухватил этот бульдог. Должно было быть больно — он крепко вцепился в локоть, — но я сильнее испугался. «Беги за Неправдой. Это ее псина.» Кое-как одной свободной рукой я разжал зубы. Но на меня накинулся еще и кот, которого я уже сам за лапы понес Неправде. Она жила в соседнем подъезде на третьем этаже. Дверь была не заперта, в коридоре мы столкнулись сначала с ее младшей сестрой, сама она чуть позже вышла из душа в старом халате и с полотенцем на голове. Она оказалась ниже, чем я думал; из-под полотенца кое-где выглядывал ровный ежик коротких волос. Река была замечательной. Синяя с изумрудным отблеском неторопливая вода, чистая и ласковая, где-то посередине потока небольшой риф из камня с белыми и зелеными вкраплениями, крутой скалистый берег с удобными уступами и маленькой пологой бухтой у подножья. Я не люблю купаться; пока все раскладывались на песке, я залез на обломок скалы недалеко от воды, и принялся созерцать и наслаждаться видом. Вокруг по реке, где было мелко, бегала Неправда с фотоаппаратом, ловила удачный кадр. (Я вдруг осознал, что я сижу в одной длинной футболке, без трусов, но это за скобками) Неправда нацелилась на меня, и я замер, лениво обдумывая, чего я не хочу больше: двигаться, быть просто сфотографированным или быть сфотографированным без трусов. Но я ей на этой скале, кажется, не понравился. К тому же в воде показался дракон. Желтый японский дракон, с длинным телом и большой головой, змеящийся по реке, то синусоидой изгибаясь над поверхностью, производя плеск и брызги, то исчезая в глубине, пока остальные его части не совершат намеченной головой траектории движения. Он красовался. Появлялся то возле берега, то ближе к рифу, то его можно было различить возле дна. Мы все теперь сидели на камне, наблюдая за драконом. Неправда опять пыталась фотографировать, и у нее опять, кажется, не получалось. Однако ей воздалось, когда дракон вынырнул возле нас и положил голову (в пол человеческого роста) ей на колени, оставив на ногах отпечатки тяжелого предмета. «Тяжело было?» «Еще как!» Потом приплыл второй дракон, и они вместе устремились вверх по течению. Я про себя отметил маленькие крокодильи лапки на огромном змеином теле. Парни действовали быстро и продуманно. Они подкатили к дачному домику на грузовичке, быстро взломали дверь, один остался снаружи. Конечно, их уже ждали в засаде. Крик «Шуба!» — и ребята молниеносно выскочили из дома и попрыгали в машину, продырявив легкий тент, закрывавший кузов. Собровцы оказались менее расторопными, и даже артиллерист с базукой промазал, угодив ракетой перед грузовиком. А четвертый находился недалеко от засады СОБРа. Когда они уже стали собираться уезжать, он осторожно вылез из укрытия и понесся что есть силы ко второму спрятанному в лесу недалеко от шоссе автомобилю. Он упал в какой-то чаще, угодив рукой в мох под корнем; оттуда он достал несколько белых шаров, размером в диаметре сантиметров пять каждый. Перламутровые, приятные на ощупь, легкие, будто из пластмассы. Посмотри, какие, ты только посмотри... Он потерял сознание. Наутро он первым делом опять посмотрел на шары. Подо мхом их оказалось больше, чем накануне. В голове звучал какой-то голос, заглушавший мысль о дальнейшем отступлении. Все дороги на выезд, он знал, были уже перекрыты, правоохранительные органы проверяли каждую машину. Нужно пробираться по лесу и болоту вдоль дороги, но не сейчас, не сейчас. Какие они... Ты только посмотри... |
|
27-28 февраля |
Дневник |
| Впереди меня, в нескольких метрах, шел майор. Было бы довольно нетактично с моей стороны вообще его не заметить и прошагать мимо, но я как раз вовремя отвлекся от своих размышлений. К тому же, мне хотелось поприветствовать его, как полагается, но сегодняшним утром я был без формы: китель и фуражка остались в комнатах, и их заменила легкая тройка. Я уважал майора, это был умудренный опытом, честный и прямой человек, но без свойственным многим военным грубости и солдафонства. Телосложения он был крепкого, коренастого, что вполне сочеталось с его твердыми жизненными принципами и уверенностью в принятых решениях. Если сейчас его нагнать, возникнет неловкая ситуация, нам обоим будет нелегко найти подходящие слова, в других случаях четко и безусловно прописанные уставным положением, — теперь нас разделял его китель. С другой стороны, мое вынужденное преследование не может продолжаться вечно, и вполне во власти случая заставить майора вдруг обернуться. Рассуждая таким образом, я не сразу услышал приближающийся из-за спины конский топот. Всадниками оказались моя добрая знакомая госпожа С. и ее жених. Молодой человек был чем-то явно рассержен: они быстро спешились и направились ко мне. Девушка старалась держаться за спиной своего решительного друга. На его внешности стоит остановиться подробнее. Не в моих правилах осуждать чей-то вкус, тем более если это касается моих товарищей и близких, поэтому я просто скажу, что молодой человек мне не нравился. Он был вспыльчив, и в его гневных приступах больше всего были видны юношеская неуверенность и максимализм. Сейчас его благородный нос раздувался от возбуждения, а тонкие черты бледного лица окрасились багряным. Образ упрямого подростка завершали пышные светлые кудри и одетые по последней моде вещи: узкий пиджак и пышный галстук. …Как выяснилось, юноша чрезвычайно ревновал ко мне свою невесту, напомню, мы были с ней в дружеских отношениях, и ничего, порочащего честь юной госпожи, в отношениях между нами я, как офицер, себе бы не простил. Франт вел себя достаточно дерзко, чтобы заслужить дуэль: черт возьми, он не ушел бы от моего клинка, будь я в других обстоятельствах! Хотя бы в форме! К тому же, за щекотливым происшествием теперь наблюдали майор, как беспристрастный судья моей нравственности, и возникшая буквально изниоткуда его дочь. Скрипя зубами от досады за мальчишеские выходки — и еще более за тот стыд, какой сейчас от этого испытывала моя знакомая, я подавил в себе нарастающий гнев. «Так! Вот твоя невеста. Любишь ее? Бери — и женись!» — я вложил их руки одна в другую. Юноша приутих, эти и другие мои слова поколебали его уверенность в измене. Он потупил взор. «Как здорово! Как замечательно!» — вскрикнула дочь майора. — «Любовь опять восторжествовала! А давайте все пройдем к нам в гости и отметим это необыкновенное событие. Ты ведь не против, правда, папа?» Вопрос такой, чтобы кое в чем удостовериться. Какого цвета китель у майора? |
|
21-22 февраля |
Дневник |
| Я проснулся от звука шагов. За дверью по этажу ступали многочисленные безмолвные странники. А меня в жар бросило от одной мысли о том, кто могут быть эти тихие существа. Застарелый детский страх, уже не такой властный, но все еще сковывающий, цепляющийся кривыми черными ручками за мои руки, за мысли, за взгляды… Дверь не заперта. Дверь в коридор не заперта. Дверь! не! заперта!!! Думать нельзя. Никогда. Ни за что. Я на цыпочках перенес свое тело к входной двери, почти дрожа от своей безумной выходки. Совсем рядом, эти шаги, этот стук. А что если они долбят стену? Стену к соседям напротив… И я сейчас своим появлением, нечаянным шумом, несдержанным дыханием навлеку это нечто на себя. Это нечто, любая мысль о появлении тени которого в дверном проеме леденит кожу, парализует мышцы, до боли выпячивает в темноту невидящие глаза. Я стоял у двери, совсем рядом, держась за ручку. И тогда я услышал, откуда раздавались эти шаги. Молчаливым странником оказался дождь за окном, безразлично и бесцельно стучащий в подоконник. И я понял, где я. Я проснулся от шума дождя… Добро пожаловать. |
|
17-18 февраля |
Дневник |
| Здесь хорошо. Совсем тихо, как бывает только ранним утром, в пять или шесть, когда пастух собирает коров по деревне и ведет стадо на поле. И свет такой, по-утреннему спокойный, неяркий, излучаемый воздухом, а не летним неугомонным солнцем. И дом этот, некогда тесный для семерых жителей, теперь кажется огромным и странно пустым для нас двоих. Так бывает только тогда, когда кто-то умер, и душевная рана от потери успела зарасти. «Мам, а мы еще сюда приедем?» «Нет. Я думаю, вряд ли.» Не может же быть, что это… Это… Как в кино. Три черно-белых подтянутых джентлемена ухаживают за дамой, зачаровывая вычурными манерами, плавными движениями, белоснежными улыбками, безупречными ролями. Но дама, украшенная мужским вниманием и выгодным положением кадра, упряма и капризна. И в конце эпизода остается один, и даже не из тех трех героев. Ее квартира. Дверь открыта. Осколки, везде осколки: она разбила все фотографии горячо любимых Битлз, все пластинки, всю посуду. Она плачет, сидя на полу посреди гостиной, вымотанная истерикой, разрушениями, непониманием. Ладони в крови… Так по-детски непоследовательно, женственно и нелогично может вести себя только один человек. Я узнал ее. Это была Цугуми. |
|
9-10 февраля |
Дневник |
| Били меня. Долго. Возле подъезда. Вроде, на остановке. Еще где-то, плохо помню. И я бил. Как будто в мире больше ничего нет. Сухожилия, кости, мышцы. Видишь, но не смотришь, реагируешь на удары, но не замечаешь их, бьешь, но не отдаешь себе отчет. Почти идеальный тандем мозга и тела. Танец. Немного прояснилось, когда мне чуть не свернули шею железной дверью у подъезда. А потом я этой же дверью кому-то прижал руку. Кажется, сломал. Помню их глаза и растерянные лица, когда я все еще стоял на ногах после стольких ударов. Кто-то был даже знакомый, из школы что ли. Я смеялся. Мне не было больно. Удары по голове не вырубали, как раньше. Приятно сознавать себя этим ебаным цыганом Микки (из «Спиздили»). Доплелся до дома. Все нормально, мам, не переживай. Нет, ничего не болит, не суетись. Помыться хочу. Кожу саднило. Последние тряпки стянул уже после того, как повалился в горячую воду. Приятная усталость. Глиняный талисман разбился, я снял с шеи пустую нитку с узелком. Веревочка на браслете расплелась, так что получилось два браслета, поделивших между собой бусины. Как я только не потерял их. Потом, все потом… Я проснулся скрючившимся на передних сиденьях какой-то праворульной легковушки. Из приемника Кортнев припевал вариацию песни «Фанки». Улица, дорога, шум, утро, приятная утренняя необязательность и нега. Я снова задремал. Наверное, мне приснилась эта ночь. Наша крутая тачка — это потом я ее увидел у Василеостровской — серебристая двухдверная Ауди. Конечно, спиздили ее у нас, о чем разговор. Часа не прошло. Я долго потом смеялся, а вот друг мой, кажется, был расстроен. Не стоило ее оставлять ночью на остановке. Меня грубо разбудила приземлившаяся сверху задница водителя, видите ли не заметившего меня. Ладно, забыли. Впереди большое дело, мужики. Мы долго куда-то ехали, а потом, казалось, еще дольше поднимались на грузовом лифте — минут десять, наверное. В углу крепко, как в последний раз, обнималась парочка: этот мой друг и мама. Я подмигнул мужикам, скучающим за спиной, мол во дают. Хороший знак: значит все-таки это не моя мать и вовсе не мой брат, как с дуру казалось раньше про всех друзей. Наверное, у меня в голове после той драки, да и вообще, все перемешалось. Место очень похожее на квартиру дальних родственников в Москве. Вот и Ирка, и ребенок ее. Какая девочка славная: голубоглазая, светловолосая, улыбчивая, непосредственная. «А как тебя зовут?» Я так и расплываюсь в улыбке: не боится страшных дядек. «А тебя?» «Меня Наташа.» «А меня Леша.» «Давай поиграем.» Игрушки какие необычные: приятные на ощупь разноцветные полупрозрачные камешки, точнее больше похоже на сплюснутые кубики с закругленными краями, на поверхности выгравированы разные животные. В грубых руках непривычно держать такие вещи. А девочка смеется. Такая милая, так и хочется тискать, подбрасывать, щекотать. У, ты моя радость! Легкая, как пушинка. Откуда-то из соседней комнаты временами слышатся приглушенные вскрики, а потом шепот: тише, тише. Я встаю. «Пусть народ веселится. Скоро здесь будет не до смеха.» «Эй, эй, ты чего…» Не зря я сюда приехал. Не зря я ждал так долго. Скоро. Надо приготовиться. Сжатые кулаки и скулы. Не уйти ему от расплаты, этот пидорас искупит все, что ему причитается, за квартиру, за полома… |
|
8-9 февраля |
Дневник |
| Ты как они, Я же — как ворона… Линда |
|
| В моем детстве по всеобщей безмолвной договоренности Линда считалась певицей плохой: непонятные тексты, страшные клипы, нелепые образы, ритмы и голос, вводящие в транс. Неясно было, что именно она хочет донести до наших неокрепших умов, облачаясь в черное крылатое одеяние или чертя на песке замысловатые знаки. Про нее ходили зловещие слухи, основанные в основном на умалчивании. Сейчас же очень часто мне ее песни кажутся проще и легче по сравнению с творчеством многих других людей и коллективов: Шевчука, Янки, Би-2, Пикника, Башлачева. Ее талант — несмешение явственного и чувственного, подача переживаний и образов как они есть, как возникают в сознании… Я шел за человеком в черной мешковатой одежде. Он, кажется, собирался петь «Ворону», во всяком случае, я ждал именно эту песню, но рот его открывался в относительной тишине, прерываемой только неясным гулом. Забавно, кончик носа у него раздвоен. Из заваленных торчащим и свисающим отовсюду хламом коридоров я внезапно вышел в прибранную комнату. Высокая темноволосая девушка, похоже, меня уже ждала. Она хотя бы не удивилась моему появлению. …«Ну что, я в душ и спать,» — буднично произнесла она. Я сидел на краю высокой ванной в проходной душевой. Я ожидал. Я, как часто, хотел поиграть, погадать — будет, не будет. Развлечься. Но я не принимал во внимание, что каждое ее движение, взгляд или слово будто через силу, будто она превозмогает боль или заставляет себя жить дальше, в любой момент способная сломаться. Она стянула платье. Я отвел взгляд; черт, не ожидал, что она будет действовать так буквально. Краем глаза успел зацепить полноватое тело, черное капроновое белье. Она прикрывала грудь рукой. Я пытался не смотреть, как она моется не задернув шторку. Наверное, плохо пытался. У нее была неплохая фигура, но некрасивый дряблый живот. Я отвлекся на свои ноги, помыл ступни, ополоснул из душика. Я думал о том, в какой странной ситуации оказался. И о том, будет ли секс. Вдруг она подошла ко мне. Посмотрела в глаза и поцеловала. Меньше чем через час все было закончено. Я стоял на перекрестке и смотрел на двух симпатичных беззаботных первокурсниц на скамейке. Они напоминали мне… Вдруг она пронеслась мимо. «Я звонила, ты не ответил,» — на ходу сквозь зубы. Я не ответил, господи, да я не слышу своего телефона! Бегу за ней. В телефоне непринятый вызов, черт, не надо звонить, вот же она. Подожди, неужели это стоящий повод? Или не в этом причина? Да погоди ты! Опять заваленные хламом коридоры, блин, этот портфель за спиной, поворот, еще один — и светлая комната с ковром, шкафом и кроватью. Она падает на кровать, прямо в куртке, и отворачивается к стене. Передо мной возникает какой-то парень. «Ты кто?!» «Это ты кто?!!» Ниже меня ростом, но жилистее, вон, руки какие. Я ловлю его левую, правой он машет у меня перед носом. «Ну, ударь меня! А? Что, слабо?!» Он, похоже, и сам ждет от меня, что я буду его бить. Блять, какой смазливый: светлые волосы, прическа шапочкой, светлая кожа, почти детское лицо, сейчас изображающее подобие гнева. Я толкаю его, поворачиваюсь к моей девушке: «Пойдем со мной. Нам нужно поговорить.» Вдруг парень встревает: «Что же ты не стукнешь ее? Или не можешь? Никого не можешь! А как ты думаешь, почему она не уходит?» «То есть, почему ты колотишь ее, а она не уходит?» Он проглотил это. «А ты посмотри на нее! У нее же ничего нет! Ей нужны внимание, — он собой явно гордился, — место, где спать, бабло, она даже денег на себя заработать не может!» Сама она тем временем повернулась на спину и стала передразнивать его тон, показывая язык, захлебываясь собственным смехом и смотря при этом на меня. У меня опустились руки. «Спасибо…» — проговорил я. Развернулся и вышел. «Куда?! нет, ты никуда не пойдешь!» — в дверях парень схватил меня за ручку портфеля. Бля, опять этот портфель! И я уже развернулся, удачно схватив его под локоть, готовый сначала сломать ему руку, а потом свободной левой бить это детское лицо до изнеможения, до кровавого месива, вымещая на нем всю свою злость, обиду и разочарование. Но проснулся. 9.15. |
|
|
3-4 февраля |
Дневник |
| В школе, хотя и было мелко, по пояс, но плавать было приятно. Легкая вода держала тела на поверхности, а чтоб перемещаться, достаточно было пошевелить ногами. Мы с ней плавали по пустым школьным коридорам, залитым солнечным светом, струящимся через огромные окна в рекреациях и размноженным бликами на водной глади. «А давай найдем самое мелкое место?» И оно нашлось: возле кабинета биологии оказалось едва по щиколотку. Мы сидели обнявшись. Снаружи могло быть все, что угодно: война, революция, чернобыль, инопланетяне, конец света. А здесь было тепло, тихо и солнечно. Мой одолженный сырой рай, и на несколько минут можно притвориться, что все хорошо. «Может… Займемся сексом? Никого же нет…» «Нет, секс только по утрам.» Моя маленькая девочка. Как бы я хотел тебя никому не отдавать… А потом были сторож, твердивший что-то про предстоящее дежурство, были урок рисования, одноклассники и прогулы. Интересно, что же из этого воспоминания… |
|
7-9 января |
Дневник |
| Лоскутки • Лихорадка порождает девятичасовой кошмар на тему следующей курсовой. Не пропустите. Ближе к 38 и 9, захватывающая экранизация неизвестного японского режиссера по мотивам произведения Леонарда Эйлера, в главной роли — латинские квадраты, в эпизодах — все остальное человечество. • Ина нырнула в раскрытую сумку, за ней, чуть помедлив в растерянности, юркнул Том. Они оказались в оружейной комнате: по стенам были расставлены копья, алебарды, длинные луки, палаши, на крюках висели арбалеты и мифрилловые мечи, тускло светящиеся в полутьме. «Нифига себе! А с виду — худой котомк. Да тут жить можно!» «Неа, здесь нельзя находиться больше часа. Комната нигде не находится, точнее находится нигде. Сумке каждый раз нужно визуализировать ее содержание, на это тратится оперативная память и процессорное время.» Том пропустил мимо ушей профессиональные словечки волшебницы. «Не легче ли было где-нибудь поглубже выкопать землянку, а потом в углу присобачить портал?» «Умный ты больно,» — огрызнулась Ина. «А это же…» «Да, секира Сребриголовой.» «А это… Не может быть… Точная копия сгоревшего Бенгалаимского Кнута!» Том потянулся к массивному мечу в толстых ножнах, увитых стальными лентами, но получил по рукам. «Лапы! Точная копия, — передразнила Ина, — сгорела в подземелье. Маленький ты еще такие вещицы трогать. Из тех, кто воевал этим мечом, еще никто не закончил хорошо; особенно те, кто был с ними рядом…» • Светка вопросительно мигнула, мол, готов ли. Да хера ли я должен сдавать этот экзамен по второму кругу?! Билет с двумя вопросами, билет с двумя задачами, еще билет с тремя упражнениями из учебника. Я встал, потащив за собою стул, а потом два раза ножками уронил его на препода, и еще три — спинкой. И разбил окно в аудитории, потому что, как я и думал, этот гад даже не заметил… • «Ты же Бог! Ударь в них молнией!» • «Заберите, заберите нас!» — кричали игрушки с антресолей, — «Мы не чайки! Заберите нас!..» «Забрать что ли?..» «Да-да! Забрать! Забрать!» «Ну ладно…» • «Блин, это ж надо… Мы тут всю жизнь добывали алмазы, чтоб потом какой-то мифический легион чужестранцев унес всю казну… Что я скажу полководцам? Приехали со всех концов равнины…» «А вы хоть раз из казны брали?» Северная военачальница лукаво посмотрела на мою озадаченность. «Нет… А зачем?» • «Мы настоящие! Мы живые!..» Полурастения, в грубых холщовых халатах, будто в древесной коре, они тянули руки сквозь металлическую сетку. «Смотри, у нас есть руки, плоть и кровь…» Самая правая из трех сбросила робу, обнажив стройное смуглое тело. Да пропади оно все пропадом! Все эти проклятия, враги, запреты, войны, беготня! Я притянул ее к себе через границу, заключил в объятия. Ее совершенное тело будто было намазано маслом, столь бархатной была кожа… Вдруг она закричала — от боли. «Слишком узко…» «А ты… не девушка ли?..» «Ну как-то же я тебя родила… И всех…» Богиня что ли? Да и хрен с ним. • Знаете, чем блог отличается от дневника? У дневника — много читателей, у блога — один, сам автор, он же главное действующее лицо. Значит, все наше телевидение — блог одного автора. Ну а все люди делятся по размерности и свойствам на латинские квадраты, базовые латинские квадраты, ортогональные латинские квадраты и… L10 = 10!9! x 7,580,721,483,160,132,811,489,280 • Последние сто метров до дома дались особенно тяжело. Те ноги, которые не отнялись, жутко болели, приходилось ползти, попеременно то утопая в снегу, то размазывая животом грязную дорожную кашу. «Помогите… Помо…» Знакомые проходили мимо. Вот и подъезд. И кто только додумался развесить по стенам столько проводов, труб и арматурин? Вот святой человек, как бы я без этого до лифта добрался… • «X-one, S, S, X-two. Heather-one, S, X, S, Heather-two. Understand?!» • «Теперь я могу сказать вам свое имя. Меня зовут Виктория Александровна <Лан>. Но вы можете звать меня Татьяна Евгеньевна.» • «Простите меня. Если сможете,» — сказал я, стараясь глядеть в пол, а не на свои расцарапанные до мяса ноги. «А нужно будет?» — спросила тетка, накручивая на кулак кишки серого кота. «Да,» — промямлил я и исчез за дверью. • «А ты научишь меня читать и считать?» «Научу. А теперь одевайся и иди доигрывай.» |
|
