Вот так лететь над водой – здорово и совсем не страшно. Река обмелела, и сквозь чистую воду видно глинистое дно; кое-где поросшие илом и грязью валуны неуверенно показывают макушку на поверхности, завихряя течение. Здесь, кажется, должен был быть мост, но теперь я уже не уверен. Мы парим над водой, как будто невидимая большая рука несет каждого. Еще детская считалочка была: что-то про то, что у самого богатого носки мокрые… Из чьего только детства? У самого богатого носки мокрые. Я чиркаю ногой по водной глади. Как здорово! Как будто исчез какой-то невидимый груз проблем. Здесь река заметно глубже, но и уже, с обоих берегов к ней плотно подходит лес. Мы медленно делаем круг над водой, поднимаясь все выше, и летим мимо сосны, растущей откуда-то прямо из омута. Я болтаю ногами, задеваю толстые обломанные сучья. У самого богатого!..
А была же еще какая-то книга… Размышляю я в ванной… Книга, да, детская, ее написала, написала… Картинки помню. Заяц такой, бумага желтая. Что-то там звери, жадный заяц с огромными губами. Говорит, всю жизнь копил, и богатства в одной комнате. Двери раскрываются, и куча старого хлама, объедков, тряпья и безделушек хлынула со страниц… Это все одиночество, говорит голос… Что там такое… Лежу в ванной. Не хотите ли купить нашу книгу? Да, дороговато, но дело в том, что… Мы конечно, можем вернуть вам деньги, но не сразу, сами понимаете, еда, жилье. Вот мама еще умерла. Высокий он такой, кудрявый. Мама у него музыкант известный, вот ее комната, белый диван, ударные в углу, аккордеон с автографами на клавишах. Одна из последних видеозаписей. Худая женщина, на Сурганову похожа – ямочками на щеках и какой-то независимостью; она уже все больше лежит, кидается в непутевого сына тапочком, интервью. Диван белый, диван… Я лежу…
Я лежу на кровати, не в силах пошевелиться. Фа-а-ак, не люблю это состояние. И под ухом топот маленьких ног: семь шашков туда, пауза, семь обратно. Т-р-р-р-р-р-р. Т-р-р-р-р-р-р. Опять этот черный гном… Выдыхаю, громче все равно не получится: убирайся вон. Я тебя не боюсь. А я даже голову к нему повернуть не могу, так и лежу носом к стенке. Т-р-р-р-р-р-р. Т-р-р-р-р-р-р. Так, руки. Левая поднимается… Усилием воли я пробую перекинуть ее к голове, мышцы не слушаются. Да и не в мышцах дело… Т-р-р-р-р-р-р. Т-р-р-р-р-р-р. Господи, Иисусе Христе… Сыне Божий… А-а-а-х, рука не слушается! Т-р-р-р-р-р-р. Т-р-р-р-р-р-р. О Боге вспомнил?! Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий… Закрываю глаза. То есть открываю. Просыпаюсь и поворачиваю голову. И абсолютная тишина, даже часов не слышно…

Блин, ну за каким иргу-то окапывать? Нет, раз мы тут живем, надо помогать. Делать никому не нужную работу и бла-бла-бла. В заднем углу участка, за туалетом, яблоней, поросшей паутиной как гирляндами, и смородиновыми кустами, почти на границе с соседским заброшенным огородом растет чахлое деревце. А я пауков боюсь жутко… Тут еще и с лопатой не развернуться, да и настил из уже почти сгнивших досок… Древесина мокрая, мягкая, как глина…
Мам, а смотри, че тут у меня такое соскочило? На грудной клетке, как раз в той ямочке, где ребра сходятся, выросла коричневая твердая бородавка, величиной с копейку, больше похожая на старый приплюснутый и потрескавшийся гриб-дождевик. Это акулья приманка. Не ковыряй! Скоро начнет пулять. Уже сегодня, ближе к вечеру…

Маму у меня в школе все боялись. Она как-то одним своим присутствием могла навести порядок – всегда так было. Страшный сон – она наша учительница. По биологии. Изучаем внутреннее строение ящериц, в учебнике разрез твари с подписями органов. Ловлю краем глаза некоторые органы: пуговица, пушкинская часть тела, морфема. Никто ничего не учил, я в том числе, но я сижу как раз стол в стол с учительским, на первом варианте, поэтому бояться, что меня заметят, нечего. «К доске пойдет…» Кто-то выходит к доске, мнется, что-то рассказывает, что-то перевирает. «Садись. Ты чего смеешься, Астрономия Павлова? Поставь-ка ей ноль в журнал, Анечка…» И подлиза Маклакова с довольной улыбкой…

В этом доме устраивались собрания молодежной партии. «Молодежь России» они что ли назывались, ответвление некогда партии власти… Молодые предприимчивые нагловатые люди, лозунги и путаные разговоры. Отличались они тем, что раздавали в качества презента красивые белые перчатки без пальцев с синим символом партии на тыльной стороне ладони. Хорошо, что мы сидели в дальнем конце комнаты, за комодом, и успели быстренько снять перчатки. В сельский дом пришли красноармейцы и всех, на ком были белые перчатки, увели. До ближайшего леса, видимо. Дом осталась стеречь девчонка в старой телогрейке, с наганом и серьезным выражением детского лица. Я высунулся в окно, отодвинув закрывавшую его сетку-рабицу. «Ну вот скажи мне, чем вы все друг от друга отличаетесь? Вы ведь и ненавидите друг друга за то, что все сами и совершаете… Что белые, что красные, что черные… Убиваете только…» И девчонка осталась. Вдвоем в чужом доме…
А потом пришли черные, черносотенцы. Точнее, один мужик. Ходил вокруг дома с огнеметом, поджечь грозился. Очень страшный… Не знаю, чего хотел. Все они чего-то хотели, приходили, уходили…

(- Ко мне сегодня приходила Апа... Это бабушка по-казахски. Моя прабабушка...
- И что сказала?
- Сказала, что дедушку заб... Дедушка скоро умрет.
- Да... А ко мне опять черный гномик приходил.
- Мне бы так! Ко мне бы приходили гномики! Че сказал?
- Ниче не сказал. Потоптался у изголовья, напугал только...)