Шедевры |
К дому хранительницы полотен приставлена круглосуточная охрана
Дом-аристократ по Никитскому бульвару, в советское время честно притворявшийся коммуналками, где на 12 комнат всего одна уборная, хранил эту тайну с 1919 года. Здесь присыпанные строительным мусором в ожидании своих настоящих владельцев десятилетия пролежали на чердаке подлинные Рубенс, Рембрандт, Тициан...
Есть вещи, которые просто не могут быть оценены.Как воздух. Вода. Солнце.
Одна из крупнейших в мире частных коллекций, собрание живописи, которое многие признают лучшим в Европе, принадлежит семье русского художника Элия Белютина, оно находится в Москве и, вероятно, тоже не имеет точной цены. Поэтому его можно только подарить.
В 2012 году после смерти Элия Михайловича Белютина его вдова Нина Молева, историк, искусствовед, писательница, последняя в роду хранительница этой коллекции, завещала найденные ими с мужем картины России. В лице ее юридического представителя — Владимира Путина, президента страны.
Больше тысячи единиц хранения. По открытой оценке мировых экспертов — общей стоимостью порядка двух миллиардов долларов. В дар. Просто так.
...Да Винчи, Микеланджело, Эль Греко, Веласкес...
Стоит мне оглянуться, и я воочию увижу, как переворачивает страницы «Мадонна с книгой» Леонардо да Винчи.
Рвет на себе одежды «Кающаяся Магдалина» Тициана.
Имен многих мастеров, к стыду своему, я просто не знаю. Бернардино деи Конти, Антонио Росселино...
Но и они, неузнанные, звучат сладчайшей итальянской музыкой.
Перехожу из комнаты в комнату. Отражаюсь в старом зеркале с потрескавшейся амальгамой. Десятки глаз людей, изображенных на картинах, наблюдают за мной. Все так же, как и сотни лет назад — в момент творения, когда кисть художника первый раз коснулась девственного холста, — эти люди улыбаются, грустят, молятся, плачут... Они бессмертны. Я чувствую это.
Но здесь, в квартире, обитой деревянными дубовыми панелями в начале прошлого столетия и прожившей без ремонта до нашего времени, времени нет.
Оно осталось за окном, где идет снег.
У подъезда дома, где я нахожусь, застыла патрульная полицейская машина.
По приказу высшего начальства она охраняет покой бесценных полотен и их хозяйки.
Полицейские — единственная нормальность, возвращающая меня в реальный мир.
Начало
«Мы с мужем, художником Элием Михайловичем Белютиным, хотели, чтобы все это осталось России. Первое завещание составили еще в 91-м году, и оно хранилось в нотариальной конторе. Там так и было написано, что всё — России. Когда муж умер, выяснилось, что в нашей стране, оказывается, по закону завещать что-то можно только физическому лицу или учреждению. Не государству.
В других странах так можно, а у нас — нет. В Германии, Франции, Штатах... Почему так? Но я все-таки убедила юристов, что, как хозяйка коллекции, имею право подарить ее кому хочу — «жалаю», как писал Островский; но пришлось сделать оговорку, что президент в данном случае будет являться юридическим представителем государства — впрочем, не все ли равно: были же Рюриковичи и Романовы, их уже нет, а Россия осталась», — говорит Нина Молева, вдова художника.
«На меня накидывались: конкретизируйте, какой президент примет эти картины в дар, Путин? А я им отвечала: «Дорогие мои, а ну как я сто с лишним лет проживу? И что тогда? Президентов на моем веку может быть еще много...» — в декабре 2014-го Нине Михайловне исполнилось 88.
Она объясняет, что бояться полицейских, что дежурят внизу, не надо — свои люди, после интервью она выйдет за мной на лестничную клетку, так заранее договорено, чтобы они поняли, что все в порядке.
Когда я прощаюсь, то, уходя, машу рукой стражам порядка — уже как старым знакомым.
Я боюсь спрашивать о цене этих картин. Потому что понимаю: есть вещи бесценные. Сколько стоят утраты и обретения? Жизни и смерти? Войны, революции, любовь, расставания владельцев этой коллекции, их встречи — все здесь переплетено в одно, в историю России ХХ века, сложным, запутанным, но, всматриваясь издалека, невероятно прекрасным рисунком.
«Баланс столетия» — так называется и книга мемуаров Нины Молевой.
Как в калейдоскопе: тряхнешь трубку — и картинка меняется... И ни одна — как ноты в гамме — не повторяет другую. До-ре-ми-фа...
«Нет разницы между веками —Ведь столетия как горы.Они даже после землетрясения остаются горами.
А человек?»
Элий Белютин (1992)
«Фа» — Familia — «Семья»
«Катя, слушать надо с какой-то реперной точки. С какой бы вы хотели услышать нашу историю?» — спрашивает меня Нина Михайловна.
Я пожимаю плечами, мысленно перетряхивая калейдоскоп. Имена, рождения, судьбы... Их слишком много. Главное, не запутаться...
...Сын оперного итальянского дирижера литератор Микеле Белуччи приехал в заснеженную Россию после революции. Он женился здесь на дочери художника императорского театра Ивана Гринева и урожденной княжны Курбатовой, у молодых родился единственный сын Элий, названный так отцом в честь любимого итальянского святого.
В наследство от отца Элий получил еще переиначенную на русский лад фамилию Белютин. И наше же отчество Михайлович.
«Белуччи? — поднимаю я бровь. — Знакомая фамилия...»
«Да-да, Моника Белуччи, четвероюродная племянница мужа! — восклицает Нина Молева. — Когда мы гостили в Италии у его родственников, то говорили о ней и встречались тоже — но семья не очень ее любит, они ее жизнь не очень понимают... Для Италии мнение семьи — это главное».
Микеле Белуччи, «Михаила Стефановича Белютина» из местечка Белуно, взяли прямо на улице в 27-м и без суда и следствия расстреляли.
На допросе он сохранил тайну драгоценной коллекции своего тестя, в Гражданскую войну укрытой в доме на Никитском.
— Тесть Микеле Белуччи, дедушка моего мужа, Иван Егорович Гринев, работал художником императорского театра, — вспоминает Нина Михайловна. — Он прошел этот путь из самых низов. Художникам очень хорошо платили тогда — за постановку он получал целых 10 тысяч рублей золотом. 5 рублей стоила лошадь. А премьерных спектаклей в их театре в году было одиннадцать. Иван Егорович горел желанием стать меценатом, как Морозов или Третьяков, как Щукин, поэтому во время отпуска посещал самые дорогие европейские аукционы, где покупал картины, представлявшие художественную ценность, — у самого была русская народная «чуйка», но нередко он отправлялся за границу с художником Константином Коровиным или Александром Головиным и ни разу не ошибся в выборе, мечтая когда-нибудь открыть в Москве бесплатную галерею своего имени для народа...
Простой люд не пожелал приобщиться к чуждому буржуазному искусству. Горели костры из книг и картин, брошенные в топку свидетельства истории. Наверное, Леонардо да Винчи в старинной деревянной раме взялся бы особенно хорошо...
Большая часть потолков в их доме имела высоту 3 метра 5 сантиметров, а меньшая — пять метров. Между разницей потолков соорудили комнатушку, в которую вела деревянная дверца, залезть туда было нелегко. В 1919-м дедушка Гринев снял картины с подрамников, намотал на деревянные скалки Рембрандта и Рубенса, распихал по пыльным мешкам скульптуры — и Микеланджело, спрятал все это добро в том самом «пустом» пространстве. До лучших времен. Семью выгнали вон. 12-комнатные хоромы стали рядовой коммуналкой. Комната, хранящая в себе драгоценные сокровища, отошла представителям победившего пролетариата.
...До того момента, как сюда, много десятилетий спустя, въедут счастливые молодожены Белютины, Элий и Нина, ремонта в коммуналке, слава богу, так и не сделают.
...И снова переворачивается картинка судьбы. Но уже под иным ракурсом. Я вижу в объективе юную Нину Молеву. «Из моей семьи вышло 18 белых офицеров. И ни один из них не эмигрировал!» — гордо говорит Нина Михайловна.
Дед Нины по матери служил последним дежурным генералом его величества императора Николая Второго на Западном фронте, получил шесть именных писем царя с благодарностью за безупречную службу, Февральскую революцию встретил в ставке Верховного главнокомандующего. Но когда встал вопрос, с кем он, ни секунды не задумывался: «Я присягал России, а кто ею будет управлять — это в моей присяге отсутствует. Я как был, так и умру русским солдатом!» — и стал красным генералом.
«Красный генерал» Матвеев умер на Страстную неделю в апреле 18-го года. От старого боевого ранения. В своей постели. «В последнем письме жене, моей бабушке, дед писал: «То, что происходит сейчас в России, для меня необъяснимо. Тем не менее, я знаю одно: на собственной земле взять в руки оружие против своего народа невозможно, немыслимо». И он попросил жену с единственной дочерью, моей мамой, никогда не покидать родину», — вспоминает Нина Михайловна.
— А была такая возможность? — спрашиваю я ее.
— Воспитанником моего деда был Антон Иванович Деникин, — выдержав классическую мхатовскую паузу, произносит она.
«Через день после похорон деда Деникин примчался из Воронежа, где тогда стояли его войска, чтобы увезти бабушку и маму. Уговаривал их как мог. Но бабушка осталась верна слову, данному мужу».
...Родовое гнездо их было в Ливнах Орловской губернии. Степной городок, в прошлом одна из крепостей, защищавших южные рубежи Московского государства. В начале прошлого века здесь было два нотных магазина на девять тысяч человек населения. «Вы представляете себе уровень тогдашней культуры?» — спрашивает меня Нина Михайловна Молева. Развожу руками: да, были люди...
Ее бабушка, мама матери, София Стефановна Матвеева, — из рода Тургеневых: ее прадед — двоюродный внук писателя. Сама же София Стефановна первой из русских женщин закончила знаменитую Сорбонну, получила невероятный даже по нынешним временам диплом магистра математики... «Чтобы получить это образование, она пошла против воли родителей, ей нашли богатого жениха, владельца огромного элеватора, но бабушка, чтобы выбраться из-под опеки, выскочила замуж за первого же встречного штабс-капитана...»
Шаферами на их свадьбе стали актер МХАТа Тезавровский и его приятель Всеволод Мейерхольд...
Фиктивный брак «за первого встречного» превратился в брак по большой любви — штабс-капитан, сын бедного крестьянина, ничего за душой не имевший, кроме офицерского жалованья, вырос в того самого «красного генерала».
Его похоронили в Ливнах со всеми почестями. Революционные «люди в кожанках» опоздали — бумага на его арест пришла через несколько дней после его смерти.
Опасаясь преследований, мать и дочь Матвеевы перебрались из Ливен в Ставрополь. «Мама тут же по приезде влюбилась. Минька Молев, Минька-голубятник, абсолютная шпана по тем временам — и моя мама, вчерашняя гимназистка, голубоглазая и с русой косой...»
«Ми» — Miraculum — «Чудо»
22 июня 41-го года в 12 часов дня по радио выступил Вячеслав Молотов. А к двум часам на станцию Коминтерна привезли 15-летнюю активистку московского пионерского движения Нину Молеву, до самой войны ведущую детские концерты в Колонном зале Дома союзов, с тем чтобы она обратилась ко всем ребятам Советского Союза. В отличие от Молотова бумажку ей не дали, сказали, чтобы говорила «набело».
«Года три назад я эту запись впервые прослушала. Так что могу теперь пересказать: «Ребята, у нас было очень хорошее детство, — сказала я своим сверстникам. — Все, что могла для нас сделать страна, она сделала — теперь мы должны отдать свой долг нашей родине. Каждый на своем месте».
Выйдя из Центрального телеграфа, где находилась радиостудия, Нина тут же нырнула в метро, доехала до Красных Ворот и уже оттуда направилась в только что организованный сортировочный госпиталь. Показала значок «Будь готов к санитарной обороне первой степени». Ей тут же дали два огромных пакета с ватой и бинтами. Толпа народа, от безусых юнцов и до стариков, в это время штурмовала военкоматы. Врали про возраст, про состояние здоровья, лишь бы только побыстрее попасть на фронт. «И что бы ни говорили теперь, люди шли туда сами, по доброй воле. Мужики уезжали на фронт, а мы, грешные, должны были расставлять койки и таскать на себе прибывающих уже тяжелых раненых».
«Я понимаю, Катя, что психологически во всем этом сейчас очень трудно разобраться, трудно в это поверить, как могло сочетаться в этой огромной стране одно с другим?! Как можно было в той же нашей семье скрыть свое прошлое, когда до революции каждый год издавались огромной толщины справочники офицеров царской армии? Да — были репрессии, аресты, «черные воронки». Но была и любовь к родине! Настоящая любовь и настоящий патриотизм. Кстати, мой отец, Михаил Молев, приехав из Ставрополя вместе с женой, моей мамой, получил в Москве инженерное образование и работал одним из первых инженеров-электриков. Так вот в его профессиональной среде, в отличие от актерской и писательской, «не взяли» вообще ни одного человека. И нас не тронули. Потому что, возможно, понимали, что без техников страна пропадет!»
Я вижу из-за плеча Нины Михайловны, как склонилась над страницами своей книги леонардовская Мадонна и снова улыбнулся младенец на ее руках: «Мне кажется, что в критические моменты истории, что раньше, что теперь — из-за Украины и Крыма, — в нашем народе рождается небывалое единение, на все прочие мелочи мы закрываем глаза. Мы едины в беде. И вопрос о национальном самосознании, национальной идее — вот он, народ нашел на него ответ сам. Это наша земля, земля наших дедов, и мы ее не отдадим».
… 5 декабря 41-го года ей исполнилось 16 лет. А 10-го ее вызвали в ЦК ВЛКСМ. «Ты формируешь театрально-зрелищную бригаду и едешь с ней на фронт, — сказал секретарь. — Из Москвы эвакуировали все театры».
— И мы поехали, — утверждает Нина Михайловна. — Я нашла ребят, составила репертуар и «залитовала» его, то есть прошла цензуру. Чеховское «Предложение», «Медведь» — они у нас прошли под громовой хохот. Мы играли по три-четыре выступления в день. С ума сойти от повторения одних и тех же слов. Потом уже брала истории из жизни госпиталей, штабов, «подсматривала» за солдатами, нашими зрителями...
От места к месту они перемещались в открытом «ГАЗ-40», едва-едва утепленном какими-то одеялами. Нина сидела в шоферской кабине, рядом с водителем, на коленях — учебники по истории и математике за 9–10-й класс, над которыми она, бывало, засыпала между переездами.
Фронтовые гастроли длились подчас и неделю, и десять дней. И все это время семья не знала: жива ли? здорова?
Писали письма на Второй Белорусский фронт.
Ушанка. Полушубок. Ватные штаны. Видели бы свою внучку ее аристократические прабабушки, в нарядах с пышными кринолинами, как в корсеты, утянутые в тысячи дворянских условностей. Перед выступлением она наскоро переодевалась во взятые под расписку платья из депо театральных костюмов в саду «Эрмитаж».
Единственный главный приказ Нины самой себе был один: «До конца войны — никакой любви». 2256 выступлений за 3 с половиной года. Какая уж тут любовь, и в самом деле?!
После Парада Победы 24 июня 1945 года в Кремле был прием, в котором принимали участие атташе стран-союзников. Там же поляки вручали пять своих золотых крестов — высшие символы воинской славы страны, красоты неимоверной, их внешний вид не менялся с XVII века.
Вручали эти награды маршалу Рокоссовскому, Жукову, Коневу, лейтенанту Элию Белютину и старшему лейтенанту, «артистке» и, теперь уже можно это писать, разведчице Молевой.
Тогда она впервые увидела своего будущего мужа. Который в свои 16 лет вывел из окружения 400 красноармейцев, раненый, едва избежавший ампутации, рисовавший потом в госпитале только левой рукой, через боль, чтобы восстановить ее функции. Но в ту первую встречу в Кремле никакого впечатления, если честно, она на него не произвела.
И он на нее, кстати, тоже. «После награждения на меня накинулся Рокоссовский, который посчитал, что я на равных разговаривала с товарищем Сталиным, поздравлявшим награжденных. А моя война уже кончилась, я была свободным человеком...»
...Вертится, вертится калейдоскоп. Что должно — сбудется, как бы ни старались мы сами избежать приготовленного специально для нас чуда...
Второй раз они встретились уже в 49-м. Спустя четыре года. В Исторической библиотеке. Элий заканчивал аспирантуру, Нине оставалось еще учиться. «По-моему, я вас где-то видела?» — задумалась она. «И ваше лицо мне кажется почему-то знакомым». «А вы читали статью Сергея Образцова об условностях в искусстве?»
«Он и она. Оба окоченевшие, — написала она потом в одной из сотни своих книг. — В ходе разговора неожиданно обнаружилась общность взглядов и жизненной позиции... В густеющий сумрак пустынной аллеи вышли будущие супруги Белютины».
Они закончили этот разговор только 63 года спустя.
«Ре» — Rerum — «Материя»
История спрятанного на Никитском бульваре среди хлама фамильного сокровища хранилась в их семье, как елочная игрушка, бережно завернутая в тонкую папиросную бумагу памяти, спрятанная где-то в самом-самом ее уголке, в ожидании праздника, который, увы, так никогда и не настанет — красивая и несбыточная сказка. Неспособная превратиться в быль...
В этом доме много десятилетий жили совсем другие люди. Хлопали входными дверями работницы заводов и фабрик, сбегали по стертым мраморным ступенькам комсомолки и комсомольцы, гуляли с колясками ширококостные советские мадонны, работяги, вытягивающие из жен в день получки пару десяток, пережившие «хлебные карточки» и войну старухи с запавшими глазами. Целую пятикомнатную квартиру за стеной одна занимала Фотиева, секретарша Ленина.
Невозможно, немыслимо было представить в этом обычном доме... да Винчи.
Да и был ли он там еще? Как проверить?
Поездки художника Ивана Гринева во Францию — были ли и они?
Сама Франция, оставшаяся за «железным занавесом», тоже превратилась в сказку.
Отель «Друо» — Париж, Монпарнас, — в котором находился один из любимых дедом Гриневым аукционных залов, элегантный, ставший прообразом громких и шумных аукционов уже нашей эпохи.
«Да Винчи Иван Егорович тоже привез из своей поездки во Францию. Купил в каком-то частном, распродававшемся собрании. Картину датируют 1478 годом, заканчивал ее уже не Леонардо, а его современник и ученик Бернардино деи Конти».
Иван Гринев женился только в 73 года. До этого не считал возможным, отдавая всю силу и страсть коллекции. Его супруга, 45-летняя княжна Мария Курбатова, через девять месяцев подарила ему очаровательную и единственную дочь Лидочку. Та в свою очередь вышла за итальянца Микеле Белуччи.
И так далее, так далее...
Заполучить дедову квартиру назад казалось совершенно невозможным.
Но Моссовет по просьбе редактора журнала «Вопросы истории», где работала Нина Михайловна, вдруг предложил вернуть ей часть жилплощади деда мужа. Три комнаты из двенадцати. Мама Элия, та самая дочь княжны Курбатовой Лидочка, которой сравнялось уже 98, объяснила детям, где спрятан клад. Как его искать.
На дворе стоял 68-й год...
Я вижу эти антресоли, волшебную дверцу, без золотого ключика открывавшую дверь в неведомую страну, в прошлое.
Неужели на них никто так и не залез за 50 лет?
| Комментировать | « Пред. запись — К дневнику — След. запись » | Страницы: [1] [Новые] |
