В этом мире, суетном, как муравейник, мы разделены неощутимой гранью одиночества. Уничтожить ее невозможно: она прорастает сквозь тебя, она становится твоей сущностью, ты - ее частью. Разрушить ее - равнозначно самоубийству. Она растет, и ее невидимая мифологическая махина заполняет тебя своими кристаллами: подобное происходит с оконным стеклом, тронутым морозом; только одиночество - не изящный узор, а холодная и бесформенная глыба, приросшая, как панцирь, отделяющая от людей и мира. Все мы в панцирях... Одинокие люди, вынужденные поглощать свое тепло и не чувствующие тепла инородного...
Ты другой. Ты не притворяешься, что любишь шумные компании, потому что панически боишься одиночества. Ты не пытаешься убедить себя и других, что независимее и жизнерадостнее, чем ты, нет человека на свете. Но ты обделен, ты отделен... Видимость свободы - еще не свобода, видимость стойкости в действительности - самая неуемная печаль безысходности, прикрываемая красивыми одеждами фраз. Даже в самой шумной толпе окружающей тебя юности ты с ужасом ощущаешь давящий вакуум одиночества знакомых и незнакомых тебе людей. Но что тебе они, когда ты сам - кровоточащая рана? И тебя пронзает острая, как боль, мысль: "То, что не снимается силой, может ли сняться само по себе, без постороннего вмешательства? Возможно, выход прост: стоит только расслабиться, и без труда выйдешь из знобящей оболочки, как из ледяной купели, - чистым, свежим, но обожженным холодом. И отправишься искать задние врата рая, чтобы там согреться, чтоб там стать самим собой - не играть, не притворяться, когда принуждает жизнь или по своему желанию".
Но тропинка к задним вратам забыта. Но, собираясь в стаи, компании, толпы, люди, не освобожденные от панциря, делают его гнет сильнее, а грань, разделяющую их, - толще. Ты слишком хорошо знаешь это. Но слова о задних вратах кем-то (а может, и тобой) понимаются буквально.
Вы лежите в постели, и скомканные простыни похожи на твои скомканные чувства, рожденные неожиданно пришедшим отвращением к телу рядом. Ты куришь и пытаешься скрыть свое равнодушие к нему.
Ты часто становишься равнодушным к тем, кто отдал тебе себя полностью и больше не интересует. Может быть, равнодушие - начало рождения кристаллов одиночества?
Но тебе кажется, что ты – один из столпов, и весь мир должен быть благодарен твоему существованию в нем. А ты существуешь, сея равнодушие и отчуждение, как сорную траву... Такова цена твоего существования?
Равнодушие - это твое растущее чувство собственной значимости, а не ответная теплота на чью-то теплоту.
Завтра в твоей постели займет место другая... Неужели ты и ее выбросишь из своей жизни, как не заслуживающий внимания второстепенный эпизод, как одноразовую вещь, как любимую в детстве игрушку, напоминающую о твоих слабостях?
Послезавтра ты не будешь лить глицериновые слезы и не станешь жаловаться на одиночество и непонимание? Но что ты сам сделал для того, чтобы кому-то не было одиноко, что ты предпринял ради того, чтобы непонимание стало не железной оградой, а низким деревянным заборчиком, высота которого преодолевается прыжком (над собой? из себя?)?
...Но случится чудо - ты влюбишься... Ты будешь радоваться, изучать непривычное для тебя чувство глядя на нее и... отравлять ее медленно действующим ядом сомнений. "Способен ли я на настоящие чувства? - будешь думать ты. Но нет, ты влюбился - поймешь ты, и в глубине души пожалеешь, чувствуя, как рушится твоя независимость от всех - этот каменный колосс на глиняных ногах.
Ты влюбишься и на время забудешь о холодных подводных течениях на дне души. Ты влюбишься, не задумываясь, надолго ли эта привязанность или "предмет твоего обожания" - всего лишь транзитный пассажир, один их многих на холодном вокзале твоей души. Ты влюбишься, а вскоре сердечная боль будет острыми когтями разрывать твою грудь, спазмы наполнят голову тупой чугунной тяжестью, когда ты поймешь, что сам оказался в роли отверженного.
А пока вы вместе, ты счастлив, и ложе, немой свидетель любовных баталий, еще не стало прокрустовым. Ты с наслаждением вслушиваясь в столь приятный тебе голос возлюбленной.
- Теперь я не боюсь остаться один, - в состоянии полуопьянения своими чувствами говоришь ты.
Говоришь и не веришь, говоришь, надеясь услышать подтверждение своим словам. Но вместо него на тебя обрушивается чудовищный по неожиданности монолог:
- Мы боимся того Человека, которого создали сами... Люди любят жаловаться на свое одиночество, объясняют свои похождения боязнью одиночества, а сами, может, только и способны существовать в нем. Присутствие других людей в их жизни давит, как четыре стены. Душевная ксенофобия - страшная болезнь для тех, кто действительно боится одиночества, а не для тех, кто оправдывается, заставляет поверить, что он такой, какой есть на самом деле, а не тот, кем хочет казаться. Но есть люди, желающие одновременно, чтобы никто не нарушал их внутренний покой, и в то же время - чтоб мир вертелся вокруг них. Из таких и рождается такие как ты, оберегающий зыбкие границы кажущейся независимости. Но одиночество - странный зверь: оно может воплощаться и в безжалостного тигра, и в поджавшую хвост собаку, напуганную окриком, изменением интонации в голосе. И мы боимся паршивой шавки? Завтра мы забудем о нашем одиночестве и окажемся в разных жизнях. А поутру... Жаль, отрезвление приходит поздно... Знаешь можешь включить меня в клуб своих поклонниц, я училась жить глядя на тебя потому что иначе в этом мире не выжить.
Она оборвет монолог, возьмет очередную сигарету, станет делать глубокие затяжки и не заметит, как побледнеет твое лицо и затрясутся руки, и пепел с погасшей сигареты серой пылью упадет на пол.
- Ты... хочешь сказать, - наконец, справившись с шоком, ты обретаешь дар речи, - что я... что ты...
- Все, что думала, я уже высказала, - пресечет она твою попытку разобраться в услышанном, выбросит сигарету - Меня ждут...
- Кто? - оцепенение ослабит щупальца, но тебе все равно будет тяжело дышать.
- Один из твоих бывших знакомых. Знаешь, меня не покидает мысль, что ты всегда только пользуешся остальными, именно от них я и узнала о тебе... Ты не впускал их дальше собственной спальни. А ведь среди них были и надеющиеся, что после спальни ты их впустишь в сердце.
Сознание твое помутится:
- Значит, ты меня не любишь, а мстишь за них? - родится догадка.
- Значит... - утвердительно произнесет, одеваясь, твоя бывшая возлюбленная. – Ты же помнишь, правило - стать тобой…
Ненависть и отчаяние образуют в тебе гремучую смесь, и ты взорвешься – но ее уже сдесь не будет и забьешся в в самый дальний угол, а твой рассудок погрузится во тьму... Слабый свет ночника будет падать на тебя, сжавшегося, словно ребенок в утробе. Спальня будет пуста. И вдруг стены ее дрогнут и начнут раздвигаться до бесконечности. Ты в испуге посмотришь в зеркало окна и в нем вместо себя увидишь на постели скорпиона, жалящего себя. В умирающем мозгу поплывут бессвязные мысли агонизирующего человека, умирающего от... чего?
"Когда закрыт парадный подъезд, можно войти по черной лестнице... Сорная трава мешает открыть врата... задние врата... Желанные места, наполненные излитой влагой, превратились в черные дыры, засасывающие дыры... Ты перепутал врата... Ты, не способный на любовь, сотворил пороки... Ты превратился в кристалл... Ты умер... И после тебя не осталось ничего кроме клуба поклонников сотворенных тобою и таких же бездушных".
