В колонках играет - Mourning Beloveth - A Haunting Vision

Собственно, в данной рубрике я буду собирать цитаты, показавшиеся мне глубокомысленными. И, по мере своих скудных способностей, их комментировать.

Итак, три цитаты:

«Смерть есть больше признак целесообразности, проявление приспособляемости к внешним условиям жизни, так как при разделении клеток тела на сому и зародышевую плазму неограниченная продолжительность жизни индивидуума была бы совершенно нецелесообразной роскошью».

«Гартман считает характерным для смерти не появление «трупа», этой отмершей части живой субстанции, а определяет ее как «окончание индивидуального развития».
В этом смысле смертны и Protozoa, смерть совпадает у них с размножением, но этим она известным образом замаскировывается у них, так как субстанция производящего животного непосредственно переводится в субстанцию молодого потомка».

«…жизненный процесс индивидуума из внутренних причин ведет к уравновешиванию химических напряжений, то есть к смерти, в то время как слияние с индивидуально отличной живой субстанцией увеличивает эти напряжения, вводит, так сказать, новые жизненные разности, которые еще должны после изживаться».

Строго говоря, эти мысли Фрейду не принадлежат, он лишь излагает теории разных биологов, на которых ссылается, – Вейсмана, Гартмана и других. Но всё же он их собрал – со своими целями. Чтобы узнать каковы цели, советую ознакомиться с самим опусом, вынесенным в заглавие; он совсем небольшой. Вкратце, Фрейд попытался найти волю к смерти и волю к жизни не то что на уровне животных, а чуть ли не на уровне клеток. Рассуждать о либидо у одноклеточных простейших – это, конечно, сильно, хотя больше занимают сами рассуждения и обоснования, нежели конечный вывод. Да, по сути, никакого вывода и нет, а только предположения.

Поясню цитаты. Сома – это смертные клетки, а зародышевые – потенциально бессмертные, т.к. они могут развиться в новый организм и, так сказать, обрасти новой сомой. Но такое разделение касается только многоклеточных, поэтому проблеме одноклеточных посвящена вторая цитата: есть ли у них смерть, если они постоянно делятся, размножаются, а старого организма как бы не остаётся? Третья мысль, наиболее подвергшаяся фрейдовской обработке, на мой взгляд, самая занимательная. Живая субстанция появилась из неживой, и Фрейд полагает логичным её стремление снова стать неживой, т.е. достичь равновесия, покоя, стабильности – и полного устранения раздражение. Собственно, это уравновешивание и есть смерть. Сома как раз и стремится к смерти. В то же время, размножение является таким раздражением, которое только подстёгивает «беспокойность» – т.е. некоторое время не даёт живой материи стать неживой. В общем, лучше Фрейда мне не объяснить, притом что мысли очень тонкие, балансирующие на самом краю фантастического бреда.

На ум приходят множество аллюзий. Особенно животрепещущей кажется мысль о нирване – вот уж точно великий покой! В то же время всё вдумываюсь и вдумываюсь в два слова: «смерть целесообразна». Вот уж и впрямь неприятная истина! Приходит и такая ассоциация, может быть, довольно нелепая: жизнь можно сравнить с «жизнью» Windows, в которой накапливаются всякие глюки и ошибки – и в какой-то момент становится целесообразнее просто поставить новую систему, чем пытаться «лечить» старую. Так может быть, легче (в том плане, что меньше энергии потратится) создать новый живой организм, чем поддерживать функционирование старого? Иногда во всяких паранаучных сообщениях можно встретить идею о том, что даже есть «ген смерти». Не знаю, правда это или нет, но наличие такого гена лишний раз подтвердило бы, что смерть прописана природой, Богом, Высшим Разумом или кем там ещё.

Можно обойтись и без генов. Фрейд рассказывает об опытах, когда учёные пытались проследить «бессмертие» инфузории, наблюдая её деления и изолируя от окружающей среды. Её смерти они не дождались, но всё равно было замечено, что инфузория всё больше слабела. Дело в том, что она попросту травилась отходами собственной жизнедеятельности. Вот так и мы травим себя. Живой организм нестабилен, в отличие от какого-нибудь неживого камня, он испытывает не только внешние раздражения, но и внутренние, порождённые им самим. Это как раз соотносится с мыслью Фрейда (уже не биологической, а психологической) о том, что на наше сознание воздействуют как внешние факторы, так и внутренние – наше бессознательное. Т.е. сознанию приходится бороться и с тем, и с другим, и, в конечном счёте, подавлять то, что исходит из самого же организма. Другими словами, живой организм постоянно вредит самому себе, и чем сложнее его организация, тем изощрённее это вредительство.

В этом ракурсе постоянные мечтания человека о бессмертии, приобретающие в нашу эпоху дурной материальный привкус (опять же если вспомнить о всяких паранаучных сенсациях), кажутся вдвойне лицемерными. Да и долгая продолжительность жизни тоже. Вот говорят, что наука сделает то, сделает это, и человек будет жить очень долго. А если суть смерти состоит не в генах и уж тем более не в развитии медицины, а в сущности самой жизни?

Часто приходится слышать в разговорах о природе восхищения относительно её гармоничности, соразмерности, упорядоченности. Неудивительно в этом плане, что наибольшее удовольствие приносит лицезрение моря, гор, неба, т.е. объектов абсолютно неживых, а стало быть и гармоничных. Жизнь уже сама по себе есть хаос, она непредсказуема – так почему бы ей самой не стремиться к стабильности неживого? Вспоминается и «аполлоновское» и «дионисийское» у Ницше: первое есть застывшее и неизменное (хотя и образцовое), а второе – хаотическое и постоянно изменяющееся (но образец тут невозможен). Тут видится как раз воля к смерти и воля к жизни. Особенно, если учесть, что размножение как раз и есть постоянное изменение. Аполлоновское, как мне кажется, есть итог однажды остановившегося дионийского. Так и смерть, полный покой, есть итог постоянно меняющейся жизни. Если продолжать аналогию до конца, то смерть оказывается эталоном, образцом, и это опять же соотносится с постулатом Фрейда о желании живой материи быть неживой, ну да не будем мудрствовать.

Таким образом, воля к смерти оказывается чуть ли не метафизическим понятием. Правда, всё же остаётся ещё и воля к размножению, т.е. к жизни, а она как раз и не объяснена. Сам Фрейд ничего вразумительного по этому поводу не говорит (ну, или я не понял), кроме, наверное, мысли, что размножение служит способом слиться в единое целое, которым, видимо, изначально и была живая материя (хотя это опять же попахивает пресловутым стремлением к стабильности). Но тут Фрейд обрывает сам себя, и я умолкаю следом за ним.