Должно быть, никогда не любишь достаточно. В течение своей жизни никогда, никого. Должно быть, всегда любишь слишком мало – и от этого все человеческие несчастья…
Мало…Иначе нас было бы уже не двое…
Увы, нас всегда будет двое. Но мы можем любить друг друга и верить, что мы уже одно…
Может, мы когда-то были одно…
Никто не может знать такие вещи. Всё равно воспоминания не остались бы…

Любовь…Совершенная любовь…Она, как смерть.
Кто знает? Думаю, никто никогда этого не узнает. Мы познаём лишь до тех пор, пока каждый из нас ещё сохраняет своё отдельное «я». Если бы наши «я» слились друг с другом, то случилось то же, что и с дождём. (Он ведь некогда возник из соединения двух газов – кислорода и водорода, а они уже не помнят, что когда-то были газами. Они теперь только дождь и у них нет воспоминаний о том, что было прежде.) Возникло бы новое «я», и мы бы уже не смогли помнить наши отдельные, прежние «я». Мы оказались бы кем-то другим – таким же непохожим на нас прежних, как непохож дождь на воздух, - и каждый не был бы уже отдельным «я», только углублённым через другое «я»…
А если бы любовь была совершенной так, что мы слились в одно, - это было бы всё равно, что смерть…
Возможно…Но ни уничтожение. Что такое смерть, не знает никто. Поэтому её нельзя ни с чем сравнить. Но, наверное, каждый из нас уже не чувствовал, что это он сам. Возникло бы новое одинокое «я»…
Значит, любовь обречена быть несовершенной?
Она в достаточной мере совершенна…
Нет, она должна быть несовершенной, теперь я понимаю. Будь она совершенной – вспыхнула бы мгновенная молния и всё бы исчезло…
Что-то осталось бы, но уже за пределами нашего познания. Также, как смерть?..
Кто знает, может у смерти совсем другое имя, мы ведь видим её только с одной стороны. Может быть, смерть – это совершенная любовь между нами и Богом…
Любовь так печальна…
Нет, она не печальна, а только приносит печаль, оттого, что она неосуществима и удержать её нельзя…
Мы по-дурацки определяем любовь – совершенная, несовершенная…
В этом и несчастье…
Нет, несчастье в том, что невозможно слиться до полного единства, и приходится расставаться…каждый день и каждый час. Знаешь это, и всё же не можешь удержать любовь, но она - самое драгоценное, что есть на свете, и всё же её не удержать. Всегда один из двух умирает раньше другого…Всегда один остаётся…

Я люблю тебя. Ты моя юность, теперь я знаю. Ты всё, без чего она не может обойтись. И то, и другое, и очень, очень многое…
Я люблю тебя… Люблю гораздо сильнее, чем думал. Моя любовь, как ветер: вот он поднялся. И думаешь, что это всего-навсего лёгкий ветерок, а сердце вдруг сгибается под ним, как в бурю. Я люблю тебя, сердце моего сердца, единственный островок тишины среди общей сумятицы; я люблю тебя за то, что ты чуешь, когда цветку нужна влага и когда время устаёт, словно набегавшийся за день охотничий пёс; я люблю тебя, и любовь льётся из меня, точно из распахнутых ворот, где таился неведомый сад, я ещё не совсем её понимаю и дивлюсь на неё, и мне чуть-чуть стыдно моих торжественных слов, но они помимо моей воли с громом вырываются наружу и отдаются гулким эхом; кто-то говорит из меня, кого я не знаю, может это третьесортный автор мелодрамы, или моё сердце, уже не ведающее страха…
Я люблю тебя и знаю, что никого никогда не буду любить, как тебя, потому что никогда не буду таким, какой я сейчас; в это мгновение, оно уже проходит, пока я о нём говорю, и я не могу удержать его, даже если бы отдал за него свою жизнь…
Наконец-то я понимаю…Наконец чувствую его, несказанное счастье, и печаль, и мечту, и двойственность лика. Это же радуга и по ней можно пойти, но если на миг усомнишься, то сорвёшься вниз…
Чудо прошло мимо, оно коснулось, но не переродило меня, моё имя осталось тем же, и я, вероятно, буду таскать его за собой до конца моих дней…Я не феникс, возрождение – не для меня, я попыталась летать, но снова, точно ослеплённая неуклюжая курица, спотыкаясь, валюсь наземь и опять застреваю в колючеё проволоке…
Я не способна ходить по радуге, но так хотела бы научиться...А кто способен?
Никто. Но достаточно, если человек об этом тоскует…
Какая гордыня воображать, что жизнь имеет начало и конец!
Я не сразу понимаю. За нами сад уже готовится к приходу ночи; но перед нами, по ту сторону железной решетки, всё кипит и пылает, словно происходит бурный алхимический процесс…Начало и конец, думаю я и вдруг понимаю, что имела в виду: гордыня воображать, что можно вырезать и выделить свою маленькую жизнь из этого огня и кипенья и сделать наш обрывок сознания судьёй её продолжительности, тогда как эта жизнь – просто маленькая пушинка, которая недолгое время плавает в нём. Начало и конец – выдуманные слова понятия времени, плод тщеславного сознания амёбы, не желающей раствориться в чём-то более великом...
Милый, любимый, жизнь моя! Мне кажется, я наконец чувствую, что такое любовь! Это жизнь, только жизнь, высочайший взлёт волны, тянущиёся к вечернему небу, к бледнеющим звёздам и к самому себе, - взлёт всегда напрасный, ибо он – порыв смертельного начала к бессмертному; но иногда небо склоняется навстречу такой волне, они на миг встречаются, и тогда это уже не закат с одной стороны и отречение - с другой, тогда уже нет речи о недостатке и избытке, о подмене, совершаемой поэтами… Я несу какой-то вздор, слова льются непрерывным потоком, может быть, в этом есть и ложь, но ложь только потому, что сами слова лживы, они словно чашки, которыми хочешь вычерпать родник, - но ты поймешь меня и без слов, всё это так ново для меня, что я ещё не умею его выразить; я ведь не знал, что даже моё дыхание способно любить, и мои ногти, и даже моя смерть, поэтому – к чёрту вопрос о том, сколько такая любовь продлится, и смогу ли я её удержать, я смогу ли её выразить…





Erich Maria Remarque