- Дочь дворцовой горничной, рождённая в один год с принцессой и названная в её честь. Отца не знала, возможно, он был аристократом или просто бессовестным человеком. Хотя одно другому не мешает, правда? В общем, мама всегда была невысокого мнения в частности о нём и о мужчинах в принципе. Замуж она так и не вышла, воспитывать меня старалась в строгости, получилось, как видишь, не очень...
Она остановилась на полуслове, глядя на него так, будто загадала загадку. Оскорбительно простую. Ответ на поверхности. Почему же ты его не видишь?!..
Он мысленно перебирал её слова: что здесь не так? Если вычеркнуть из памяти сегодняшнее утро, звучит вполне достоверно. И даже если нет, для всего можно найти объяснение. Придумать. Да. Со словами всё в порядке. Просто дело не в словах. В том, как она говорит об этом. Скучное изложение никому не интересных подробностей. И ведь не поспорить: для других это именно так. А вот для неё самой всё должно выглядеть иначе...
- В это кто-то верит?
Она неопределённо дёрнула плечом.
- А на самом деле?
Она молчала, разглядывая собственные руки. Не скажет, понял он. Он угадает, или всё останется как есть. Но ненадолго. До следующего повода для драки. Он угадает.
Узкие ладони. Красивые пальцы, ухоженные. Но она и не служанка, чтобы щеголять мозолями и поломанными ногтями. На правой руке серебряное кольцо, вроде печатка, но что на ней - не разобрать, на левой... Вот оно! Он обернулся, чтобы убедиться. Далеко позади, над самым высоким зданием рыночной площади развевался флаг пронзительно-синего цвета с тем же символом, что на её золотом перстне. И это могло значить лишь одно. Нет, конечно, перстень можно было подделать, украсть или получить в подарок за какие-то особые услуги, оказанные королевской семье. Просто он увидел её другими глазами: то, как она вела себя, как двигалась, как смотрела... Дочкой прислуги, пусть даже дворцовой, её могла счесть только очень невзыскательная аудитория. С другой стороны, символы своей принадлежности к королевской семье она им тоже, наверное, не показывала. И едва ли позволяла целовать себя в переулке за рыночной площадью... Нет, об этом сейчас думать не стоит.
- Но ты воруешь?..
Она искоса взглянула на него и опустила ресницы. Вот так. Принцесса крови ворует кошельки у зазевавшихся прохожих - и никаких объяснений.
- Что с тобой случилось?
Она улыбнулась, неожиданно ехидно и зло, взглянула - и будто обожгла этим взглядом.
- Что случилось?.. Серьёзно? Ты не позволил мне умереть, вот что случилось!
- Ты хотела?..
- Я хочу.
Он закрыл глаза. Сердце билось так, как если бы он снова бежал. За ней, от неё... неважно. Зачем он во всё это ввязался? Кто его просил? Хотя, кто просил, понятно. Непонятно, почему он согласился.
- И у этого решения, конечно, есть стоящая причина? - Зачем он это говорит? Какой в этом смысл? Дать ей возможность передумать? Или самому впутаться в то, что не имеет к нему ни малейшего отношения? Что-то подсказывало ему, что на этот вопрос не может быть единственного ответа.
- Я потеряла тех, кого люблю, и хочу быть с ними.
Ну конечно.
- Ты и ему рассказывала эту историю про дочку горничной? Тому, кого ты...
Её губы дрогнули в какой-то совсем уж горькой усмешке, заставив его остановиться.
- Он всё равно не поверил, как оказалось. Мы ссорились, я пригрозила стражей, он сказал: служанки стражниками не распоряжаются.
Она замолчала, глядя в пыль под своими ногами, а он вдруг понял, что эта тишина страшнее любых слов, которые она только может сказать.
- И что дальше?
- А ничего. Той ночью моя угроза сбылась без малейших усилий с моей стороны. Я пыталась спасти его, но что у меня было? Ни плана дворца с потайными коридорами, ни несчастной отмычки... И я сделала единственное, что могла - и самое глупое, что только можно было сделать - пошла к королю. Он обещал мне уникальную возможность поприсутствовать на казни, я обещала убить его самого. С особой жестокостью. С тех пор он не рискует оставаться со мной наедине. Вот и всё. Это ты хотел услышать?
- Если честно, нет.
- Конечно, нет. Все предпочитают смотреть на "самую красивую девушку королевства", а не слушать о том, почему она совершает пятнадцатую попытку самоубийства.
- Правда?..
- Про пятнадцатый раз? Нет. После него я перестала считать.
- Не слишком ли сложный способ ты для этого выбрала?
- А что остаётся? Яды и заклинания не действуют. Верёвка рвётся или развязывается в самый ответственный момент. Раны заживают, стоит потерять сознание, а просыпаться в луже застывшей крови не очень-то приятно, знаешь ли.
Об этом она говорила легко и непринуждённо. Как девочка, выбирающая наряды для куклы. Может быть, белый? Может быть, красный?..
Может быть, на этом стоило остановиться, но...
- Прыгнуть с большой высоты?
- Падаю в обморок на самом краю.
- Утопиться?
- К моему глубочайшему сожалению, я с детства боюсь воды.
Он вздохнул, она тоже.
- А ты разбираешься. Пытался?
- Обдумывал.
- Возьмёшься оказать мне эту услугу?
- Нет!
- А за деньги?
- Тем более.
- Не так-то ты прост, случайный прохожий.
Он молчал. Ну что можно на это ответить?
- Завтра попробуешь снова?
- Думаю, ещё сегодня. Осталась всего неделя.
- До свадьбы, да? Не хочешь замуж за нашего принца?
- А ты хочешь, чтобы другие выбирали, с кем тебе идти в спальню?
- Нет, спасибо.

Бессонница в итоге снова выгнала её на воздух, но сквозь облачную дымку, сплошь затянувшую небо, едва виднелось размытое пятно заходящей луны, а звёзды и вовсе растворились в ней без следа. Взгляд, вопреки здравому смыслу, скользнул по крыше дома Верховного министра. Ожидаемо пустой. Разочарование накрыло её одновременно с облегчением: наверняка за проклятой крышей наблюдает целый отряд стражи.
Она стояла тут и прошлой ночью, точно зная, что его нет, просто не может быть в городе. А сейчас? Удалось ли им выбраться из леса? Или хотя бы выжить? Есть ли в этом ожидании хоть какой-нибудь смысл?
Она неторопливо оглядела близлежащие дома, но не увидела ничего интересного: где-то темно, где-то светло, но неизменно за наглухо задёрнутыми шторами. Приближённые короля помнили, кому обязаны своим положением, но ничуть ему не доверяли, а в основном ещё и боялись до потери пульса. Эти люди ей не помогут. А те, которые могли бы попытаться, даже не догадываются о том, что она нуждается в помощи, но и они не станут рисковать ради неё, если рассказать им правду. И едва ли их можно за это винить. Она вздохнула.
Сейчас лишь двое в целом городе знают, кто она, но блудный сын Верховного министра, сделавший выбор в пользу жизни ночного грабителя, не очень-то подходит на роль героя-самоубийцы. А Дэльмира... Она вообще не была уверена, как волшебница теперь к ней относится. Если не потребовала от своего сына немедленно прекратить смертельно опасные отношения, возможно, не так уж и плохо? Или всё же успела ему что-нибудь сказать? Другой вопрос, что он всё равно не стал бы слушать.
Луна наконец зашла, но набежавшие за это время облака окончательно похоронили надежду увидеть звёзды, и она сдалась. Кинула прощальный взгляд на пустую крышу, и тут её внимание привлёк свет в окне напротив. Чуть ниже этой самой крыши. Огонёк стоящей на столе свечи вёл себя как минимум странно: дрожал, выдавая серию коротких вспышек, почти гас, но раз за разом вспыхивал снова. Она смотрела и не могла отвести взгляд, не в силах понять, почему это важно. И важно ли в принципе.
На её глазах свет стал ровным, резко, как по волшебству, а вслед за этим в оконном проёме возник силуэт, и, хоть Верховного министра едва ли можно было назвать её хорошим знакомым, она узнала его с первого взгляда. Высокий, аскетически худой, с вечно поникшими, будто в ожидании удара, плечами, он всегда казался ей лишь тенью человека, которым, возможно, когда-то был. Стоило бы, пожалуй, убраться с глаз долой, пока высокопоставленный сосед не донёс её отцу, что принцесса опять высматривает кого-то с балкона, но уходить почему-то расхотелось. С минуту он, казалось, смотрел прямо на неё и вдруг неожиданно театральным жестом вскинул руки, заставив её затаить дыхание. Язык знаков явно давался ему с трудом. Едва ли нечаянный вестник в самом деле понимал, какое именно сообщение ей передаёт, больше было похоже на то, что он дублирует движения другого человека, находящегося в глубине комнаты. Она впилась взглядом в освещённый прямоугольник окна. Нет, будь в этой комнате тот, кого она ждёт, он показался бы ей лично. А если нет, то ради кого сам министр будет заниматься подобной ерундой, кого предпочтёт скрыть от взглядов, рискуя собственной безопасностью? Ответ напрашивается сам собой. Значит, блудный сын вернулся домой. И что-то задумал?
Министр тем временем закончил свою "речь" и замер, снова глядя на неё, будто бы вопросительно. Всё ли она поняла? Не надо ли повторить? Она поспешно показала в ответ, что да, не помешает. Бросив короткий взгляд куда-то за спину, необычный посланник кивнул и, неумело пользуясь языком знаков, повторил сначала. На этот раз она не отвлекалась.
*Я рядом. Есть план. Жди.*
И ещё какое-то слово, интуитивно понятное, но неоднозначное.
Ждать? Легко говорить. Чего ждать, если уже завтра вечером... Он рядом? Но это и так было понятно. Зачем тогда?.. И то, последнее слово, смысл которого всё ускользал от неё... Плохой? Отвратительный? Страшный?
Ужасная.
Она стремительно обернулась, но оконный проём был уже пуст. О странной встрече напоминала лишь догорающая свеча на столе. И одинокая белая роза в тонкой хрустальной вазе.
Рядом... Она прижала обе ладони к груди, будто опасаясь, что кто-нибудь услышит бешеный стук её сердца, и неожиданно для себя самой рассмеялась. И смеялась, пока не потекли слёзы.
Этой ночью впервые за долгое время она спала спокойным сном без сновидений.

Темнота сомкнулась вокруг неё. Первые несколько шагов она едва ли понимала, куда идёт, потом под ногами начались ступеньки. Это она помнила: если некуда идти вверх, значит, вниз. Сто двадцать пять ступеней - и улица. Вариантов стало в четыре раза больше, она остановилась в темноте дверного проёма, не решаясь сделать шаг, и, наверное, это спасло её. Переулок слева наполнился голосами, раздражёнными и оправдывающимися, шороха шагов того, кто подошёл сзади, она не слышала, поэтому ему удалось прижать её к стене почти без сопротивления. Нет, она попыталась укусить прикоснувшиеся к губам пальцы, но их тут же сменила гораздо более устойчивая к укусам ладонь. Вторая рука легла на её левое бедро, куда и она сначала потянулась, на мгновение забыв, что кинжала там больше нет. По улице за окном прошли несколько человек, вроде бы они несли что-то тяжёлое, она не поняла, что именно. Когда шаги и голоса затихли вдалеке, тот, кто держал её, разом опустил обе руки, а потом неожиданно прижал её к себе, как будто испугался сильнее, чем она сама.
- Пошли отсюда, - прошептал он, касаясь губами её виска.
- Нет.
- Нет?
Она прислушалась к себе: внутри было холодно и пусто, но впервые за много дней установилось некое подобие равновесия, и оно было необходимо ей сейчас.
- Я не могу пойти с тобой.
- Не можешь? - Его руки ещё держали её, но она уже знала: отпустит. - Или не хочешь?
Чего она действительно не хотела, так это продолжать бессмысленный разговор...
- Какая разница? Не могу!
- Но хочешь? - настаивал он.
Она промолчала и, наконец выскользнув из его рук, отступила на пару шагов вдоль стены. Он не порывался прикоснуться к ней снова, только вздохнул.
- Куда тебя проводить?
- Я никуда с тобой не пойду.
- С чего бы это?
- Хочу побыть одна.
- А завтра?
- И завтра.
- И послезавтра, видимо, тоже? - Она не ответила, он пожал плечами. - Это твоё право.
- Я ухожу, и если увижу, что ты за мной идёшь...
- Не увидишь, обещаю. Только... на случай, если ты передумаешь... - Он быстро шагнул к ней, поймал широкую шёлковую ленту, заменяющую ей пояс, и завязал узел на её конце, а потом будто растворился в темноте.
Она постояла ещё с минуту, мысленно ориентируясь в пространстве, завернулась в плащ, накинула капюшон и вышла в ночь. Глаза успели привыкнуть к темноте ещё в помещении, а заблудиться она не боялась уже давно, и остановить поток лезущих в голову мыслей было уже невозможно. Ей предстоял серьёзный разговор с братом, и ждать дольше, чем до утра, нельзя. Если всё пройдёт хорошо - а она на это рассчитывала - они вместе займутся подготовкой его коронации. Потом будут мирные переговоры с обиженными соседями, а значит, посольства, балы... обычная жизнь принцессы без страха, что каждый заговоривший с тобой будет отправлен в ссылку или казнён. А что дальше? Вероятно, брат попытается найти ей нового жениха. Учитывая, где и кого именно он будет искать, это могло бы сработать. Года два назад. Теперь ей это уже не нужно, и, чтобы избежать бесконечных споров, придётся подготовить пути отступления. А путь, если мыслить здраво, у неё всего один: единственный в королевстве магический университет. Лучший вариант как можно дольше не попадаться на глаза под благовидным предлогом. Когда-то - когда она ещё мечтала там учиться - подобная мысль показалась бы ей кощунственной, теперь эта однозначность выбора почему-то больше всего напоминает тупик.
Но если не всё это, то что остаётся?.. Она задумчиво коснулась пояса, отдёрнула руку, потянулась снова... Узел оказался не то двойным, не то тройным. И когда только успел?.. Внутри что-то было. Она попыталась определить содержимое на ощупь, но потерпела сокрушительное поражение: узелки были ещё хитрее, чем показалось сначала.
Если развязать узел, будет ли это означать, что она передумала? С другой стороны, как ей иначе узнать, есть ли повод передумать? Или она просто этот самый повод ищет? И есть ещё один очень хороший вопрос... Как, собственно, он узнает о том, что она передумала? На этом с равновесием было покончено. Мгновение назад она почти не помнила, каким сильным, всеобъемлющим, обжигающим может быть гнев. И ровно за это мгновение вышла из себя настолько, что самой неожиданно стало смешно.
- Эй, так нечестно! Ты обещал!
- Ты же меня не видела, - спокойно возразила темнота. И совсем не с этой стороны, откуда она ожидала.
- А сейчас хочу! - немедленно потребовала она, вызвав у "темноты" отчётливый смешок двусмысленностью собственных слов.
- Ты передумала?
- Нет! Не знаю...
- Думай.
- Ну пожалуйста!
- Нет.
- Нет? Издеваешься?!
Именно. Издевается, дразнит, выводит из себя... Только почему после всего этого сама мысль о той нормальной жизни, которой у неё никогда не было, кажется такой невыносимо тоскливой?.. Она опустилась прямо на песок и демонстративно начала распутывать узлы. Это заняло позорно много времени: если бы он связал этим поясом её, без посторонней помощи она бы не выпуталась. Зато не пришлось бы больше ничего решать...
Когда последний узел был развязан, на её ладони осталось именно то, чего и следовало ожидать. Она провела кончиком пальца по тонкому серебристому ободку. Да? Нет? Губы беззвучно шевельнулись вслед за её мыслями - и дрогнули. Она не хотела знать, чего ей будет стоить второй вариант. Потому что уже знала. А первый... Кольцо, слишком свободно скользнувшее на палец, было не для неё. Для неё было то, второе, отразившее лунный свет, когда он подбросил и поймал его одной рукой, наконец появившись из темноты.

Из всех нежеланных побуждений это было хуже всех.
Она чувствовала себя бабочкой, в полёте неосторожно коснувшейся поверхности воды: крылья отяжелели, самой ей уже не взлететь, но и утонуть, когда весишь не намного больше пушинки, не так-то просто. И приходится плыть по течению с единственной надеждой, что тебя прибьёт к берегу, не искалечив хрупкие крылья.
Сон держал её на грани пробуждения, в любое мгновение грозя утянуть на глубину, и она была согласна тонуть, растворяться, исчезать, но дальше этой грани дело не шло. Она застряла в состоянии мучительной неопределённости, когда вроде бы и осознаёшь себя во сне, но даже малейшее усилие воли кажется непомерным, и тонкая ниточка боли, протянувшаяся откуда-то извне, показалась ей спасительной.
Разомкнуть ресницы оказалось не легче, чем заставить себя это сделать. Головокружение, тошнота и слабость нахлынули одновременно, мир расплывался, таял, рассыпался на части... А потом они встретились глазами - и всё встало на свои места. Ну... или почти всё. В том, прежнем мире им не приходилось прятаться, сидя плечом к плечу среди развалин. Там не было боли, глухой, нехорошей, затаившейся глубоко внутри, лишь временами выстреливающей вспышками в добрый десяток наскоро перевязанных, но непрестанно сочащихся кровью ран. И предрассветно светлеющее небо не означало смерть.
Что за развалины, от кого и почему они прячутся и ещё с десяток вопросов, ответы на которые имели смысл в том, прежнем мире, сейчас её не интересуют. Так же, как и собственная боль, не такая уж сильная, если разобраться: не хуже ясновидящей она откуда-то знает, что ни одна из её ран сама по себе не смертельна, разве что все вместе, капля за каплей... Гораздо сильнее её беспокоит мертвенная бледность, разливающаяся по его лицу. И то, как судорожно сжаты пальцы его левой руки, наискосок прикрывающей живот...
- Хотя бы себе помочь сможешь?
Она улыбается, чуть качнув головой: резерв исчерпан, она пуста, и выбирать ей не придётся.
- Даже тебе не смогу. А хотелось бы...
Он вздыхает - и она уже точно знает, что он скажет об этом её самоубийственном желании спасать его жизнь ценой своей... сказал бы, если бы каждое из оставшихся у них слов не было на вес золота, нет, куда дороже... Её накрывает осознание - и благодарность. За его молчание. За то, что так и не показал ей собственную, наверняка смертельную рану. И - особенно - за то, что может улыбаться. Даже здесь и сейчас.
- Ничего... - Он на ощупь находит её руку, переплетает скользкие от их перемешанной крови пальцы. - Я люблю тебя.
Она хочет ответить - хочет больше всего на свете - но может лишь сжать его руку в ответ, чтобы уже не отпускать.

Она не знает, сколько времени сидит на кровати, обхватив колени руками. Кажется, ей холодно: предрассветный ветерок, перебирающий её волосы, всерьёз решил напомнить, что на календаре зима.
Она может думать лишь об одном. Рядом, с головой укутавшись одеялом, лежит тот, кто прогонит все её кошмары. Достаточно коснуться его руки, лежащей на её подушке. Тонкие пальцы, переплетение платины и серебра на безымянном... Ей хочется этого так сильно, что немеют ладони. Чередой ярких вспышек проносятся ещё не сбывшиеся воспоминания о близком - и таком возможном - будущем: поцелуи, стоны, свежие царапины на его спине...
Почему нет? Разве она виновата, что их "навсегда" не может продлиться вечно? Что бы ни случилось, это будет ещё не сегодня и не завтра. Возможно, у них есть ещё несколько недель или месяцев до того, как...
Она держит раскрытую ладонь над его рукой, так близко, что чувствует тепло, но в последний момент сжимает пальцы в кулак и идёт одеваться.

Она опустилась на колени, коснулась его плеча и почувствовала, что падает. Только очень уж странным было это падение. Воздух тёк сквозь её тело медленно-медленно - так мог бы падать лоскуток тончайшего шёлка. Зарождающийся крик так и не прозвучал, и, когда она почти поверила, что этот волшебный полёт будет продолжаться бесконечно, пришла боль. Но и боль была не такой, как при ударе о землю: ни намёка на тошнотворную встряску, от которой темнеет в глазах и раскалывается голова, и будто раскалённые угольки разбегаются по всему телу… Нет, боль будто собралась в самом сердце, силясь разорвать его в клочья. Но уже угасала, как тепло дотлевающих углей, ратворялась в холодном утреннем воздухе…
Она легко оттолкнулась от земли и вновь поплыла в восходящих потоках, стараясь смотреть только вверх, потому что внизу… Нет-нет, это слишком страшно. А тут… тут она почти свободна. Почти… И до неба так близко… достаточно просто протянуть руку… Что она и сделала. Сразу стало легче, страх отпустил, она могла бы даже оглянуться, но зачем? Всё самое страшное осталось за спиной. В прошлом. А небо… небо становилось всё ближе и ближе… До того самого момента, когда чьи-то руки рывком подняли с земли её умирающее далеко внизу тело, заставив её вернуться. Упасть с немыслимой высоты во мрак. В море боли, которая накатывала волнами, как вода на берег. Когда боль отступала, она снова могла лететь. И видеть. Разрушенный город. Дым пожаров. Слишком много мёртвых, которым уже ничем нельзя помочь. И единственного живого, который ещё надеялся помочь ей. Волшебник – кем ещё он мог быть с ослепительно-белой прядью в тёмных волосах? – нёс её на руках, без особых усилий преодолевая препятствия из обломков дерева, камня и металла. Изо всех сил стараясь не задерживаться перед препятствиями иного рода. Смотреть только вперёд.
Кровь почти не текла из страшной раны на её груди. Он что-то сделал с ней. Или с её телом? Она никак не могла определиться. Иногда боль возвращалась, и тогда она вновь начинала дышать и чувствовать. Тепло, бешеный стук его сердца, лишённое всякого ритма дыхание… И это было даже хорошо, только страшно. И очень больно. Но грань постепенно стиралась и почти уже не имело никакого значения, что там, в руках волшебника, уносящего её прочь от страшного места, она ещё жива, а здесь, чуть выше его плеча, уже нет.
За городские ворота он вышел медленно, пошатываясь, и наконец стало ясно, до какой степени измотало его это путешествие в царство мёртвых. Дорога была пустынна, и он не потратил даже лишнего шага, чтобы сойти с неё хотя бы на обочину. Просто опустился на колени прямо в дорожную пыль, бережно придерживая свою ношу. На несколько мгновений он замер с закрытыми глазами, прижимая её к себе, и только его шёпот нарушал тишину. Нет, это не были слова заклинания. Он просил её подождать ещё чуть-чуть, потерпеть совсем немного, дать ему собраться с силами - и тогда... Она слышала - и не слышала, но там, наверху до неё всё равно доносились отзвуки его чувств, его надежда, его страх.
И ему было, чего бояться. Он мог залечить её раны, даже ту самую, смертельную, мог заставить её сердце биться и даже заново научить её дышать, но для этого она сначала должна вернуться в своё израненное тело. Или хотя бы захотеть вернуться. А она не хотела, не могла заставить себя захотеть. Чего ради? Она не помнила его, едва помнила себя, с трудом представляла себе свою прошлую жизнь, но одно знала точно: там была боль, такая, которую ей уже не удалось пережить...
Он пытался привязать её к себе. Он пытался замкнуть её на крови и залил всё вокруг собственной, живой кровью. Он пытался поменяться с ней местами. Но жизнь, которой было в нём столь много, не желала покидать его тело ради бесполезной попытки спасти её. Вспышки боли становились всё реже, слабее, сменились лёгким покалыванием, потом наступила блаженная пустота. И только тогда он сдался. Нет, он так и не выпустил её из рук, но на большее просто не осталось сил, и первые капли крови из сквозной раны под её левой лопаткой упали на дорогу.
Она не знала, сколько времени прошло - об этом можно было судить разве что по неумолимо расползающемуся тёмному ареолу в пыли вокруг них - но дорога уже не была пуста. И тот, кто шёл по ней, был гораздо страшнее всего, что случилось. Причины этого страха крылись гораздо глубже оставшихся ей проблесков сознания, но именно сейчас она охотно вернулась бы в собственное тело - лишь бы убраться подальше отсюда. Вот только боли, той путеводной нити, что связывала её с миром живых, уже не было. Темно, холодно, пусто - и всё. Она застряла на пороге между двумя мирами, но не могла переступить этот самый порог. Никак, пока тот, кто до безумия хочет, чтобы она осталась, по собственной воле не отпустит её. А для него, кажется, потеряло смысл всё остальное, даже то, что сама смерть приближается со скоростью неторопливого шага очень высокого человека. Только это не человек.
Он останавливается на границе багрово темнеющего круга в пыли и молчит. Ветер перебирает молочно-белые волосы, бросает в лицо длинные пряди, оставляя его неразличимым светлым пятном даже вблизи. То предложение, с которым он пришёл, так и не звучит вслух, но слова безмолвно повисают в воздухе между ними, не оставляя места для сомнений. И их нет: залитая её кровью рука замирает раскрытой ладонью вверх. В этот миг она перестаёт понимать, где находится: незримо у него за спиной или всё же снова там, в его объятиях. А вместо этого начинает чувствовать - и помнить. Чётко, в мельчайших подробностях. И уже невозможно понять, какая боль сильнее: та, что причиняют раны, или другая, причина которой совесть. Она забыла его, так просто, забыла всё, что должна была помнить каждую секунду, испугавшись одной только боли. Он не испугался ничего, и теперь... А что, собственно, теперь? Что бы это ни было, оно ей заранее не нравится. Предчувствие не ошибается. Он предельно осторожно опускает на дорогу её тело... хотя нет, не тело. Уже её саму. А это может означать лишь одно.
Не уходи, не отпускай...
Сознание возвращается к ней слишком медленно, и, когда это наконец происходит, боли уже нет. И никого нет рядом. Она стоит на коленях в луже крови. Дорога пуста.

Она стояла на вершине холма, глядя вниз, на раскинувшуюся под ним долину. Место - центральная городская площадь - было хорошо знакомо ей. Раньше. Теперь она едва его узнавала. Хотя бы потому что здесь не должно быть никакого холма и вообще ничего, кроме храма, главного собора страны, где последние триста лет проходили все официальные церемонии королевской семьи. А потом она осознала, из чего этот "холм" состоит...
Развалины храма были почти прекрасны: мозаика осколков чёрного и белого мрамора с вкраплениями серебра и позолоты, разлившаяся прихотливо изгибающейся рекой. Страха не было. Этот злосчастный храм был частью её жизни, но далеко не лучшей её частью: здесь венчались её родители, здесь сама она могла навсегда лишиться свободы, только ей повезло. Повезло ускользнуть от почти свершившейся судьбы, повезло не быть здесь, когда... Она не выдержала, оглянулась. Да, этого стоило ожидать: неподалёку, сразу за разрушенными церковными службами позади храма дымились руины королевского дворца. И вот теперь весь ужас произошедшего накрыл её с головой. Храм был пуст и встретил свой конец в одиночестве, дворец - нет. Закономерный результат поражал своим размахом. Тела… Горы тел, ни одного живого человека в пределах видимости. Все оставшиеся жители далеко не маленького города, павшие в последнем бою за то, что уже невозможно было спасти...
Она невольно сделала шаг в сторону дымящихся развалин - и остановилась. Ну зачем ей всё это видеть? Никому она там не поможет, никого не спасёт. Поздно. Все мертвы, ведь так? Или?.. Этот звук пробился к ней сквозь тишину: торопливый стук капель, которые не были, не могли быть водой. Она закружилась на месте, пытаясь определить источик. Он оказался совсем рядом, у границы прежней дворцовой территории. На шесте, некогда бывшем осью, медленно крутилось колесо от огромной телеги, вроде тех, на которых крестьяне ближайших селений привозили в город продукты. А на колесе висел человек: раскинутые руки, не то привязанные, не то прибитые к ободу, сломанное древко копья, торчащее из левого плеча и просто неимоверное количество крови, сбегающей вниз по оси, непрерывно капающей со спиц... В голове только и успело промелькнуть, что у мёртвого кровь бы уже застыла. А потом она бросилась к проклятому колесу, оскальзываясь и раня ноги мраморным крошевом.
Труднее всего оказалось не смотреть по сторонам. Даже случайно брошенный взгляд ранил вернее стрел. Она бежала, глядя только под ноги, лишь бы на глаза не попались те, кого она знала. И это почти не помогало: что не видели глаза, дорисовывало воображение. Они были здесь, все, кого она только могла вспомнить, будто просто уснувшие или израненные почти до неузнаваемости, с лицами безмятежными, искажёнными болью или страхом. А ей оставалось только проноситься мимо, мысленно давая им невыполнимые обещания вернуться, чтобы попрощаться с каждым.
Только позвольте мне спасти последнего выжившего в этом мёртвом городе...
Будто одна спасённая жизнь может всё изменить.
До колеса оставалось ровно три шага, когда очертания разрушенного города стали размытыми и начали таять. Попасть под кровавую капель она ещё успела, а больше - ничего.

Золотой город горел. Ненасытное пламя жадно пожирало дворцы и храмы, лавки и дома. Центр города выгорел практически дотла и продолжал гореть. Клубы чёрного дыма милосердно скрывали от взгляда и смутные очертания развалин, и залитые кровью улицы, и ясное утреннее небо, безразлично взирающее на картину побоища. Однако ей с высоты всё было прекрасно видно и так же безразлично. Бой уже закончился: город завален трупами, все мертвы… и она тоже. Её тело лежало среди других на невысоком холме. Ран почти не было, лишь из груди торчало тонкое древко чёрной стрелы. Это было едва ли не смешно: боль, страх, отчаяние - всё осталось там, внизу. А здесь… здесь не было ничего, лишь ветер, который унесёт и золу, и прах, и песок, лишь покой…
Но вот покой нарушен. Их двое, они идут, без труда выбирая дорогу среди тел, разговаривая как ни в чём не бывало. Один из них невероятно высок и окутан тёмным плащом, капюшон откинут, но за дымом лица его не разобрать, а второй… второй… Её сердце могло бы забиться быстрее, если бы не остановилось навечно, пронзённое чёрной стрелой. Дым, дым, всё черно от дыма, но солнце продолжает светить, его лучи находят путь сквозь дымное облако, отражаются от золотых волос…
Он остановился рядом с ней, с её безжизненным телом, медленно опустился на колени. На его губах улыбка, спокойная, равнодушная. Он неторопливым движением снимает что-то со своей руки, медленно опускает ей на грудь. Это перстень, золотой символ королевской семьи, которой больше нет… Он так же спокойно поднимается и уходит в сопровождении своего спутника, ни разу не обернувшись.

С кровати она практически скатилась. Изначальное желание бежать и не оглядываться удалось побороть относительно легко: забившись между ножками туалетного столика. Почему-то ощущение холодной неровности стены за спиной всегда казалось ей успокаивающим.
На улице едва начинало светлеть, значит, проспать удалось не больше трёх-четырёх часов. О том же говорила боль в не успевших толком расслабиться мышцах. Самое правильное, что она могла бы сделать сейчас, - вернуться в постель и попытаться снова уснуть, но до этого было ещё далеко. Пока её хватало лишь на то, чтобы сидеть под туалетным столиком, обхватив колени лихорадочно дрожащими руками. Никуда не бежать. Да и можно ли убежать от чересчур реальных картинок в собственной голове? И никого не звать на помощь. Ведь, если разобраться, звать ей некого.
Она почти забыла как это: бояться. И почти не помнила, как победить страх. Поэтому начала с дыхания, медленно, с каждым вдохом возвращая себе ясность мысли, с каждым выдохом расслабляя будто окаменевшие от напряжения мышцы. Во рту застыл привкус крови и - совсем немного - дыма, голова раскалывалась. Примерно так же она себя чувствовала в утро единственного в её жизни похмелья - очевидный итог их первой встречи с Лаэри, когда он целенаправленно напоил её ромом до потери сознания. Правда, в тот раз боль прошла после чашки чая, состав которого так и остался для неё тайной, и едва не началась снова, когда Лаэри взялся читать ей лекцию на тему пьянства в компании незнакомцев. Но, вопреки всему, ей было уютно, почти хорошо.
Сейчас ей бы тоже не помешала чашка-другая его чудодейственного чая, да и сам Лаэри. Его присутствие странным образом успокаивало её, всегда, с самого первого дня. Но после вчерашнего страшно даже подумать, что ждёт её при встрече. Тоскливая мысль, что, если бы всё шло, как было запланировано, сегодня ей бы уже не пришлось иметь дела с последствиями, кошмарными снами и головной болью, мелькнула и ушла. Какой смысл сожалеть о том, чего не случилось? Пока что у неё достаточно других проблем, начиная хотя бы с самочувствия.
Тут она попыталась воспользоваться привычным способом: случайный выбор повторяемых слов и маленькая доза волшебства. Не заклинание, но что-то вроде. Конечно, исцелить рану или вылечить настоящую болезнь так нельзя, но от головной боли помогало. Раньше, но не сегодня. Почему? Например, потому что вчера она элементарно перетрудилась - обычное дело при использовании различных видов магии. Или просто не успела по-настоящему восстановиться. Да и обычных причин хватает: усталость, недостаток сна, и она не помнит, когда ела в последний раз.
А ещё - она это знала - такой могла быть реакция медиума на пророческое видение. Совершенно не обязательно, и ей не хотелось в это верить, и раньше с ней этого никогда не случалось, но чем больше усилий она прикладывала к самоубеждению, тем чётче проступали детали, которых просто не было у неё во сне.
Она видела своего брата на залитых кровью ступенях королевского дворца, видела Лаэри в гуще неравного боя, который он, несомненно, проиграет, Дэльмиру среди догорающих руин рыночной площади, всех, кого так или иначе знала в этом городе. Городе, который должен исчезнуть.
Нет. Она заставила себя остановиться. Ей приснился плохой сон - и только. Значит он что-то или нет - всё ещё спорный вопрос, ответ на который только предстоит найти. И как минимум это означает, что ей придётся выбраться из-под столика, одеться и пойти к тому, кто способен увидеть разницу между ночным кошмаром и чем-то большим.

Город ещё спал, и она беспрепятственно пронеслась по безлюдным улицам, гоня от себя мысль, что спящий город удивительно просто принять за вымерший. В середине рыночной площади пришлось перейти на шаг. Лавки тут были одинаково невзрачные, без вывесок и каких-либо указаний на то, что в них можно купить. На деле обычно оказывалось, что продают там либо краденое, либо что-то запрещённое, впрочем, одно другого тоже не исключало. А ещё прямо здесь, в задних помещениях лавок жили разорившиеся торговцы, потерявшие дело, дома и какую-либо надежду изменить ситуацию законным путём.
Она остановилась у неприметной двери с полустёршимся изображением кувшина. Раньше здесь работал и продавал свои изделия медник, а теперь происходило такое, чего он себе не мог бы даже представить. Ей было известно наверняка, что эта дверь открывается не каждому, но сегодня она не сомневалась.

Она шла по коридору и ловила образы. Грезила с открытыми глазами. Темнота рисовала картины, которых она не видела, просто не могла видеть прежде.
Волны цвета металла, не серебра, скорее ртути, едва разбавленные прозрачной, почти невидимой на белом песке пеной.
Маяк на вершине утёса, приземистый, тёмно-серый, теряющийся среди низко нависших облаков.
Сосны, высокие, выше любого другого дерева, но всё же недостаточно, чтобы скрыть другую башню, тонкую, снежно-белую, под стать песку.
Маяк - для кораблей, башня - для волшебников... Всё выше и дальше, леса, поля, река с десятками извилистых притоков, облачная дымка, бескрайнее море...
Она поняла, что уже пару минут стоит в темноте у задней двери, и осторожно её приоткрыла. Песня хлынула на неё волной новых образов, заставив замереть на верхней ступеньке крыльца. Голос волшебницы, звучал неожиданно низко, ниже, чем когда она просто разговаривала. А песня... Она не понимала слов, но образы в её голове продолжали сменять друг друга, заставляя испытывать какую-то невероятную смесь восхищения и тоски.
Когда стало тихо, сквозь дымку видений проступил маленький дворик, обнесённый высоким забором. Сам забор терялся в зарослях буйной растительности, из-за чего дворик казался гораздо больше, чем был на самом деле. Она медленно вдохнула прохладный утренний воздух с ароматом пряных трав, которые росли здесь же, на грядке, и обессиленно опустилась на ступеньки. Видения странным образом вымотали её, но это было даже хорошо. Она успокоилась и наконец могла мыслить ясно. Если бы ещё голова перестала болеть...
- Доброе утро! - поприветствовала её Дэльмира, на миг оторвавшись от той самой грядки. - Не рановато для ночного народа?
Она хотела ответить, но вместо этого у неё вырвались совсем другие слова.
- Где этот остров? Так красиво...
Волшебница улыбнулась, в последний раз провела ладонями над землёй и отряхнула будто бы испачканные руки.
- Там, куда мне уже не вернуться.
- Ты тоскуешь по этому месту?
Улыбка стала мягче. Теплее.
- Вспоминаю. Всё же я получила кое-что взамен.
А что взамен? Муж, которого она похоронила. Сын, которого тоже больше нет. И ещё Лаэри, вечность влюблённый в неё и почти так же давно смирившийся с ролью друга семьи. Даже сейчас, когда от этой семьи ничего не осталось...
Нет, это не её дело. Она тряхнула волосами и поморщилась.
- Голова болит? - Дэльмира скользнула ей навстречу, будто и вовсе не касаясь земли.
Среди грабителей ходили разные слухи о природе её удивительной походки, но самой популярной оставалась версия, что она бывшая танцовщица. От Лаэри, который взял с неё клятву молчать, она знала, что это не так. Но, даже если бы она решилась нарушить слово, кто бы ей поверил? Слишком уж невероятной была правда.
Когда прохладные пальцы легли ей на виски, она не смогла сдержать вздох облегчения: оказывается, боль, к которой она вроде бы притерпелась, была очень сильной.