Я всегда любила сказки.

Читали, рассказывали, придумывали, переделывали на свой лад.

В моем детстве в потолке почему-то была ниша, и иногда свет от проезжающих автомобилей полз по потолку до самой этой ниши. Мне этот свет не нравился, и я просила маму оставлять свет в коридоре, чтобы было не так страшно.

Смутно верилось в призраков, деда Мороза и волшебников. Я помню, что разозлилась на дедушку и сказала, что превращу в лягушку, а он сказал что лучше в черепаху, потому что они долго живут.

Боялась книжки-сборника английских сказок, потому что она почти всегда открывалась на странице со стихотворением про призрака.

Маленькая искорка
В темном коридоре...
Это признак призрака -
Горе! Горе! Горе!

Маленькая искорка -
Страх! Страх! Страх!
Жди явленья призрака
Со свечкою в руках.

Стон печальный слышится
В жуткой тишине
Занавесь колышется
Белая в окне.

- Призрак в белой простыне,
Ты зачем пришел ко мне?
- Вот пристал "зачем", "зачем"...
Попугаю - да и съем.
(Эмиль Виктор Рью)

Маленький задорный человечек внутри меня шалит: смахивает слой темно-серой затхлой пыли с души, песенки распевает, смеется уверенно и звонко.


Бежала на лит.критику, грела руки дыханием, дышала прерывисто. Пробежать мимо или остановиться? А волосы у того старика на снегу совсем неразличимы были - такие седые. И шапка упавшая так покатилась, покатилась и замерла черным пятнышком. Прохожие оборачиваются удивленно - что это он? А второй крутится около, как муравей около соломины, за руку тянет: вставай, мол.
- Давайте руку. - улыбаюсь.
Поднимаем кое-как вдвоем. Я за шапкой потянулась, а он упал снова на спину, и барахтается, будто жук.
Молодой человек стоит рядом, смотрит растерянно: подойти-не подойти? Интересно ведь - старик да девчонка другого старика поднимают. Тяжелый старик. Они его тащат, а у девчонки шапка в руке, она ее и броисть не может, и одной рукой ей тянуть неудобно.
- Помоги - говорю.
Стоит, не решается.
- Держи шапку. - кидаю ему черный комок. Ловит с перепугу. Думает небось - зачем остановился? Только связывайся.
Старика подняли, шапку надели, от снега отряхнули.
- Спасибо вам, девушка. Я б его один-то... Не того...
- Удачи вам, - и убегаю, а у самой на душе и легко и нежность такая к этим дедулькам двоим, и легкая досада, что мальчик только стоял, с ноги на ногу переминался и шапку держал.

Маленький задорный человечек внутри меня шалит...

Вечером того дня все казалось удивительным и поэтически прекрасным, дышало спокойным тихим дыханием. Теплый ветер трепал коротко остриженные волосы золотистого оттенка так ласково, как трепет по волосам мать ребенка, когда он ложится спать. С высоты шестнадцатого этажа машины, беспорядочно снующие внизу, казались ненастоящими, сказочными, как будто бы принадлежащими неизвестному крошечному народцу. Разноцветные их крыши, как спинки жуков разных пород, переливались и искрились в лучах заходящего солнца. Крохотные сверкающие полоски пробегали по каждой машинке и растворялись в темно-сером асфальте.

Сидеть на балконе было уютно и легко. Даже обшарпанные перила грязновато-белого оттенка казались нарядными и праздничными в лучах заходящего солнца. На перилах стоял стакан яблочного сока, и солнечные лучи, преломляясь, пронизывали его, как маленькие иголки.

Редкие облака, подкрашенные закатывающимся солнцем в золотисто-охряный оттенок, вальяжно плыли по светло-голубому небу. Казалось, что это солнце умножилось и залило все сказочным светом. Вся природа будто бы принарядилась просто так, без повода, единственно для того, чтобы порадовать все живущее. И живущее радовалось, задирало вверх головенки, говорило удивленно-восхищенно: «Ну и погода…» Тут и там по небу проплывали причудливых форм облачка, словно на платке нежно-голубого оттенка были разбросаны золотые украшения.

Она взяла с перил стакан сока и поднесла его к лицу так, чтобы сок находился на уровне глаз и, прищурившись, посмотрела сквозь него. Сок искрился, переливался и словно закипал солнечными лучиками. Она поудобнее откинулась на спинку инвалидного кресла и отпила глоток. Внутри сразу стало светлее и легче, будто бы и впрямь в стакане растворилась частичка солнца. Чувство грусти оттого, что нельзя выходить и гулять по улицам, постепенно исчезало. Она смотрела на золотые облака и пила сок. Все остальное было второстепенным; она уже смирилась с болезнью, и хотя приступы ярости и отчаяния от осознания своего вынужденного бездействия еще иногда посещали ее, сейчас на изувеченном шрамами лице играла улыбка. Ей было хорошо и безмятежно, она поставила стакан обратно на перила балкона и прикрыла веки. Солнечный свет проходил среди них, пронизывал все ее существо, теплый ветер шевелил волосы, где-то далеко внизу шумели машины, шелестели листья, играли дети, дворовые собаки лениво лежали на асфальте кверху пузом…

Она заснула. Ей снились бескрайние зеленые поля и львы с пушистыми гривами.

Положили меня как-то раз в больничку. Там было бы терпимо, если бы кормили хотя бы более-менее сносно. Помню, как "старички" учили правильно есть суп: "Там червячки такие будут, опарыши, ты их внимательнее выковыривай". Я, опять же, прошла весь алгоритм, который проходят новички; сначала не ела, а потом - куда деться - пришлось кормиться зеленоватым пюре на воде, и сомнительной фактуры кашей... Ох уж эта каша. Она комом стояла в горле каждое утро, а не есть было невозможно. Потому что до обеда ничего не дадут. А если и в обед дадут что-то, что, прямо скажем, опасно есть (тем более я лежала с гастритом), то придется ходить голодной до ужина. Малоприятно. Поэтому давились кашей, в которой (да-да. прямо внутри) плавал омлет.
Помню еще, как привели брать кровь из вены и сказали: рукой не дергай, а то нечаянно вену порву. (Позже мне-таки ее порвали, но где-то год спустя и в другой поликлинике) Но тогда я все силы приложила, чтобы рукой не дернуть.
Еще веселая вещь, когда через нос до желудка пропихивают тонкую трубку, а на пояс вешается приборчик, на котором нужно отмечать положение своего бренного тела(сидячее, ходячее, лежачее и т.д.) И так весь день, с трубкой в носу. Она еще горло дерет, противно.

Так вот всю прошедшую неделю решался вопрос, а не положить ли меня туда снова. Естественно, нервничала. И вот сегодня мне сказали что НИКУДА меня НЕ положат! Можно спать спокойно.

Когда мне было три года, я придумала себе невидимого друга. Его звали Щинок, именно "И", с ударением на первый слог. Он был маленькой белой собачкой, ужасно доброй и до одури благородной.

У меня были странные понятия о благородстве. Как-то раз я задала деду вопрос: "А что ты сделаешь, если у кого-то сломалась лыжа и он упал?" Он ответил:"А что я могу сделать, пойду дальше". Я разочаровалась, и долго убеждала его:"Нет, ты должен был отдать ему свою лыжу! И довезти его до аптеки, ему же больно!"

Так вот Щинок был очень благороден. Он путешествовал в фургоне по свету вместе со своими друзьями - Лягушкой, Ящеркой, и Нолой. Нолу одну я взяла уже как готовый образ из Короля Льва. Мне нравилось ее безрассудство, ее смелость. Помните, "Опасность? Да я смеюсь в лицо опасности!".

Щинок жил со мной, то пропадая, то появляясь вновь, года четыре точно. Правда, он приходил чаще всего под вечер, потому что я страшно боялась своего кресла-кровати. В те годы я только-только переехала жить к бабушке и дедушке. Кровать моя стояла на некотором расстоянии от окна, и мне все время казалось, что кто-то за окном притаился с пистолетом и ждет, когда моя голова хоть на сантиметр приподнимется из-за подлокотника. Щинок приходил, иногда один, иногда вместе с Нолой, и успокаивал меня.

Однажды я узнала, что невидимых друзей придумывают себе только очень одинокие дети. Я не поверила. У меня же есть Щинок, он самый лучший. Это был мой личный, придуманный, идеал.

В первом классе вместе со мной учился мальчик Дима. Он чем-то напоминал мне Щинока, он был добрый и справедливый. Дима нравился мне с первого класса до третьего, а потом он перешел в другую школу и влюбленность эта прошла. Лет до двенадцати мне вообще никто не нравился.

В детстве, лет в пять, я ходила в некое учреждение под названием "Мелодия". Там учили писать, считать, рисовать, петь и иногда устраивали праздники. Эти детские утренники я терпеть не могла, так как нужно было долго-долго учить слова с мамой на кухне.

А однажды случился бал-маскарад. Я хотела быть волком. Мне нравились тогда волки, потому что они были самостоятельные и непонятные, и бабушка даже раздобыла хвост - серый-серый, с черными волоосинками на конце. А уже перед самым представлением учительница(воспитательница, называйте как хотите), очень тактично постаралась мне объяснить, что девочки должны быть снежинками, зайчиками, кошечками, принцессами, но волками они быть совершенно точно не могут. Пока я осмысливала услышанное, мне выдали маску кошечки, от которой противно пахло резиной, и всунули мою руку в чью-то потную детскую ладошку. не любила хороводы именно из-за этих чрезмерно теплых или, наоборот, холодных липких ладошек, которые хватались за меня так крепко, как будто мы стояли на краю водопада.

А однажды было какое-то представление, и меня заставили быть клоуном, нарисовали на щеках по огромному красному кругу и сказали веселить народ. Я расстроилась и потом плакала в уголке, размазывая по щекам дурацкий грим.

А еще, помню, был Хэлоуин, это было уже в школе, классе в первом, и я хотела костюм летучей мыши. Бабушка купила отрез черной ткани, сшила его наподобие наволочки и сказала, что это и есть мой костюм. Потом, когда стояли у сцены, какая-то девочка шепнула мне: "Ты ведьма?", и мне стало так стыдно, что я ответила "Да".

Сколько я помню себя, на детских утренниках мне давали одну-две фразы. Я тараторила их, разворачивалась и уходила. Петь я не умела. Рисовать, кажется, тоже.

Он идет рука об руку с октябрем, сжимая в руке поводок. Второй его конец волочится по мокрому асфальту, змейкой вьется среди опавших неубранных листьев. В горле щекотно от застарелой простуды и чего-то еще, странного. Человек-с-поводком остановился и сильно потряс головой, словно рассердившись. "Она бы все равно сдохла!" - громко сказал он и осекся. Оглянулся по сторонам - не слышал ли кто, решил, что никто не слышал и прибавил шагу. Человек-который-хотел-как-лучше. Человек-без-собаки.

Мне сегодня приснилось, что я сижу на стуле в комнате с бетонными стенами, неловко подвернув под себя ногу. Из моих пальцев тянутся тонкие цеплючие нитки и я задумчиво наматываю их в клубок. Дребезжание дверного звонка - войдите. Но никто не входит. Да входите же! Беззвучие и темнота в дверном проеме. Мне хочется встать, посмотреть, что там - но я все наматываю и наматываю нитки.

Я даю тебе пощечину, и ты отлетаешь к стене. Ты не понимаешь, за что я тебя так. Растрепанные короткие волосы, страх в глазах. Дрянь.

Я смеюсь и достаю пистолет. Ты начинаешь кричать, ты кричишь тонко-тонко, на одной высокой ноте, я зажмуриваюсь и спускаю курок. Все кончено.

...лежать в лазарете, и вам разносят обед. Не обычное жидкое пойло, а настоящий, наваристый, жирный суп, в котором даже плавают ошметки курицы.

На соседней с тобой койке лежит какой-нибудь Яков, у него разворочен снарядом живот, и ты краем глаза видишь его внутренности. Он кричит, он стонет, зовет сестру, просит пить, отталкивает стакан с водой и никого не узнает вокруг себя. У него уже началась агония.

Ты жрешь суп, обжигая себе горло, давясь кусками курицы, с подбородка у тебя свисает капустная прядка, ты вытираешь жирные пальцы о покрывало, заляпанное уже ТВОИМИ ошметками, ТВОИМ гноем - здесь слишком много раненых, мы не можем менять бинты так часто! Ты заглатываешь последние капли супа со дна тарелки и видишь еще одну тарелку. Она еще принадлежит Якову, но ему ведь уже все равно, так ведь? Ты ползешь на своих обрубках к его супу, как полз когда-то через минное поле назад, к своим. Ты берешь суп и жрешь, жрешь суп своего товарища, который умирает в муках и крике рядом с тобой, и все равно тебе кажется, что никогда ты не ел ничего вкуснее этого супа.

И тебе плевать, что и твои дни сочтены тоже.

Я начну с самого начала, пожалуй.

Год был 2005.
Я помню, как твоя сестра называла тебя Андрюшкой, и ты бесился, потому что тебе было стыдно передо мной, что она обращается с тобой, как с младенцем. А ты ведь на целый год меня старше, и совсем взрослый, тебе аж четырнадцать лет. Ага, и еще я помню, как мы с тобой ходили вместе и постоянно смеялись. И я как-то невзначай сказала подруге что есть такой мальчик, Андрей. Зачем сказала - непонятно, а на вопрос: "и что?", не думая, ответила: "он хороший". И даже не думала, почему хороший. У него были серые глаза, такие холодные и пасмурные, как будто он умудрился запихнуть в глазницы две маленькие тучи. А когда он смотрел на небо, глаза становились темными-темными.

- Ну вот и все, - сказала я.
- Нет! Я люблю тебя!
- Ну и что?

Пауза была неловкой и вязкой, как конфета "Коровка".

- Я буду тебя ждать, и мне наплевать на расстояние! Потому что, блин, это же неважно, какая разница, что ты уезжаешь!
- Нуууу... тогда... раз тебе это неважно, тогда ладно.
Ты был рад, что я не смогла сделать это первой. "Я никогда не позволю себя бросить", помнишь?

Прошел месяц. Сообщения - Входящие - Надя. "Как?! Он тебе ничего не сказал? Вот дрянь, а мне наврал, что поговорил с тобой. Но ты в любом случае не расстраивайся, держись, короче" А мне больше ничего и не оставалось, как не расстраиваться. В самом деле, его новая девушка живет с Питере, рядом с ним, и ее зовут Лера, и у нее такие классные волосы, вьются и блестящие, ну такая, красивая девчонка, одевается модно, и вообще она классная, Натах, все будет круто! Угу, Коль.

Еще месяц.
- Андрей... под машину... попал...
- Что?! Как?!
- Да никак, попал под машину, я из окна видела, там кошмарно, кровь, просто ужас, его в больницу отвезли, в реанимацию, и даже не пускают, и я сейчас в школе, и милиция скоро приедет, у него там что-то сломано, это ужас какой-то! Так вот "бамс!", и звук такой... Просто... Слов нет, а я как раз у окна стояла, блин, все, конеееец...

Да, у него были сломаны ноги и ребра, и он лежал в гипсе где-то полгода, потому что они никак не срастались, и приходилось ломать и сращивать заново.

Прошел год. Мы встретились случайно, этим летом, на Кургане в Тарусе. Надя повзрослела, похудела, круги под глазами тональник уже не скрывает, а подчеркивает.
- Как вы? Что у вас?
- Да ничего, я теперь хозяйка, родители работают, нас с ним почти бросили. вот... Так, да...
- А Андрей как?
- Ну как сказать... Из-за Лерки курить начал, бухает с этими своими... корешами... Она ж его бросила, из-за шрама, ну то что он теперь некрасивый, порченый, вот сука..

Да, у Андрея шрам на поллица, большой, страшный. Надя худенькая, кажется, что переломится, усталая, рано повзрослевшая. Она берет сумки с продуктами и уходит.

Прошло три месяца.
- Андрей в больнице. В реанимации. Опять. Передоз, без сознания. - голос чеканный, холодный, сдавленный.


Ты сидишь за столиком, напротив меня, и все-все видишь.
- Что такое?
Я рассказываю тебе все-все-все, с самого начала, на одном дыхании. Я смотрю в чашку чая, чтобы не видеть твоего лица, и говорю, говорю, говорю в пустоту.

- Кто он вообще, чей-то друг? Или бывший?
- Он МОЙ бывший.

Молча меня обнимаешь. Это мне сейчас и нужно, немного тепла, чтобы не дать волю эмоциям.

- Говори все, о чем думаешь, не держи в себе..
- Он все равно умрет, сейчас или потом, через полгода. Я не хочу, чтобы он приходил в сознание! Я почти осознанно хочу, чтобы он уже скорей умер и Надя бы освободилась! Он умрет. по-любому, у них не денег на лечение, которое бесполезно, потому что он наркоман, потому что он не хочет лечиться, а хочет себя угробить поскорей! Так пускай! Пускай он умрет! Раз это неизбежно!

Я опустошена и разбита.

ICQ16- прив
МТМ- Привет.
ICQ16- кагдила
МТМ- Спасибо, хорошо =) А ты как поживаешь?
ICQ16- че
МТМ- Как поживаете, спрашиваю, молодой человек?
ICQ16- че
МТМ- млиииииин... кагдила?
ICQ16- норм

О Господи, подари ему мозгов.

Тетя Валя... Подружка моей мамочки из Тарусы. Желтые растрепанные волосы, сарафанчик до колен, угрожающе длинные когти и не менее угрожающе длинный язык, на ногах резиновые тапки на каблуке. У нее розовый деревянный домик, идеально выровненный участок, идеальные клумбы, идеально политые огурцы. Своего мужа она называет по фамилии - Рубаняк. Мою мамашку она называет "подружка моя". Каждый раз, когда она приходит в дом, я пытаюсь незаметно улизнуть на второй этаж.

- Ты куда?! - в два голоса.
- Я пойду эммм... почитаю.
- Ну посиди с нами, старыми,- в два голоса, нарываясь на комплимент.
Выдавливаю из себя фразу: "Да не старые вы". Комплимент засчитан, но приходится остаться.

Сидят в гамаке, вытянули ноги в резиновых тапках, смотрят на хилую яблоньку, разговаривают о тарелках, которые купила моя мамаша специально под цвет кухни, потом о том, как быстро растет "эта шмокодявка" - выразительный кивок в мою сторону,- вот уже будет поступать. Хвалим детей, хвалим, хвалим. Жалуемся на то, что муж много работает, не преминув в сотый раз напомнить, что при этом "он неплохо зарабатывает, а что поделать, конечно, устает, жизнь такая". Жалуемся на то, что мама до сих пор воспитывает, спохватываемся, начинаем нести чушь, запутываемся еще больше. Жалуемся на соседку Людмилу Сергеевну, которая "хитроманка", и у которой дочка недавно купила новую квартиру, и у которой внук уже в пять лет играет в мобильник, ну как так можно, там излучение. А мы Наташке недавно мобильник покупали, так это та еще эпопея, она хотела какой-то навороченный, с этим... ну как его... "Наташ, с чем у тебя мобильник?" - "С ИК-портом". Ну да, с этим как его, но я купила, ну а как ей не купить, она же душу вынет. Хотя она у меня девка умная, но все же уходит на нее, Валь... Все деньги уходят на нее... Я уже себе ничего даже купить не могу! Да главное, чтобы здоровые все были, правда, Валь. А! Точно! Я себе шорты новые купила, пойдем посмотрим?

- Наташ, пойди-ка погуляй, - высокомерно изрекает тетя Валя, отхлебываячай из моей кружки, потому что она самая большая и с гусем, и меня заставили уступить ее тете Вале.
Закатываю глаза к потолку, разворачиваюсь, иду наверх.

Мать меряет шорты, тетя Валя оценивает, обе девушки допивают чай, заставляют меня собирать яблочки для тети Вали, сладенькие, мельбочку. Сплетничают обо мне, тетя Валя выспрашивает маму о моих ухажерах, заговорщически мне подмигивает - мол, не скажу никому, не дрейфь, собирай яблочки. Уходят под ручку, я иду сзади, несу яблочки сладенькие мельбочку, слушаю нескончаемый поток болтовни.



А теперь тетя Валя повадилась звонить нам домой и висеть на телефоне по четыре часа в день. Я не выдержу и убью обеих.

Пока вы тут в ванночке с кафелем
Моетесь, нежитесь, греетесь,
В холоде сам себе скальпелем
Он вырезает аппендикс.
В.Высоцкий

Вспышка. И свет. И снова вспышка темноты. Красное течет по рукам. Кричу от боли. Еще один разрез.

АААААААА. Теперь красное идет из ушей. Еще разрез. ....... . Не слышу себя. Это барабанные перепонки не выдержали крика. Теперь главное... Осмелиться... Посмотреть. Больно, аааа, нет, не могу, не могу, аааа. Еще новокаину. Лучше. Какое все там... живое. Совсем не как на макете в школе. Шевелится. Легкие вон... Ишь ты. Больно. Аааааааааа. Хорошо, что я не слышу себя. Теперь вот. Это отрезать. ААААААААА. Зашивать? Или остаться так? Ха-ха, меня найдут в ванной со вспоротым брюхом, как у рыбы. И будут искать того, кто меня убил, ха-ха-ха, идиоты. Жаль, я этого не увижу.

Зашивать?

Темный отросток извивается в глубине раковины. Зашивать. И темнота. Новокаин кончился, болевой шок, просыпаюсь в своей комнате.

Плод моего воображения. Просто сон, который мне приснился сегодня.

сон

...в кафе, и тихонько трогаю ложечкой пенку капуччино. Плетеное кресло больно врезается в спину, поэтому приходится держать осанку. Взгляд на часы - сколько можно ждать? Молодой человек, принесите счет.

Я не заметила, как ты подошел.

- Извини, что опоздал, дорогая.
- Я прощала тебе и не такое, Паш. Присаживайся.
- Я только попрощаться.
- Ты уезжаешь? - командую себе не реветь.
- Нет, милая. ТЫ уезжаешь.

Бах. Укол в щеку. Рот наполняется чем-то солоноватым. Бах. Другая щека. Бах, бах, бах. Считаю про себя выстрелы. Бах. Не больно, не страшно, бах, бах. Почему капуччино красный? Точно, это моя кровь. Ты ведь почти убил меня. Последний раз. Бах.

И все же: мир наполнен противоречиями. История ниже - тому подтверждение.

Три хорошие девочки от смертной скучищи потопали на литературный вечер. Что они там забыли, непонятно совершенно, но факт остается фактом. После двух часов мучений, включивших в себя не только чтение стихотворений заунывным голосом, но и так называемым "крючочком", а также оперой в исполнении непревзойденной Елены Шумаевой, был объявлен "фуршет".

Культурно? Очень даже.

На длинном столе редкими кучками стояли вазочки с печенюшками и конфетки "Мишка на севере" и "Грильяж".До поллного ощущения  детского утренника не хватало только водички "Колозвончик". Ан нет! Вместо невинной детской шипучки организаторы-таки не поскупились на два ящика вина. Один красный, другой белый, два веселых ящика. Принимая во внимание то, что присутствующих от силы было двадцать человек...

Итак, противоречие первое - вино на утреннике.

Три хорошие девочки решили пошалить. Разговаривая о Горации и Пастернаке, они пробрались в святая святых и... и... ну попросту стырили бутылку.

Противоречие второе - в тихом омуте...

Три теперь уже не такие хорошие девочки в детском садике пили дорогой напиток из пластмассовых стаканчиков. И это третье, а то и четвертое противоречие в этой недлинной истории.

Тихо. Очень тихо. Старый дом с рассохшимся крыльцом и притворно веселенькими наличниками на окнах. Тук-тук - Войдите, не заперто. Ты улыбаешься чему-то своему и медленно открываешь дверь. Конечно, не заперто. Для тебя здесь никогда не будет заперто, и ты это знаешь. И ни для кого не будет, потому что здесь глушь, а вокруг лес и сосны. И еще пруд. А в нем утки с семьями, и ты здесь тоже с семьей. Входи, не заперто. Входи.

Тата!! - радостный вопль племянника. Тата? Да, правда. Когда-то тебя так звали, давным-давно. Помнишь? Тата. Тата. Тата. Ты не любила это имя тогда, верно? А сейчас? Сейчас...

Запах дома. Каким-то шестым чувством ты его помнишь, просто потому что не можешь не помнить. Ты тогда была Татой, и тебе это не нравилось. Стоишь и смотришь во все глаза. Надо что-то сказать. Привет.

Мгновено привыкаешь к маленькому дому. С первого шага понятно, кто будет выгуливать двоих малышей и собаку. Лучезарные улыбки годовалой Ксюхи. Все-таки приятно, когда кто-то зовет тебя Татой. Совсем как раньше.

Вечера на подоконнике, с пледом и кружкой красного чая. Смотришь на верхушки сосен. Ни о чем не думаешь, ни о ком не вспоминаешь. Ты сделала невозможное - сбежала обратно в прошлое. Ты снова стала Татой, хоть и не любила это имя. Теперь все хорошо. Теперь все спокойно, ясно и чисто. Твоя книжка не закончилась. Просто переверни страницу.

Куда делись люди?

Выключи компьютер. Выгляни в окно. Ты видишь там, внизу, маленькие фигурки. И ты скажешь что это - люди. Что людей еще пруд пруди, что куда ни плюнь - все люди, люди, люди... Скажешь, что устал от людей. Да ну? Правда? В таком случае, ты счастливец.

А хочешь, я покажу тебе, кто это там, внизу? На, смотри. Как - что это? Это очки. Надевай, надевай, я знаю, что у тебя нормальное зрение. Вот так. Теперь ты видишь? Они светятся. Вон, видишь, красная точка? Ты думаешь, это мужчина спешит с работы к жене и детям? Как бы не так. Он только что убил свою жену и ее нерожденного ребенка. Видишь, как спешит. Красные - убийцы.

Вон, смотри - синий. Яркий, переливающийся. Тебе кажется, это красиво? Да? Синие - подлецы. Да, и тот маленький ребенок, он тоже синий. У него еще все впереди. Хочешь, расскажу, что с ним будет? Он станет Красным потом, вот увидишь. А после того, как выйдет из тюрьмы, станет опять просто синим.

Ой, ой, вон там, смотри, желтое пятно, огроомное! Это глупцы. Видишь, как много. Или там - во-о-он там, слева, у входа в метро - темно-коричневый тип. Он - обманщик. Сегодня он уже успел украсть два кошелька, и сейчас обдумывает, как бы провести вокруг пальца того Зеленого, который стоит рядом. Да, кстати, Зеленые - циники или задиры.

Смотри, смотри, вон идет человек! Вон он, прозрачный, там, рядом с телефонной будкой! Гляди, человек! Обычный, прозрачный, ясный человек! Ну вот. И он ушел, скрылся в прохладе подземного перехода. Пошли отсюда. На сегодня людей больше не будет. Раньше их было больше, а теперь так - по оному в день, редко когда двое.

Все, снимай очки. Хотя нет, пока оставь - посмотри на себя. А ну-ка, какого ты цвета?