Россия разделилась на две части: на тех кто "скачет" в упоении от власти, и тех, кто против вмешательства России в дела Украины.

Алексей Широпаев

Поэт, публицист, общественный деятель. Сопредседатель Национального демократического альянса.

В результате победы Майдана и ответной агрессии Кремля, развязавшего передел границ в Восточной Европе, многое, казалось бы, давно известное, не раз виденное, теперь открывается в особой, более объёмной оптике. Как, вероятно, уже заметили, в последнее время на российском телеэкране замелькал «Брат-2». Именно он, а не 1-й «Брат». Чем это вызвано, всем понятно: реплики насчёт «бандеровцев», звучащие в фильме, общеизвестны. А уж слова «Вы мне, гады, ещё за Севастополь ответите!», с которыми брат Витя пристреливает в Чикаго украинского «братка», давно стали чуть ли не поговоркой. Надо сказать, эта сцена в актуальном военно-политическом контексте выглядит просто ужасающей. Речь сейчас не о позиции самого Балабанова: независимо от неё, какой бы она ни была, фильм стал химически чистым результатом художественного исследования современной русской личности.

Реплики из фильма сейчас цитируют и с противоположной стороны. На недавнем киевском митинге против российской агрессии фигурировал плакат с выразительной надписью: «Так в чём правда, брат?». Вопрос адресован, разумеется, русскому народу, который в течение последних пятнадцати лет интенсивно «вставал с колен». Начало этого великого процесса как раз-то и было ознаменовано выходом фильма «Брат-2» (2000), в котором главный герой Данила Багров много рассуждает о правдоискательстве — любимая и вечная русская тема.

Вообще, тема «вставания с колен» звучит ещё и в 1-ом «Брате»: знаменитое «Скоро вашей Америке кирдык» уже тогда стало популярнейшим слоганом, эдакой патриотической мантрой. А в «Брате-2» «кирдык Америке» наступает уже чисто конкретно. Для разборки с Американцем (чикагским мафиози) братья прилетают в США — каждый со своей правдой. Она у них КАК БЫ разная. Пока оставим в стороне правду брата Вити. Займёмся правдой брата Дани.

Даня — это живая идея «мочить в сортире», озвученная известно кем именно тогда, в период съёмок «Брата-2». И он «мочит», явившись в Штаты ангелом мщения — воплощенный «кирдык Америке». В этом смысле фильм стал удивительно пророческим, ведь он вышел за год до крушения двух Башен на Манхэттене. Надо сказать, впечатления от «взятия» Крыма сильно напомнили мне 11 сентября. В обоих событиях присутствует терпкий апокалипсический запашок, знак начала крушения прежнего миропорядка свободы и разума, который, в общем, держится на США. Брат Даня выступил русским кинематографическим предтечей тех, кто таранил Башни. И он же стал культурным (а точнее, культовым) символом нашего нового исторического вектора, выведшего сейчас Россию в несомненные лидеры мирового антиамериканизма.

...Данила находит мафиози-кощея, воплощение скаредного американского духа. По наружной пожарной лестнице он бодро поднимается на башню (!)-небоскрёб, твердя мантру про «тропинку и лесок, в поле каждый колосок»: «Это родина моя, всех люблю на свете я!». Тема всемирной любви — опять же любимая русская тема, вспомним Достоевского; да и сама попытка режиссёра ответить на бытийные вопросы путём диалога и спора БРАТЬЕВ отсылает к великому классическому роману. Что же следует за этим «всех люблю на свете я»? Выстрел в охранника в коридоре — безо всякой рефлексии, автоматический. Это очень по-нашему: только у русского человека от всемирной любви до убийства — буквально один шаг. Затем Данила проходит в офисные чертоги, где восседает мафиози, беседуя за водкой с каким-то человеком. Даня с ходу пристреливает собеседника Американца, не задаваясь вопросом: кто он и зачем здесь? Это мог бы быть совершенно посторонний человек — ведь сфера деловых интересов Американца довольно обширна. Однако Данила его просто убивает — чтобы не мешал разборке. Вот это очень важный момент, на который многие обращают внимание, я убедился. Подозреваю, что в нём сокрыто очень непростое послание режиссёра. Художник такого уровня, как Балабанов не мог что-то сделать «просто так». Балабанов ЗНАЛ, что какая-то часть зрителей обязательно спросит себя: «А этого-то он зачем грохнул?». Балабанову НУЖЕН этот вопрос, который создаёт определенную оптику восприятия, позволяющую режиссёру сделать его главное и любимое дело: заглянуть в бездну. В русскую антропологическую бездну. 

И он в неё заглядывает. Убив непонятно кого, Данила спокойно садится на место убитого и читает Американцу проповедь о духовности, о правде. Эдакое русское кредо на фоне чикагских небоскрёбов за стеклянной стеной. На полу труп, на столе перед Даней — ещё дымящийся пистолет. Ясные глаза простого «губастенького» русского парня, которые не смог затуманить даже стакан «рашен водки».

Брат Даня вообще «мочит» людей в Америке с особой лёгкостью — и явную гнусь и, как видим, совершенно посторонних. Он воспринимает Америку как некою виртуальную реальность, «игру-стрелялку», где в принципе всё дозволено. В ней нет людей, её населяют плоские двухмерные обозначения людей. Нет, порой такое отношение смягчается пресловутой русской душевностью, и тогда возникает вполне человечный персонаж водителя-дальнобойщика, везущего Даню в Чикаго — явная перекличка с русским дальнобойщиком из 1-го «Брата» (в финале). Но, в общем, Америка для Данилы — некий плохой сон его пограничного сознания. Кто-то назвал русских «народом-пограничником» — из-за нашего явного тяготения к пограничному состоянию. В нём пребывает и Даня, несмотря на его полную внешнюю адекватность и бесстрастие (вообще, сладкий «пограничный» трепет, как нерв, пронизывает весь фильм). Повторяю, убив постороннего, Данила с ходу, без паузы, оглашает свои соображения о правде («сила в правде»). Это удивительно емкий и страшный образ: «народ-пограничник», вещающий миру над трупом походя убитого человека. Раскольников — тот ещё переживал, а Даня — это уже особая постсоветская генерация, русский исторический итог. Народ, так, увы, и не прошедший под присмотром Запада курс «реабилитации» и «лечения» (такая возможность была после Августа-91). Народ, «встающий с колен», поучающий Америку духовности на фоне её же небоскрёбов, которые вот-вот начнут рушиться — к общему ликованию... 

«Брат-2» — фильм, повторяю, пророческий, можно сказать гениальный. То, что в нём заявлено и выявлено, зрело потом все эти долгие путинские годы. Зрел — пора сказать прямо — «нормальный» русский фашизм, заквашенный на имперском шовинизме, мессианстве и неприятии Западного мира — Америки, прежде всего. И дозрел. Сейчас «народ-пограничник», исторически имеющий крайне заниженное представление о ценности человеческой жизни (в том числе и своей), двинулся в «крестовый поход» против Запада. За Севастополь «бандеровцы» уже «ответили». Теперь, очевидно, потребуют к «ответу» саму Америку — за крах СССР, соцлагеря и Варшавского блока¸ за вынужденный отход России от «особого пути» и многое, многое другое...

Братья Даня и Витя, нагрянувшие в Америку — это периферийные варвары, приехавшие в абсолютно чуждый им Рим. Данила, как мы знаем, пошёл на него войной, уехал — чтобы воевать с ним снова (сегодня). Виктор остаётся, чтобы разбогатеть и осваивать этот Рим изнутри. Брат Витя — он вовсе не антипод Данилы, хоть и «полюбил» Америку. Ведь он полюбил её опять-таки по-русски, с чисто русской верой во всемогущую силу денег. Это варвар, готовый ворваться в американскую жизнь, чтобы переделать её под свои варварские ПОНЯТИЯ. Таких, как Витя, сейчас на Западе великое множество. Запад от них стонет, но пока терпит (вспомним тот же Куршевель).

Русскими, вероятно, в нормальных странах скоро будут пугать детей. Балабанов, кстати, говорит об этом открытым текстом. На вопрос: «Вы гангстеры?», проститутка Даша, вызволенная Данилой из сексуального рабства, отвечает просто: «Мы русские». То есть «русские» — это чёткий маркер жизненного экстрима и антисоциальности, хорошо узнаваемый Западом. Маркер опасных людей-«пограничников», способных, скажем, устроить пьяный дебош в высоколетящем лайнере. Или подвесить на тонкой ниточке международную безопасность — это уж зависит от возможностей... 

У Достоевского есть такой роман о прежней русской жизни: «Бедные люди». Теперь русские, пройдя через ад ХХ века и в большинстве оставшись бедными, скорее — страшные люди. Страшные не «по-человечески», а, скажем так, метафизически. Да, обаятельные даже в бандитизме и пьянстве, как брат Витя. Да, душевные и вообще клёвые, как брат Даня. Порой пленительные. Но при этом, повторяю — страшные. Причём неизвестно, кто страшнее: просто киллер Витя со своей дикарской верой в силу денег, или киллер-идеалист Даня со своей русской правдой. Ибо они именно БРАТЬЯ. Вот это и есть вопрос, оставленный нам Алексеем Балабановым. 

Его фильм оказался культурной миной замедленного действия, чей смысловой потенциал раскрылся в полной мере лишь теперь, когда «москаль», стреляющий в «хохла» становится военно-политической реальностью, а российские политологи, с виду вполне нормальные, призывают нас возводить новый «железный занавес» и не бояться международной изоляции. Песня «Гуд бай, Америка», звучащая в финале «Брата-2», стала пророчеством о великом разводе путинской России с Западом. Пограничное состояние сейчас на всю страну транслирует телевизор в лице Дмитрия Киселёва, пообещавшего Америке ядерный «кирдык». Ещё чуть-чуть и с думской трибуны заявят, что сила — у нас, ибо с нами — правда божья, не говоря уже о боеголовках, освящённых лично патриархом. Того и гляди, наш политический истеблишмент усвоит лексикон иранских правдоискателей, назвав США и ЕС большим и малым шайтаном соответственно. Да что там говорить, если самого президента РФ мир заподозрил в пограничном состоянии! Однако надо признать, основания для этих подозрений появились ещё тогда, когда будущий президент-«пограничник» произнёс волшебное слово «мочить»... 

Путин — это, скажем грубо, Витя и Даня в одном лице. Он и деньги уважает, и «за правду» стоит. Особо страшное, непостижимо русское сочетание. Подобно братьям Багровым, которые, всё посылая на хер, утверждали в Америке свою справедливость, Путин топчет международное право, будучи предвестником совершенно новых, сумеречных времён. Россия — родина и источник «апокалипсиса». Возможно, были правы те, кто говорил, что именно здесь-то и родится «антихрист». Земной рай — извечный русский проект — так и не состоялся, зато нам вполне может удаться проект земного ада. И вот это чёрное солнце грядущего хаоса, чёрную дыру зовущей бездны, её трепет и нарастание в русской душе гениально почувствовал Алексей Балабанов. Если Сальвадор Дали когда-то написал картину «Предчувствие гражданской войны», то Балабанов вполне мог бы назвать свой фильм «Предчувствие МИРОВОЙ войны». А ещё лучше — «Мировой Кирдык». 

Балабанов, конечно же, недооценён. Он выступил пророком МИРА ИНОГО — двусмысленное звучание в данном случае абсолютно уместно.

Мы обрели Абхазию (или не обрели?), потеряли Грузию. Мы обрели Крым, потеряли Украину... Кого еще из бывших братьев мы потеряем на пути «собирания земель»? Да и победы какие-то стыдноватые. У самых близких берем. Кто там следующий? Молдавия? Казахстан?

На фото: Тбилиси. 9 апреля 1989 года. Через час эти «экстремисты» будут жестоко подавлены советскими войсками. Двадцать человек погибнет. Время, в котором мы сегодня живем, началось в эту ночь

Стыд не грех. Стыд — дитя греха. Может быть, стыд это покаяние за содеянное неточное движение души, осознанную слабость, или неосознанное признание права неправедной силы на твой страх или на твое безразличие.

Стыд, если его не подавлять, может выполнять функцию внутреннего реле, слабым своим током способного отключить систему от большой подлости. Или включить сознание для неприятия лжи как аргумента для принятия решения, которое временно облегчает жизнь. Тебе кажется, что ты меняешь ее ненадолго — до новых обстоятельств, и объясняешь это своему стыду: мол, потерпи, все вернется на свои места. И тебе кажется, он, понимая, утихомиривается, перестает мешать твоему выбору. А он просто покидает тебя. И ты живешь, словно как раньше. Комфортно и покорно. Однако это, может быть, уже другая жизнь.

Я берегу свой стыд. Он не дает себя забыть и мучает меня с августа шестьдесят восьмого. Нет, явился он позже, когда, имевший обыкновение вырезать и наклеивать в большой альбом все заметки, вплоть до неподписанных информашек (такая была тогда культура публикаций), я хвастался перед женщиной, за которой ухаживал, своими журналистскими достижениями. Она читала напечатанное, потом подняла глаза и спросила, все ли вклеенное написал я?

— Да!

— И это?

Там была крохотная информация без подписи о митинге на московском заводе «Динамо», рабочие которого одобрили ввод советских войск в Чехословакию.

— Понимаешь, я так не думал. Это было редакционное задание, которое дали мне — стажеру, даже не корреспонденту. Я не мог его не выполнить. И такой митинг действительно был.

Женщина заплакала, встала и ушла.

Я не вырвал заметку из альбома. И не вытащил из жизни. Это был мой пепел. Мое реле. Мне неприятно вспоминать эту историю, но не помнить ее мне не дает стыд.

И в чехословацких событиях были деятели культуры и журналисты, которые — кто от советского воодушевления, кто от рабской зависимости, кто из желания подтвердить преданность строю, партии и вождю — высказывали одобрение и поддержку, в которой, по любому счету, ни партия, ни строй, ни вождь не нуждались.

Решение принималось без малейшего учета так называемого общественного мнения, роль которого стремилась к нолю. Тест на преданность через ноль многие проходили, обойдясь уже без стыда. Тем более что потом времена исторических решений превратились в эпоху исторических ошибок, вожди стали героями анекдотов, и те, кто одобрял и поддерживал, стали жить гармонично и трепетно, словно ничего не было. Да и было ли? Было.

В истории остались семь человек, вышедших с протестом против советского вторжения на Красную площадь, и жестокая частушка из пяти слов о военном корреспонденте Карле Непомнящем, погибшем в авиакатастрофе вертолета в Чехословакии, когда он вез агитационные листовки. «Протянул Непомнящий ноги братской помощи»... Хотя эту помощь, понятно, организовывал не он. Он просто не отказался. Как и я от заметки.

Это большой талант — дар неучастия.

Мой друг, великий кинорежиссер Георгий Николаевич Данелия, когда ему позвонили с предложением поддержать военное вторжение на Украину, объяснил, что он не вполне владеет информацией, чтобы принять решение, и предложил в законодательном порядке запретить деятелям культуры подписывать письма в поддержку решений, которые и без того уже приняты.

Дар участия — не меньший талант.

Маленькая информационная заметка без подписи оказалась важнейшей прививкой, заставившей меня думать не только о последствиях слов и поступков, но и о самих поступках и словах. Я никого не осуждал за то, что человек думал и поступал не так, как я ему определил по симпатии. Бог ему судья и сам он себе адвокат. Его право любить, что он считает нужным, или ненавидеть, верить или говорить, что веришь, даже лгать себе и другим — его право. Не я писал заповеди, не мне их проверять.

Но и у меня есть право: стыдно мне. За ложь, за фальшь, за попрание человеческих прав и международных договоренностей, какой бы страной они ни нарушались. Моей родной — особенно. Ну что поделаешь? Слышу эту восторженно-угрожающую белиберду: мотивы, выгоды, обстоятельства — и стыдно... Прямо глаза долу.

В Тбилиси, ночью 9 апреля 89-го года, я оказался на проспекте Руставели, когда советские солдаты крушили мирный митинг. Как свидетель, описал все, что видел своими глазами: избиение без разбора, газ, погибших, и отправил заметку в «Литературную газету», где работал. Из Москвы мне сообщили, что в ЦК партии решили, как все было на самом деле, и предложили напечатать пропагандистскую фальшивку. К моему старому стыду мог добавиться новый, но коллеги из «Молодежи Грузии» выручили меня. Они напечатали текст в том виде, в котором я отправил его в Москву. И фотографии.

А статью Тани Чантурии, собкора «Известий», об этих событиях ее газета не напечатала. Перед ней встал выбор — сохранить стыд или работу. Она ушла из газеты.

Когда-то сидели мы с Александром Николаевичем Яковлевым, умнейшим человеком, фронтовиком-инвалидом, верившим в коммунистические идеи, в возможность поставить государство на службу человеку, а к концу жизни ставшим из секретарей ЦК по пропаганде аргументированным антикоммунистом.

Имевший доступ к секретным материалам советских спецслужб, он видел масштабы разложения народа: предательство друзей, всеобщее доносительство, духовное уродство многих деятелей культуры, науки, искусства, писателей, военачальников, политических и хозяйственных лидеров, которые потом, в новом времени, вполне приняли образ «приличных» людей.

— Я живу словно в аквариуме с прозрачными стенками. Говорю с вменяемым человеком, а знаю анамнез его нездоровья.

Он сознавал, что человек может развиваться и нормально, если жизнь меняет взгляды. «Расстриги» достойны понимания и уважения, если обретенный образ мысли искренен. Достойны понимания и те, к кому были применены жестокие меры принуждения к сотрудничеству, — порог боли у всех разный. Жизнь, здоровье и свобода близких, которыми как инструментом пыток (да и собственно пытками) пользовался строй, дают право понять этих несчастных, поставив себя на их место.

Но ведь значительная часть сексотов и стукачей действовала добровольно, корыстно, не мотивированная ни «высокой» идеей, ни страхом за собственную жизнь. Ради освободившихся в коммуналках комнат от посаженных ими соседей, ради новых постов, ради внеочередных изданий, ради хороших квартир, дач, привилегий, главная из которых — быть в обойме приближенных к власти и обласканных ею.

Я не провожу параллелей. Сегодня, слава богу, речь не идет о потере жизни. Только о потере лица. Убеждения — сильный аргумент. Они у всех разные. И принимать людей приходится такими, какие они есть. У них просто другая система ценностей. Многие не прячут свой стыд. Да, он у них называется иначе.

Например, национальная гордость, или чувство глубокого морального удовлетворения, или политическая выгода. Не враги и те, кто после рекомендательно-угрожающего звонка «придуривается» понимающим высокие государственные интересы за возможность продолжать свою работу. И даже те, кто «задрав штаны, бежит за комсомолом», прилагая усилия, чтобы оказаться в перечне предпочтительных строю лиц, тоже не враги. Они, знаете ли, такие духовные коммерсанты, патриоты режима, который сегодня на дворе.

Каким бы он ни был. Им не страшно потерять лицо, потому что его у них нет. А какой патриотизм может отразить человек, не имеющий лица. Образ безликих людей не создаст образ страны. А у моей страны образ есть. Это сумма людей, имеющих лицо и составляющих достоинство ее и славу. И эту страну, эту Россию я люблю. И горжусь ей.

Президент назвал часть своего народа национал-предателями, а стыдно мне. Он герой. Провел и выиграл Олимпийские игры, присоединил Крым — ликуйте! Большинство и ликует, но какая-то часть граждан выпала из единого торжественного порыва. Кому-то не радостно, а тревожно. Мы обрели Абхазию (или не обрели?), потеряли Грузию. Мы обрели Крым, потеряли Украину... Кого еще из бывших братьев мы потеряем на пути «собирания земель»? Да и победы какие-то стыдноватые. У самых близких берем. Кто там следующий? Молдавия? Казахстан?

Чего сердиться, что не все подданные хотят войны с братом, хотя ситуация располагает «откусать» что-то исторически дорогое нам. Остальные-то счастливы пока. Будем продолжать жить дальше. Только теперь это будет другая жизнь.

Без стыда.

—

Юрий Рост, опубликовано в издании  Новая газета