А дело было так. Все началось с невинного вопроса:

-Дей, скажи мне эльфы восприимчивы к алкоголю?

-У нас есть сладкие ликеры, если ты о том, пьем ли мы крепкие напитки, ты знаешь, что – да, немного, но не более того.

-Сладкое  -  для девчонок.  Давай я покажу тебе как надо…

- Пить нужно уметь? – удивленно спрашивает эльф, будто делая открытие.

-Ну, для этого нужно периодически упражняться…

На самом деле я всего лишь хотел проверить его, развязать ему язык. Зная как люди перестают себя контролировать, напившись,  дойдя до нужного состояния, всегда сболтнут лишнего. Дей явно рассказал мне не все. Ордену он сообщил вдвое меньше, чем мне. Это далеко не все, что он знал. И что Белый Орден хотел узнать от меня в подробном докладе. Конечно, мне понятно, что рассказывать ВСЕ он не хотел, и на то было личные причины. Я посчитал нужным проверить, что именно он утаил. Естественно, на спор.

Люди познаются в вине. Только тогда им можно доверять – когда вместе опустошите не одну бутылку горячительного напитка. Когда рамки  запретного и дозволенного медленно, но верно становятся размытыми, нечеткими, стираются совсем и тогда мы показываем настоящих себя, сбрасывая  маскарадные маски.

Только вот я забыл о том, что он еще и вампир. Поэтому процесс распития затянулся, и все закончилось не тем, что я планировал.

-Скажи мне, кто придумал этот спор? – поинтересовался вяло эльф, разглядывая падающий свет свечей в отражении своего напитка.

-Ну, кто-о? Люди, -равнодушно пожал плечами я, ответив на его глупый вопрос.

-А зачем?- ну прям детские вопросы задает! Скоро совсем раскиснет.

-Чтобы научиться считать, - отмахнулся я от него, залпом выпитая только что налитую стопку.

-Ладно.

-А эта - какая уже по счету? – вдруг сам сбился маг.

-Во-сьм-ая, - подсказал я, снова ощущая, как  неприятно в горле жжет алкоголь. Приятное тепло разливалось в животе. В помещении становилось жарко, горели уши.

-А закусывать нужно на выдохе   и ядреным перчиком, - посоветовал Кросс, подавая личный пример и чуть не задохнулся от остроты.

Он выдержал испытание. Дожевал полностью красный перчик.

-А эта уже одинн-а-адцат-ая, - показал я ему тем временем.

-С тобой трудно соперничать, -  покачал головой маг. У него уже начал заплетаться язык.

-А так мы соревнуемся кто больше выпьет? – я позвал хозяина таверны, с интересом наблюдающим за нашей попойкой, в которую, благодаря идеи мага, вовлеклись с неугасающим интересом все завсегдаи этого заведения, многие уже с самого начала принимали ставки и  теперь разменивали  крупные монетки на мелкие для сдачи. – Еще десять рюмок.

У мага нервно дернулась бровь – от меня это не скрылось.

-А что достанется победителю? – спросил я в ожидании нашего заказа.

-Правда, - буркнул  раздраженно Кросс, постепенно теряя энтузиазм к процессу по мере выпитого.

Ведь у каждого есть свои границы. Я своих - не знал, к сожалению. После того, как сошел с ума и меня вернули обратно.

Вслед своим мыслям, я улыбнулся:

-Правда? Ты  ведь знаешь, что я сказал все что смог.

Глаза мага чуть сощурились, брови нахмурились.   В остальном он даже не шелохнулся, замер, так всегда ведут себя люди, когда один из собеседников неосторожно бродит по канве разговора, пытаясь вычислить ложь или обман.

Я не ошибся в своей догадке. Эмоции, читаемые по лицу Кросса выдавали его мысли. Так было почти всегда. Ведь Сираель был простым человеком, легко читаемой раскрытой книгой, в отличие от меня. А ведь он мог – просто спросить прямо. Я бы просто ответил. Не люблю, когда меня пытаются обхитрить. Лучше я сделаю это сам, мастерски, так что никто не уличит меня в игре.

-А остально-ое? - черные зрачки у мага расширились, почти полностью закрывая серую радужку, создавая впечатление, что смотришь не в глаза, а в бездну. – Скрыл, - наконец подытожил он.

Снова скрываю недовольство за притворной улыбкой. Мне ли не знать границы дозволенного? Есть то, что я могу поведать миру, рассказать другу, но есть вещи, слишком личные, чтобы о них знала хоть одна живая душа. Некоторые воспоминания настолько драгоценны, что им нет цены. Боль, которою не залечит даже время. У всех есть секреты, и я предпочитал беречь свои. И оберегать свои тайны, о причине появления некоторых - я сам хотел бы знать.

-Что ж, признаю,  не самая лучшая идея прояснить это.

-Ты отказываешься говорить! – обвинил он меня так, будто бы  уличил в государственной измене.

Выпитое вскружило голову и мне,  сделав одни мысли слишком легковесными, другие  же, напротив слишком тяжелыми, чтобы их произнесли вслух без повышения тона и ругани. Просто я  в отличие от мага, не подавал виду, что устал. Больше улыбаться не мог, вместо этого  подмигнул:

-Ты больше не можешь продолжать пить, - сказал я ему спокойно.

-Это еще почему?!-  полный недовольства голос почти сорвался на крик.

 Кросс был пьян. Я боялся оценить степень, потому что мало был знаком с подобным состоянием. Шатаясь, он встал из-за стола, опираясь на него руками, словно втрое прибавил в весе и по-видимому желая начать драку (и решить все разногласия ею?). Я увернулся от его слепого удара кулаком и подставил ногу другу. Маг упал мне на руки подкошенный и без чувств.

-Благодарю за развлечение. Моему приятелю пора отдохнуть, - сообщил я публике.

В темноте есть много чувств, основные из которых:  страх, одиночество, жалость к себе и уныние. Реже – покой, больше напоминающий безразличную  апатию. Но больше всего в темноте было скуки. Не просто скуки от надоевшего однообразия. А скуки меланхоличной, заставляющей вспоминать прошлое и переживать заново почти угасшие воспоминания. Но чаще всего во тьме бродили демоны. Демоны отчаяния, как я обозвал их. Они приходили вместе с живыми людьми, зашедшими в этот угол подземелья по делу или просто мимоходом, с поручением или чтобы сократить путь, они  дарили  и тут же забирали мою драгоценную надежду. Меня освещало как корабль, сбившийся в курса, неожиданно проскользнувшим с холма светом маяка. На мгновение, минуту или часы,  в зависимости от того, сколько времени люди проводили в помещениях, рядом с темницей, где я был забыт -  я был озарен слабой верой в то, что я был еще жив  и нужен кому-то.  Дело в том, что я сомневался в том, что был действительно жив, и что я еще оставался самим собой.

Любое разнообразие там оживляло меня. Иногда в соседние с моей камерой, сажали новых пленников. Я не видел их, зато прекрасно все слышал. Это были люди Белого Ордена, похищенные или проигравшие, пойманные они сопротивлялись давлению, пока  у них были на то силы и сохранялся разум. До поры до времени… потом, я просто переставал обращать внимание на крики от пыток.

Но любая мелочь тогда учитывалась как нечто важное, значительное, все новое мгновенно запоминалась, старательно откладывалась в памяти, осмысливалось на досуге, (а времени у меня было в избытке, поверьте) и потом я даже радовался, что страдал не один. Не совсем в одиночестве, как я себя утешал. Это было трусливо и гнусно - так считать, но я помню, что мрачно улыбался собственным мыслям: «что пленников стало больше» или «я больше не один». И еще, что страшнее признать, я завидовал бедным горемыкам, что их навещали, пусть и с раскаленным железом или щипцами.

Больше всего меня раздражала тишина, угрожающая и гнетущая она давила, наваливалась на меня, окатывала волнами, грозя меня сделать однажды своей частью.  Тишина которая нарушалась лишь размеренным биением сердца, я помню, как пытался считать удары, сбивался, считал заново, пока не находил в подсчете какого то важного смысла или пока это пустое занятие совсем не наскучивало.

Тишина  и мучительное ожидание давно перестали пугать меня. Вернее я никогда не боялся темноты, даже в детстве.  Но там, в подземелье, когда целые месяцы и даже годы проводишь во тьме, она казалось, становилась на ощупь осязаемой, мыслящей… я то купался в темноте, то сознательно плавал в ее мрачном потоке, уносимый куда-то далеко течением, созданным из мрака, затишья и холода, но всегда возвращаемый обратно, в преисподнюю. Я просто медленно сходил с ума. Я подозревал об этом, догадывался,  я знал об этом.  Знаю и сейчас.

Но где же  находятся границы между рассудком и безумием?

Чаще всего я забылся во сне. Спасался от безумия в воспоминаниях. Я не хотел признавать происходящее. Жизнь вокруг меня замерла, нет, практически остановилась.  Очень быстро я пришел к бессмысленности мысленно представлять, как выберусь отсюда, к солнцу,  к братьям и сестрам, как ко мне вернется магия, как именно увижу свою сестру. Я хотел верить, но надежда дарила только боль. Боль – беспокойство и раздражение. Все это вело к заблуждению, что мне осталось ждать еще недолго…

Вскоре я свыкся с собственной болью и участью. Наверное, это хуже всего. Незаживающие раны на теле не давали о себе забыть, напоминая дергающейся болью. От голода сводило желудок, во рту я чувствовал горечь желчи. Я даже привык к вечно царившему в темноте холоду и молчанию. Я привык к новому себе и чувствовал отвращение за это «принятие».

Со мной никто не разговаривал. Даже тогда, когда я с трудом, разлепляя сухие губы, чувствуя вкус крови,  заводил разговор, а не в очередной раз  молил о помощи, меня игнорировали. Одного взгляда на меня хватало, чтобы понять, что я здесь как привидение. И давно выжил из ума.

Этого ли добивались мои Создатели, желая сломить и подчинить мою волю – этого я никогда не узнаю. Они хотели обратить меня, только и всего, готовы были идти на риск, они хотели швырнуть меня в бездну отчаяния, раздавить и подчинить себе. Изменить меня. Измениться значит изменить себе.  Но я не позволял себе думать, что стану тем, кем они хотят меня видеть. Я изо всех сил отрицал произошедшие со мной перемены. И спасался безумием и бежал от безумия. Но я не находил границ ни того ни другого.

Я всего лишь ходил по острому краю лезвия, балансируя на грани. Между жизнью и смертью, между рассудком и безумием, между болью и покоем, между надеждой и отчаянием, я пришел к выводу, что это и есть наша жизнь. Она состоит из бега по грани между. Из этого моя жизнь. И ее пределов я не знал.

И я продолжал верить в удачу, только и всего. Что, идя по лезвию, я не упаду никуда.

Я верил. Я ждал.

Молча ждал. Слепо верил.

И момент везения настал.

Тогда я  не поверил.  Кто-то опоздал.

Он нашел меня безумным.

Теперь мне самому нужна была помощь…

Сейчас, когда я вспоминаю все это – ничего не меняется.  Словно я все еще там, погруженный в мрак, раздираемый между болью и отчаянием, веривший, что однажды кто-то придет и найдет меня. Я старался не отчаиваться и верить, но даже эта вера несла с собой тоску, которую я не в силах был вынести, лишая себя единственного утешения.

Сломать меня было так просто – нужно было всего лишь подарить мне надежду. На спасение. Снова. И просто пройти, едва поймав мой взгляд. Мои глаза  испугали его или мой запущенный вид, я так и не понял.

Мне даже неинтересно было кто он. Я просто наблюдал за всем как будто со стороны с полным безразличием. У меня не было никакого мнения о нем. Просто еще один из тысячи безразличных лиц. Но он остановился и проявил интерес и стал расспрашивать слуг обо мне и как давно я тут.

Я знал, чем все это закончится. Я подозревал, знал и верил, что все пройдет как обычно. Он уйдет и не вернется. По-другому просто не может быть. Не бывает. Со мной – нет. Я не позволял маленькому огоньку надежды зажечься внутри, чтобы в очередной раз обжечь мои казалось бы, с таким трудом уснувшие чувства.

Он был первым кто НЕ подарил мне ложной надежды. Не обманул меня.

Но дело в том, что я сразу ему не поверил. И отчего то, эта старая привычка до сих пор меня не оставляет. Я не могу научиться доверять людям.

И вот сейчас спасший меня человек мирно спал.  Какие сны он видел? Что за мысли расставлял его разум по полкам, как книжные тома в библиотеку?

 А я сидел, погруженный в самые мрачные свои воспоминания, которые как омут опустили меня на самое дно и заставили заново все пережить. Я чувствовал себя нищим, обворованным и пустым.

 Когда люди пьют – им становится весело. А я смотрю на них и мне становится грустно – отчего они тратят свое драгоценное время на выпивку? Я понял, что больше не хочу вот так напиваться как люди.  

Потому что сейчас мне захотелось варенья из роз, сладкого, как мед или даже слаще, приторного до слез. Чтобы потушить пожар в душе, загоревший так некстати.

Он хотел бы узнать все это? Я уверен, что нет.  Никто не хотел бы такое помнить. И все же, я не могу рассказать больше.

А значит все останется как прежде. Баланс на грани между доверием и подозрительностью.