[Обстоятельства были орехово-кремовые: мы с Эн в квартире_ремонта пили кофе с черничными кексами. Мы кукольные.
Метро волокло меня домой…]
В урчащем нутре метро. В консервных стенах вагона. Я отдаю Вознесенскому штрихи карандашные, ломанные, подчеркивая главное_важное в «Лирике».
«над Лувром из постаментов,
как 16 матрасных пружин,
дрожали каркасы статуй,
пружины были во всем,
все тикало…»
Я держу себя в руках перед взрывом. Перед взрывом. Мне нравится обнимать эту книгу. Особенная. Как щелочные брызги, как темный шоколад без сахара.
В текучей массе труб-переходов. Я выгребала из кармана все, все деньги и не смотрела в ее глаза впалые – аккуратно в футляр от скрипки укладывала. Мятые. А потом капюшон резко и бежать. Бежать. Бежать! Как собачонка пристыженная. И, наверняка, с глазами верными, как предательницам положено. У меня слезы не соленые – серые, глянцевые.
«Париж, как ты раним, Париж,
под скорлупою ироничности,
под откровенностью, граничащей
с незащищенностью.
Париж…»
Человек с синдромом Дауна из дома напротив шел на меня, протягивая руки смугло-ржавые к моей шее. Мне не гадко. Мне не мерзко. Ничто во мне не ежится пугливо. Я наизнанку, я тонкая, я глухая.
«Не поняв, назовут тебя
проституткой советские дилетанты.
Улетай, полуночная профи
Непроглядного дельтаплана!»
