ЖУРАВЛИ

Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.

Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?

Сегодня предвечернею порою
Я вижу, как в тумане журавли
Летят своим определенным строем,
Как по земле людьми они брели.

Они летят, свершают путь свои длинный
И выкликают чьи-то имена.
Не потому ли с кличем журавлинным
От века речь аварская сходна?

Летит, летит по небу клин усталый –
Мои друзья былые и родня.
И в их строю есть промежуток малый –
Быть может, это место для меня!

Настанет день, и с журавлиной стаей
Я полечу в такой же сизой мгле,
На языке аварском окликая
Всех вас, кого оставил на земле.

ДАГЕСТАНУ

Имя смакую твое по слогам:
Выдохнул – «Даг»,
следом выдохнул – «стан».
Льну, Дагестан мой, к альпийским лугам,
Тропок касаясь твоих, как стремян.

Сходится клином на родине свет
Право, не знаю,
твои верный наиб,
Индия больше тебя или нет,
Неотразимей Париж иль Гуниб.

Даришь свою мне и старь ты и новь,
Реки, как барсов, вскормив на плечах.
Верстами люди не мерят любовь,
Все рождены мы с пристрастьем в очах.

Был тот чеканщик велик, как пророк,
Что отраженье твое среди дня
На колыбели и сабле насек
И на мятежной душе у меня.

Вновь о твоей размышляя судьбе,
Край, вознесенный к седым небесам,
Я забываю легко о себе,
Выше от этого делаясь сам.

Снег на вершинах и морс внизу,
Туры трубят по отвесным лесам.
Если себя пред тобой вознесу,
Меньше от этого сделаюсь сам.

Гулом ущелий меня позови,
Посвистом, что предназначен коню.
Вольный наиб несвободной любви –
Я пред тобою колени клоню.

ГРЕХИ И КАРА

Скажи, почтеннейший из старцев,
Припомнив были давних дней,
Как за грехи в роду аварцев
Отцы карали сыновей?

«В мой век не делали поблажек.
Чтоб не дурил наследник впредь,
Когда проступок был нетяжек,
Отец вздымал над сыном плеть.

За больший грех, не скрыв укора,
Отец не плеть, а посох брал,
А чтобы смыть пятно позора,
Вздымал в отчаянье кинжал».

А ты что скажешь мне на это,
Старик, достигший средних вех?
«Удар по шее в наши лета
Был карою за малый грех.

Нарушил долг – карали плетью,
Терпи да помни, молодец!
А за позор,
клянусь мечетью,
Бил сына посохом отец».

А ты что скажешь мне, бывалый
Ровесник века?
«Что ж сказать?
В горах теперь проступок малый
Стараются не замечать.

Провинность большую – прощают:
Мол, все бывает. Не беда.
И в добродетель обращают
Грех превеликий иногда».

НЕ ВЕРЬТЕ ЛЕСТИ!

Не прикрывавший сердца амулетом,
Погиб герой перед лицом времен:
Не пулею убит он, не наветом,
А тонкой лестью медленно сражен.

Она, под стать лукавице гулящей,
Разыгрывала честность неспроста,
И становились для него все слаще
Ее в меду коварные уста.

Блаженно он сдавался им на милость,
И мнилось, что ни в чем не погрешим,
Но в миг единый все переменилось,
Когда открылась бездна перед ним.

Лесть, завершив излюбленное дело,
Змеею обернувшись, отползла,
И радостно на камне зашипела,
И каплей яда камень тот прожгла.

Не верьте лести!
В ней, по всем приметам,
Таится зло. И в мире столько раз
Ни пулею, ни славой, ни наветом,
А сладким ядом убивали нас.

И в жизни помнить следует об этом
Взмывающим к высоким рубежам, –
Не только космонавтам и поэтам,
 Но также государственным мужам. 

ТРИ ГОРСКИХ ТОСТА

Наполнив кружки, мудрствовать не будем
И первый тост такой провозгласим:
«Пусть будет хорошо хорошим людям
И по заслугам плохо – всем плохим!»

Еще нальем и вспомним изреченье,
Достойное громокипящих рек:
«Пусть детство будет кратким, как мгновенье,
А молодость пусть длится целый век!»

И в третий раз содвинем кружки вместе.
«Друг чести, пей до дна! Не половинь!
Пусть обойдут нас горестные вести,
А сыновья – переживут. Аминь!»

РАЗВЕ ТОТ МУЖЧИНА?

Кто бездумно и беспечно
Хохотать способен вечно, –
Разве тот мужчина?

Кто не гнулся под мечами,
Кто всю жизнь не знал печали, –
Разве тот мужчина?

Кто в заздравном даже слове
Умудрялся хмурить брови, –
Разве тот мужчина?

Кто смертельно не влюблялся,
Ни с одной не целовался, –
Разве тот мужчина?

Кто любую звал «голубкой»
И за каждой бегал юбкой, –
Разве тот мужчина?

Кто готов подать нам стремя
И предать нас в то же время, –
Разве тот мужчина?

Кто, к столу шагнув с порога,
Осушить не с силах рога, –
Разве тот мужчина?

Кто в местах, где многолюдно,
Пьет из рога беспробудно, –
Разве тот мужчина?

Кто, хоть век в дороге будет,
Дом отцовский позабудет, –
Разве тот мужчина?

Кто, исполненный усердья,
Судит нас без милосердья, –
Разве тот мужчина?

Кто даст слово, что булатно,
Но возьмет его обратно, –
Разве тот мужчина?

Из книги "Четки лет" (1969)