В колонках играет - Султон али.
Настроение сейчас - ♪♫☼‼

Она невероятное солнышко. Нет, правда, это одно такое большое светило. Большое в плане восприятия. Как бы она не называла себя каланчой, крупной женщиной и так далее - она сейчас выглядит очень похудевшей, изящной и вообще невероятной красавицей. Ключицы острые торчат, плечи, шея тонкая... Она человек редкой красоты. Но так же нельзя отдавать себя всю - нельзя себя так отрывать по кусочкам и вручать каждому, без остатка. как бы много тебя не было.

Когда она читала - ее голос окутывал весь зал, проникал в каждого человека, скручивал душу в пружину, выгребал со дна все самое наболевшее, очищал. Ее голос плескался лимонной гуашью, теплым медом или острым чили. Она читала рэп, смеялась, когда рассказывала про Индию и так прочла "Катю", что в зале всхлипы были громче аплодисментов. А еще видно, что ей страшно. Все еще страшно. Она и счастлива и, одновременно, хочет защищаться. От малейшего грубого. От людей, от такого внимания к себе, от повышенных требований.
Смешная, яркая, сильная, искристая, живая.

Она очень живая. Мы остались ждать автографа - сами вымотанные и с трясущимися руками. Она сидела в комнате отдыха и принимала по пятеро-шестеро человек. Я тогда думала - как же она, бедняжка, уставшая... а ей придется столько раз чиркануть ручкой, улыбнуться. Нет. Она усаживала каждого человека рядом с собой на диван, спрашивала его имя, говорила с ним, старалась в каждом блокнотике написать что-то неповторимое, отдельное, уникальное. У нее вид был, будто бы она вот-вот уляжется на этот самый диван, закроет глаза и то ли умрет, то ли уснет на сутки. Нет, нельзя так себя изматывать. Это какая-то щедрая, сладкая, но совершенно не нужная тебе, Вера, жертвенность. Ты отдала все, что могла на сцене. Зачем отдавать сверх возможного?
Она пила апельсиновый сок и ела маленькие шоколадки. Люди дарили ей подарки и она каждого благодарила ТАК, как будто бы это не они к ней на концерт пришли, а она к ним в гости - выпить чаю. Не "спасибо, что пришли на меня посмотреть и заплатили деньги за концерт", а "спасибо, что вы есть и дарите мне тепло".
Ее хочется обнимать, защищать, радовать, гладить по плечу и уверять в том, что она обязательно будет счастливой. И хочется, чтобы она была счастливой. Всенепременно.
Я помню, что у меня стоял комок в горле и это было обидно, потому что мне очень многое хотелось ей сказать. В итоге я пролепетала:
- Вера, я хочу вас поблагодарить... - И замолчала.
- Да-да? - Спросила меня искренни удивленная Вера.
- Вера, вы для меня сделали очень важную вещь. Вы написали стихи, которые помогали мне плакать. Мне очень сложно это дается...
- Мне тоже. - Говорит Полозкова. - Правда, мне тоже.
А дальше она мне что-то говорила про то, что мы обязательно будем плакать только от счастья и пусть-пусть-пусть.
Я отвечала что-то булькающее и невнятное. И попросила ее обнять. Она ответила: "Конечно".
И мы так просидели секунд десять. Это такой минимум, который я могла ей дать... Черт.

Вера, будьте счастливы, пожалуйста. Это же ваша неминуемая участь - получить все, что вы заслужили, что вы узнали и поняли. Так пора бы уже... Ну!?

У меня лежит рекламный лист из клуба с ее фотографией и подписью:
"Коту - радости и спасительных слов. С Нежностью. Вера".
Я так представляю себе эти спасительные слова, почему-то...: "- Я люблю тебя и хочу быть с тобой"... И человек ждет... Спасительных слов. Ну хоть каких-то. А ему отвечают: "- Я тоже люблю тебя и я буду с тобой".
Или, довольно банальное: "- Как ты думаешь, я все правильно сделал?" - "- Не сомневайся, ты поступаешь абсолютно правильно".
Но тоже важное...

Питер ждет возвращения.

В колонках играет - Oliver Shanti
Настроение сейчас - 0_0

Что только не найдешь в старых блокнотах... Вот это, к примеру.
Хотя я почему-то уверена, что уже писала его сюда, но упорно не могу найти.

Натыкалась на стены.
Запутались в небе,
Завязаны в узел
Окна.
Вибрирует воздух,
Видишь?
Над столом,
В чашке с чаем.
Слышишь?
Там тоже есть живы... кто-то.
Там тоже есть жизнь...
Не знаю.
Навряд ли ты отличишь
Разум
От слабого своего
Тела.
Они на нервах твоих играют.
Там тоже есть ноты,
Слышишь?
Раскинешь веером мысли,
Оголишь перед ними
Душу.
Не пытайся дальше жить, -
Чувствуй!
Не уйдешь дальше тени
Солнца.

Шестнадцать лет ребенку, блин. И чего я нахваталась, интересно? %)

Нет, не то чтобы я не помню. Напротив, всё очень чётко.
Да, мы с тобою не виделись год или даже два.
Вот я сегодня тоскую на кухне, перебирая чётки,
пытаюсь понять, как начать, какие нужны слова.
Я-то думала, что я тебя наконец позабыла,
перепрятала все твои личные вещи подальше в шкап,
научилась другим говорить «дорогая» и «милый»…
а оно поднялось со дна, на меня накатило как цунами,
по крыши залившее целый штат...
(Он вот-вот придёт, держу в голове «labdien»*
и дивлюсь про себя: «ну сколько же можно ждать?»)


Он такой же как ты: деловой, скупой на слова и хмурый,и примерно такого же роста, насколько могу судить.
Я запомнила то, что он так же лениво курит
и то, что он руки скрещивает на груди.
Он вообще-то в иной, в строительной области профи,
он тебя чуть старше – на пять или около лет.
Но такой же рисунок скул и такой же профиль,
и вообще, если я ему наливаю кофе –
миллион эмоций прячу в печальном негромком вздохе:
я всё время, знаешь ли, думаю о тебе.

Нет, не то чтобы я жалею. Мне просто довольно странно:
легло столько дорог вокруг нас и опять – в кольцо.
Стоило ли менять друзей, имена и страны,
если и здесь я по-прежнему вижу твоё лицо?
Ну, не совсем твоё, но сходство всё так же мучит,
и комом выходит не знаю который по счёту блин.
Я не могу утверждать что ты был в моей жизни лучшим,
но ты всё-таки – долго ли коротко – был моим.
И поэтому я ему улыбаюсь, как только найдётся повод,
улыбаюсь ему от сердца и от души.
Что ж, наверное, просто мне не дано другого.
В этом странном мире уже ничего не ново.
Если мне в лицо повеял знакомый холод,
я в который раз попробую пережить.

(с) Вероника Драгане

Рамон Хименес

Ты меня не догонишь, друг,
Как безумный в слезах примчишься.
А меня ни здесь, ни вокруг

Ужасающие хребты
Позади себя я воздвигну,
Чтоб меня не настигнул ты!

Постараюсь я все пути
Позади себя уничтожить,-
Ты меня, дружище, прости!

Ты не сможешь остаться, друг,
Я, возможно, вернусь обратно,
А тебя ни здесь, ни вокруг...

Да, так бывает ©

В колонках играет - Sacred Spirit
Настроение сейчас - *___*

Я прочитала небольшой рассказ (нифига не рассказ конечно, ну да ладно) Линор Горалик и охуела. До глубины души.

Книга Одиночества

Линор Горалик

Не поцеловать, губами не дотянуться

Станислав Львовский

Ахилл говорит Черепахе: повремени, ну повремени, ну погоди, повернись ко мне, поворотись, вернись, не ходи к воде, не уходи и не уводи меня за собою, я не пойду, остановись, посмотри — я падаю, подойди, подай мне воды, ляг со мной на песок, дай отдышаться, меня ведет, у меня в груди не умещаются выдох-вдох, пощади, — говорит Ахилл, — потому что я практически на пределе, пощади, дай мне день на роздых, день без одышки, день говорить с утра о малостях, жаться к твоей подушке, день отвезти тебя к стоматологу, прикупить одежки, день ухватиться за руки, когда лифт качнется, день не бояться, что плохо кончится то, что хорошо начнется. День, — говорит Ахилл, — только день — и я снова смогу держаться, только день, — говорит, — и мне снова будет легко бежаться, будет как-то двигаться, как-то житься, как-то знаться, что ты все еще здесь, в одной миллионной шага, в ста миллиардах лет непрерывного бега, ты еще помнишь меня, — говорит Ахилл, — я вот он, вот, задыхаюсь тебе в спину?

Черепаха говорит Ахиллу: слушай, ты чего это, что такое? Все нормально, гуляем же и гуляем, что тебя вдруг пробило? Посмотри, какая ракушка, посмотри — соляная кромка, а давай дойдем до воды, скоро можно будет купаться, скажем, через неделю. Слушай, посиди секунду, постереги мои туфли. Я хочу намочить ноги, думаю, уже нормально.

Ахилл говорит Черепахе: это ад непройденных расстояний, ад полушага, ад проходящего времени, следов от его ожога, ад перемен души, — говорит Ахилл, — и я все время не успеваю, не догоняю тебя и не забываю, какой ты была полторы секунды назад, какой ты была на предыдущем шаге, на перешейке, на прошлогоднем песке, на снегу сошедшем, вот что сводит меня с ума, — говорит Ахилл, — вот от чего я шалею, я пробегаю пол-души, чтобы оказаться душой с тобою, чтобы душа, — говорит Ахилл, — в душу, душа в душу, ты же переворачиваешь душу за этот шаг и вот я уже дышу, как на ладан, а ты идешь дальше, даже не понимая, не понимая даже, и это, — говорит Ахилл, — я не в упрек, это, — говорит Ахилл, — я не имею в виду «не ходи дальше», это я просто не понимаю, как мне прожить дольше. Это так надо, я знаю, я понимаю, это иначе не может быть, но я хочу подманить тебя и подменяю себя тобою, какой ты была полторы секунды назад, но это же не обманывает никого, даже меня самого. Это бывает, такая любовь, когда не достать и не дотянуться сердцем, губами, воплями, пуповиной, не вообразить себя половиной и тебя половиной, но навсегда учесть, что воздух будет стоять стеною между тобой и мною. Я понимаю, — говорит Ахилл, — тут не может быть передышки и никакой поблажки, потому что это послано не для блажи и не для двух голов на одной подушке, но для того, чтобы душа терпела и задыхалась, но не подыхала, не отдыхала, и поэтому бы не затихала, и тогда, — говорит Ахилл, — понятно, что мне не положено отлежаться у тебя на плече, отдышаться, а положено хоть как-то держаться. Я не догоню тебя, — говорит Ахилл, — не догоню, это, конечно, ясно, не догоню, но наступит миг — и я вдруг пойму, что дальше бежать нечестно, потому что если еще хоть шаг — и я окажусь впереди тебя, ибо все закончится, завершится, и тогда еще только шаг — и ты останешься позади, и это будет слишком страшно, чтобы решиться, испытание кончится, все решится, можно будет жаться друг к дружке, есть из одной тарелки, в зоопарк ходить, и будет легко дышаться, только все уже отмечется и отшелушится, и душа вздохнет тяжело и прекратит шебуршиться. Никогда, — говорит Ахилл, — никогда, понимаешь, ни дня покоя, никогда, испытание, — говорит Ахилл, — это вот что такое: это когда ты гонишься, а потом понимаешь, что вот — протяни и схвати рукою, только зачем оно тебе такое? Все, что ты должен взять с этого пепелища — это себя, ставшего только еще страшней и гораздо проще, все, что ты получаешь в награду за эту спешку — это не отпуск с детьми и не пальцем водить по ее ладошке, но глубоко за пазухой черные головешки, горькие, но дающие крепость твоей одежке. Это я все понимаю, — говорит Ахилл, — но пока что у меня подгибаются ноги, сердце выкашливается из груди, пощади, — говорит Ахилл, — пощади, пощади, потому что я практически на пределе, пощади, дай мне день на роздых, день без одышки, пощади, ну пожалуйста, сделай так, чтобы я до тебя хоть пальцем бы дотянулся, ну пожалуйста, просто дай мне знать, что я с тобою не разминулся, не загнулся пока, не сдался, не задохнулся!

Черепаха говорит Ахиллу: да прекрати же, пусти, ты делаешь мне больно!

В колонках играет - Unictunse
Идёт душа, качается,

вздыхает на ходу:

"Ох, я сейчас убью и украду,

и возжелаю, — я уже желаю! –

ведь я душа живая.


Я день за днём, от страха чуть дыша,

иду-иду, послушная душа, –

деревенеют ножки, –

и только б не упасть (случайно вправо шаг),

и только б не упасть (случайно влево шаг), –

не сбиться бы с указанной дорожки

от дома до метро,

до дома от метро

сквозь тёмные холодные дворы.


И я едва жива — а досточка качается.

И всё мне не забыть, что досточка кончается, –

и я — я всё равно! — я скоро упаду.


Так пусть уж лучше я убью и украду,

и отравлю колодцы в Пуату,

и Украину уничтожу гладом.


Меня ли испугаешь адом".

Кто к минувшему глух
и к грядущему прост,
устремляет свой слух
в преждевременный рост.
Как земля, как вода
под небесною мглой,
в каждом чувстве всегда
сила жизни с иглой.

И невольным объят
страхом, вздрогнет, как мышь,
тот, в кого ты свой взгляд устремишь,
из угла устремишь.

Засвети же свечу
на краю темноты.
Я увидеть хочу
то, что чувствуешь ты.
В этом доме ночном,
где скрывает окно,
словно скатерть с пятном,
темноты полотно.

Ставь на скатерть стакан,
чтоб он вдруг не упал,
чтоб сквозь стол-истукан,
словно соль проступал,
незаметный в окне,
ослепительный путь --
будто льется вино
и вздымается грудь.

Ветер, ветер пришел,
шелестит у окна,
укрывается стол
за квадрат полотна,
и трепещут цветы
у него позади,
на краю темноты,
словно сердце в груди.

И чернильная тьма
наступает опять,
как движенье ума
отметается вспять,
и сиянье звезды
на латуни осей
глушит звуки езды
на дистанции всей.

В колонках играет - Enigma
Полина Барскова.

Субботнее утро. Шуберт. Фрося терзает тапок.
Голубые гортензии. (Помнишь, у Сапунова.)
Я лежу на полу между куколок, шляпок, тряпок
И смотрю на тебя, и потом засыпаю снова.

Музыка для исполнения: над водой? Над водами? Над водою?
Немецкий опять застывает членом национал-социалистической партии в перепуганном рту.
Ты сидишь за компьютером, подёрнут, как инеем, своей фарфоровой красотою,
И звуки Шуберта, как мышата, снуют у тебя во рту.

Уже три года я смотрю на тебя, как маньяк – на снятую с трупа камею,
В ожидании: придут полицейские – станут кричать,
Будут бить меня башмаком, а я буду лежать на полу, буду молчать.
Мол, ничего не знаю. Ничего не умею.

Голубые гортензии кучками фейерверка
По небу рассыпаны, словно здесь поработал космический крот.
– Мишенька, это не слишком ярко? – Это не слишком ярко.
Булькает Шуберт. Слёзы ко мне затекают в рот.

В колонках играет - Эннио Мориконе
Настроение сейчас - *__*

Верочка... Вера Полозкова.

***
Это стихотворение... Оно о том, о чем знают лишь немногие из моей жизни. О том, о чем мы говорили с Феликсом. Оно... Можно, оно будет немножко моим?

***

Так они росли, зажимали баре мизинцем, выпускали ноздрями дым
полночь заходила к ним в кухню растерянным понятым
так они посмеивались над всем, что вменяют им
так переставали казаться самим себе
чем-то сверхъестественным и святым

так они меняли клёпаную кожу на шерсть и твид
обретали платёжеспособный вид
начинали писать то, о чем неуютно думать,
а не то, что всех удивит

так они росли, делались ни плохи, ни хороши
часто предпочитали бессонным нью-йоркским сквотам хижины в ланкийской глуши,
чтобы море и ни души
спорам тишину
ноутбукам простые карандаши

так они росли, и на общих снимках вместо умершего
образовывался провал
чей-то голос теплел, чей-то юмор устаревал
но уж если они смеялись, то в терцию или квинту -
в какой-то правильный интервал

так из панковатых зверят - в большой настоящий ад
пили все подряд, работали всем подряд
понимали, что правда всегда лишь в том,
чего люди не говорят

так они росли, упорядочивали хаос, и мир пустел
так они достигали собственных тел, а потом намного перерастали границы тел
всякий рвался сшибать систему с петель, всякий жаждал великих дел
каждый получил по куску эпохи себе в надел
по мешку иллюзий себе в удел
прав был тот, кто большего не хотел

так они взрослели, скучали по временам, когда были непримиримее во сто крат,
когда все слова что-то значили, даже эти - "республиканец" и "демократ"
так они втихаря обучали внуков играть блюзовый квадрат
младший в старости выглядел как апостол
старший, разумеется, как пират
а последним остался я
я надсадно хрипящий список своих утрат
но когда мои парни придут за мной в тёртой коже, я буду рад
молодые, глаза темнее, чем виноград
скажут что-нибудь вроде
"дрянной городишко, брат"
и ещё
"собирайся, брат"

В колонках играет - Настя - После и Снова
Настроение сейчас - ...

РАЗНЫЕ НАТУРЫ

Да, легко живет,наверно, тот,
Кто всерьез не любит никого.
Тот, кто никому не отдает
Ни души, ни сердца своего.

У него - ни дружбы, ни любви,
Ибо втайне безразличны все.
Мчит он, как по гладкому шоссе,
С равнодушным холодком в крови.

И, ничьей бедой не зажжено,
Сердце ровно и спокойно бьется,
А вот мне так в мире не живется,
Мне, видать, такого не дано.

Вот расстанусь с другом и тоскую,
Сам пишу и жду, чтоб вспомнил он.
Встречу подлость - бурно протестую,
Ну, буквально лезу на рожон!

Мне плевать на злобную спесивость,
Пусть хоть завтра вздернут на суку!
Не могу терпеть несправедливость
И смотреть на подлость не могу!

Видимо, и в прошлом, и теперь
Дал мне бог привязчивое сердце,
И для дружбы я не то что дверцу,
А вовсю распахиваю дверь!

Впрочем, дружба - ладно. Чаще проще:
Где-нибудь на отдыхе порой
Свел знакомство на прогулке в роще
С доброю компанией живой.

Встретились и раз, и пять, и восемь,
Подружились, мыслями зажглись,
Но уже трубит разлуку осень,
Что поделать?Жизнь - ведь это жизнь!

Люди разлетелись. И друг друга,
Может, и не будут вспоминать.
Только мне разлука - злая вьюга,
Не терплю ни рвать, ни забывать.

А порой, глядишь, и так случится:
В поезде соседи по вагону
Едут. И покуда поезд мчится,
Все в купе успели
подружиться
По дорожно-доброму закону.

А закон тот вечно обостряет
Чувства теплоты и доброты.
И уже знаком со всеми ты,
И тебя все превосходно знают.

Поверяют искренно и тихо
Ворох тайн соседям, как друзьям.
И за чаем или кружкой пива
Чуть не душу делят пополам.

И по тем же взбалмошным законам
(Так порой устроен человек) -
Не успели выйти из вагона,
Как друг друга в городских трезвонах
Позабыли чуть ли не на век!

Вот и мне бы жить позабывая,
Сколько раз ведь получал урок!
Я ж, как прежде, к людям прикипаю
И сижу, и глупо ожидаю
Кем-нибудь обещанный звонок.

А любви безжалостные муки?!
Ведь сказать по правде, сколько раз
Лгали мне слова и лгали руки.
Лгали взгляды преданнейших глаз!

Кажется, и понял, и измерил
Много душ и множество дорог,
Все равно: при лжи не лицемерил
И, подчас, по-идиотски верил
И привыкнуть к лжи никак не мог.

Не хвалю себя и не ругаю,
Только быть другим не научусь.
Все равно, встречаясь, - доверяю,
Все равно душою прикипаю
И ужасно трудно расстаюсь!..

Ну, а если б маг или святой
Вдруг сказал мне: - Хочешь,превращу
В существо с удачливой душой,
Сытой и бесстрастно-ледяной? -
Я сказал бы тихо:
- Не хочу...

Э.Асадов

*** *** ***

А я не верю в счастливых равнодушных людей. Ты или счастлив, или - равнодушие съедает тебя... медленно и неотвратимо, как полчище ледяных мух-кровопийц...

Я... была... в... шоке... Узнав о шрамах на запястьях Лены... Как-то не сходится в моей голове это с ее образом, не стыкуется.
Но жаловаться на жизнь расхотелось мгновенно.

Войноровская Лена.

Великая Вера

В холодном небе - благовест
В твоих глазах - тоска без меры
Неси достойно этот крест
Храни огонь Великой Веры

Поверь, бессмысленно кричать
и задыхаться от бессилья, -
ты не научишься летать,
ты обожжешь под солнцем крылья

Не одолеешь кабалу
Не разорвешь земные путы, -
ты разобьешься о скалу
и не найдешь нигде приюта...

Ты унесешь в своих зрачках
шутов уродливых гримасы...
Рубцы от лезвий на руках,
все, что постыдно и напрасно...

Свою увечную Любовь,
свой Страх, пульсирующий в венах
В тяжелых судорогах прибой
с "эпилептическою" пеной...

Бежав от всех земных страстей,
прервешь дрожащею рукою
свой цикл рождений и смертей
в дороге к вечному покою...

Шепнешь с улыбкой на устах:
"Лишь только холод лечит раны,
а смерть - осознанный этап
на призрачном пути к нирване"...

"...Что за климат, Господи, не трави, как ни кутайся - неодет.
И у каждого третьего столько смерти в крови, что давно к ней иммунитет.
И у каждого пятого для тебя ледяной смешок, а у сотого - вовсе нож.
Приходи домой, натяни на башку мешок и сиди, пока не уснешь.
Перебои с цикутой на острие пера.
Нет, еще не пора, моя девочка.
Все еще не пора.

Еще рано - еще так многое по плечу, не взяла кредитов, не родила детей.
Не наелась дерьма по самое не хочу, не устала любить людей.
Еще кто-то тебе готовит бухло и снедь, открывает дверь, отдувает прядь.
Поскулишь потом, когда будет за что краснеть, когда выслужишь, что терять.
Когда станет понятно, что безнадежно искать от добра добра.
Да, еще не пора, моя девочка.
Все еще не пора..." © В.Полозкова

Золотые слова Веры Полозковой.

".... давай поднимем по паре, тройке, пятерке тысяч –
и махнем в Варанаси, как учит мудрый Борис Борисыч.
Будем смотреть на индийских кошек, детишек, слизней –
там самый воздух, дезинфицирует от всех жизней,
в том числе и текущей
– тут были топи, там будет сад.
Пара практикующих Бодхисаттв.

Восстанием невооруженным –
уйдем, петляя меж мин и ям;
а эти все возвратятся к женам, блядям,
наркотикам, сыновьям,
и будут дымом давиться кислым,
хрипеть, на секретарей крича –
а мы-то нет, мы уйдем за смыслом
дорогой желтого кирпича.

Ведь смысл не в том, чтоб найти плечо,
хоть чье-то, как мы у Бога клянчим;
съедать за каждым бизнес-ланчем
солянку или суп-харчо,
ковать, покуда горячо
и отвечать: «не ваше дело»
на вражеское «ну ты чо».
Он в том, чтоб ночью, задрав башку –
Вселенную проницать,
вверх на сотню галактик,
дальше веков на дцать.
Он в том, чтобы все звучало и шло тобой,
и Бог дышал тебе в ухо, явственно, как прибой.
В том, что каждый из нас запальчив,
и автономен, и только сам –
но священный огонь ходит между этих вот самых пальцев,
едва проводишь ему по шее и волосам....."©

В колонках играет - Vangelis - Ask the mountains
Все кончается кровохарканьем и стрельбой.
Крикни важное, и они налетят гурьбой:
"Да ну кто ты, дыра в системе, программный сбой,
Ты вообще ничего не доказываешь собой."
И сиди после них в ветровочке голубой
С рассеченной своей губой.

Это честно: я никогда не была права.
Повзрослела едва, и рожа моя крива.
И у них всегда многочисленнее братва,
Чем одна моя громогласная голова.

Но они попомнят мои слова.

© Вера Полозкова.