Ох, убейте меня))... Бестолковый графоман... -__-..


32*
Тошнотворный запах медикаментов и резкий электрический свет приводили Кано в состояние эмоционального ступора. Молчаливого протяжного стресса. А вид его матери, уставший и нездоровый, ее лица – осунувшегося и исхудавшего, заставлял его отросшие ногти впиваться в подушечки ладоней, прерывая готовые сорваться с губ болезненные крики. Он чувствовал себя слабым и беспомощным. Никчемным и потерянным. Он не знал, что ему – испуганному и обессиленному, делать рядом с его стойкой и сильной матерью.
Она находилась в другой части дома, когда разгорелся пожар. Легла спать, не дожидаясь мужа… Решила не мешать ему работать. И даже тревожные мысли о странном письме не помешали сну сморить ее, уставшую за день. Это ее и спасло… Пламя, охватившее одну часть дома, вовремя заметили соседи. Можно сказать, что ей повезло… Потому что травмы ее оказались не столь существенными. Несколько ожогов и сильный шок, с которым сильная женщина быстро справилась.
- Ока-сан… Почему даже сейчас вы продолжаете меня утешать? Разве должно быть не наоборот?
Кано сидел на полу, подогнув под себя колени и положив подбородок на край кровати. Он постепенно успокаивался… Он чувствовал себя тепло и защищено, как в детстве… И все настойчивее в голову пробивалась пугающая в своей сути мысль:
«Хорошо, что не…»
- Наверное, потому что я все еще твоя мама… - Губы женщины дрогнули в едва различимой улыбке.
Кано смотрел прямо перед собой и взгляд его все больше и больше расплывался от набегающих на глаза слез. Он снова мог плакать. Он снова чувствовал, как в его груди бьется горячее сердце с оплавленными краями. Сжимающееся от боли, израненное, но… живое. Опять.
Его мама была с ним всегда, насколько он мог помнить свою жизнь. Утешала его в случаях его детских неудач… Таких смешных сейчас и таких важных тогда. Поддерживала, радовала какими-то мелочами, дарила свое тепло и заботу… А он почти все свое время, как он себя помнит, тратил на безнадежные попытки добиться внимания его отца. Которому-то, в сущности, было глубоко плевать на эти жалкие попытки. И почему он был так невнимателен к людям, которые по-настоящему любили его, берегли его, заботились о нем? Почему стоило почувствовать этот страшный вкус потери, чтобы осознать всю его серьезность и важность? Чтобы научиться ценить тех, кто окружал его всю его жизнь? Почему только сейчас он начал понимать хоть что-то?
Каким же жутким эгоистом он был… И как он гордился своим эгоизмом, считая его достойным и очень удобным качеством. Гордостью, самоуверенностью… Он думал, что если он будет восхищаться собою так откровенно, то никому и в голову не придет сомневаться в его неотразимости. В его талантливости, оригинальности, красоте… Его красота на поверку была вычурностью. А он сам – прав был Катсухико – был чудовищем. Безвольным существом, зависящим от мнения о нем окружающих. О, сколько всего ему предстояло пересмотреть в себе… Почувствовать, открыть и узнать заново… И это было так тяжело сделать сейчас.
Но он начинал оживать… Отмирать… Отогреваться после того, как сердце его замерзло… очевидно в целях самосохранения. Он просыпался… И боль просыпалась вместе с ним. Но так было куда легче. Он предпочитал умирать от чувств… а не от собственной бесчувственности. Все-таки с ним рядом были его любимые люди… не смотря ни на что.
А сегодня ему предстояло пережить заново все то, что он с трудом перенес вчера. Но на этот раз – по оголенным нервам. По открывшимся чувствам. По живому, как острой бритвой, ему нужно будет пройти через все это заново. Пережить второй день прощания с его отцом. Прощания с его прошлым. Привычным, знакомым, защищенным.
Его прошлое, как и память о его детстве, слишком глубоко вросли в его сердце, чтобы можно было так легко вырвать их из него, не испытав убийственного по силе своей болевого шока. И он не сможет быстро оклематься от этого удара. Нет…
- Кано, не переживай за меня, ладно? – Арако ободряюще улыбнулась. Уже куда увереннее, чем в первый раз. – Не волнуйся. Со мной все будет хорошо.
- Это означает, что вы устали и вам хочется отдохнуть? – Понимающе кивнул её сын, улыбаясь в ответ.
Между ними было какое-то необъяснимое взаимопонимание… Которого никогда не могло бы возникнуть между ним и его отцом. Покойным отцом…
- Мама, держитесь. Мы со всем справимся, обещаю… - Кано заставил свой голос звучать решительнее.
В конце концов, он теперь был единственным мужчиной в семье. И он больше не будет таким эгоистом… Он изменится. Хотя бы даже для того, чтобы больше не быть отвратительным самому себе.

Весь вчерашний вечер… Остаток вечера, он рисовал. Нет, не размытые образы из своего подсознания. Если бы на тот момент он попытался изобразить на холсте свои внутренние чувства, он бы, наверное, сошел с ума от увиденного. Он пусто и безучастно выводил на бумаге какие-то предметы из комнатной обстановки, безвкусные композиции, эскизы… Ему необходимо было занять чем-то руки и свое расползающееся внимание. Куда-то потратить ту сжигающую его нездоровую энергию, которая заполняла его болеющее существо изнутри.
Потом пришел единственный друг, мягко уговорил его оставить это пустое занятие и отвел в спальню. Наверное, он просто не понимал, что ему нужно было рисовать… необходимо было для спасения себя же. Юджиро во многом его не понимал. Но он честно беспокоился о нем. И Кано уже от одной этой мысли, от понимания этого, становилось легче и лучше.
А потом, посреди ночи, после долгих и бесплотных попыток уснуть, Кано по темному коридору, ступая босиком по холодному полу, отправился на кухню. Выпить пару таблеток снотворного. Последних, как он поклялся сам себе… И, проходя мимо гостиной комнаты, он вдруг замер, вроде как вспомнив что-то важное… Не включая свет, прошел в комнату. И замер у недописанной картины. Закрыл глаза, вдыхая уже исчезающий, тающий постепенно в пространстве, запах краски. Вспоминая…
- Где ты? – Произнес он, обращаясь к изображенному на его же картине Катсухико. – Почему тебя нет рядом?
Он опустился на пол, аккуратно прислоняясь спиной к металлической ножке мольберта. Ее холод узкой полосой проникал через футболку. Обхватив ладонями колени, с трудом сохраняя равновесие и трясясь от холода, он смотрел – снизу вверх – на картину и говорил… С человеком, который был далеко, но который, как Исида свято верил, в тот момент, слышал его. Он должен был его услышать… Обязан был!
- Ты ведь знаешь о том, что произошло. Ты не можешь не знать. Тогда почему, Катсухико? Ты испугался? Я не верю… Ты слишком глубоко открыл меня, чтобы бояться моих чувств… Какими бы страшными они не были…
Он перевел взгляд за окно. За окном слабо сияли звезды, перебитые свечением городской иллюминации. Ночной воздух безмолвствовал… А он продолжил говорить.
- Я знаю, что ты ничего не боишься. Потому что ты самый сильный, смелый… и просто самый лучший… - Кано замолчал. Голос его охрип, а в горле щемило от воспаленной боли. – И если ты хочешь… Если на самом деле ты все-таки хочешь быть со мной, даже, если и сам не можешь признаться себе в этом… Пожалуйста, вернись ко мне. Если я не безразличен тебе, то останься… Ты ведь уже однажды поступил так? Останься со мной, пожалуйста…
Художник с трудом поднялся на ноги. Его шатало. Лицо горело от накатывающего и сменяющегося ознобом, жара.
- Но только если ты хочешь этого сам. Если тебе важно… - Он закашлялся. И понял, что больше ему сказать нечего. На данный момент. – Оясуми-насаи. – Улыбнулся он спокойной и всепрощающей улыбкой куда-то в тишину спящего города.
У него даже и в мыслях не было обижаться или злиться на любимого человека.
До кровати он дошел уже почти в бессознательном состоянии. Может быть – этот разговор с пустотой отнял последние его силы, а может быть просто прогрессирующая болезнь взяла свое, но уснул он сразу же, как только оказался под одеялом, а голова его коснулась холодной подушки. Спать в одиночестве с внезапных пор стало тяжело и страшно… Хотя, сном это состояние было назвать сложно. Скорее глубоким трансом, не дающим успокоения и отнимающим силы. Кано казалось, что даже во сне он продолжает уставать… и терять последнюю энергию, связывающую его с этой жизнью. Иногда ему казалось, что когда-нибудь все жизненные силы в нем иссякнут и он просто упадет на землю и перестанет двигаться. Он все еще будет дышать, чувствовать, понимать происходящее… Но уже ничего не сможет сделать, просто потому что в нем больше не будет его обычной энергии. В конце концов он просто умрет от своего бессилия… А Катсухико так и не узнает об этом. А если и узнает – то не обратит на это событие никакого внимания. А вдруг?..

Когда Исида проснулся – Юджиро в квартире уже не было. Одиночество сейчас же наполнило его сердце ужасом. Он закрыл глаза, спрятался под одеяло и попытался уснуть снова… Но желанное забвение не шло. А на то, чтобы встать с кровати – просто напросто не было сил. Его телом овладела какая-то убийственная апатия, губительная для такого эмоционального, в прошлом, создания. Рядом не было ни малейшего источника тепла, который помог бы ему прожить лишние пару часов… И Кано так и остался лежать, вытянувшись на одеяле и бессмысленно глядя в потолок.
Таким вот образом он и встречал второе утро, в котором не было Катсухико.
«Я погибаю без тебя, неужели ты не понимаешь этого»? – Промелькнула холодная, едва слышная мысль.
Даже закрывать глаза было лень… Он просто лежал, уставившись в несуществующую точку, и ждал… Неизвестно чего. Возвращения Катсухико. Возвращения Юджиро. Своей смерти… Начала церемонии торжественного сжигания тела его отца…

33*
Все когда-нибудь происходит впервые. Это великий закон всего мироздания. Впервые ребенок делает первый самостоятельный шаг. Впервые птенец распускает крылья, чувствуя в них ту самую силу, которая помогает ему взмыть высоко над землей. Впервые извергаются вулканы, молчавшие тысячелетиями… Впервые Ито Катсухико ведет машину медленно, осторожно и соблюдая все правила дорожного движения, в ужасе вцепляясь в кожаный ободок на колесе руля, при виде каждого постового полицейского. Впервые Ито-сан с самого утра по настоящее время непрерывно думает об Исида Кано.

Когда Юджиро, в сопровождении встревоженной охраны, появился в его офисе, бледный, с покрасневшими глазами, растрепанный и с загнанным взглядом, Катсухико пребывал в самом мрачном расположении духа, распивая черный, терпкий черный кофе в своем кабинете и морально готовясь к предстоящей встрече с правоохранительными органами. Размышления его, что вообщем то понятно, заметного позитива в себе не носили и поэтому легко было представить себе состояние модельера, который, предаваясь самым тяжелым раздумьям на тему жизни и смерти, вдруг увидел неожиданно возникшего перед его глазами ближайшего друга его любовника… в почти рыдающем состоянии и с погребальным взором.
Оба охранника одновременно, в идеально выработанной слаженности, поклонились, прижимая руки к бокам и лишь на мгновение выпуская, крепко зажатые до этого момента, локти Танака Юджиро. Чем оный и не преминул воспользоваться. Рванувшись к мужчине навстречу и взмахнув руками, молодой человек сбивчиво заговорил…
- Ито-сан, вы должны помочь… Кано… Он все время говорил о вас… - Подоспевшие, с опозданием в долю секунды, стражи спокойствия и безопасности великого модельера, сейчас же скрутили его руки за спиной. Однако, Юджиро это замолчать не заставило. – Потом мы поехали в больницу… Просто, когда он умер…
- Кто – умер? – Глухо произнес Катсухико, прирастая ногами к полу и впиваясь похолодевшими пальцами в подлокотники кресла.
- Ну, Исида-сан же!
- Отогору?! – Катсухико резко дернулся, приходя в себя.
- Да, когда Кано был вчера на церемонии… Вообщем, ему очень тяжело. Сейчас он в больнице…
- Да отпустите же вы уже его! – Прикрикнул модельер на своих выдрессированных церберов. Последние, впрочем, приказание исполнили сразу же. – Кано в больнице? – Деланно спокойным тоном поинтересовался Ито, впиваясь в лицо Танака сощуренными, колючими глазами.
Бледно-зеленые, травяные глаза в лучиках темных ресниц… Пугающий, иноземный взгляд…
Молодой человек, повинуясь какому-то подсознательному желанию, невольно подался назад, с опаской вглядываясь в сузившиеся черные зрачки. Ему даже показалось, что они стали узкими и вертикальными, как у гремучей змеи. И голос был таким же тихим и шипящим… И в нем, как и в ранее упомянутых зрачках, сквозила что-то тяжелое, сильное и глубокое… Что-то соленое и уязвимое... Страх?
- Он в больнице у матери! – Выдохнул Юджиро, с трудом отдышавшись.
Катсухико громко выругался. Взмахом руки отпустил охрану и вышел на середину офиса.
- Что же ты меня путаешь-то, а? – Очень тихо и очень спокойно спросил Ито-сан у молодого человека.
Однако плохо скрытые нотки едва сдержанной ярости Танака уловил. И разозлился еще больше. Настолько, насколько нужно было разозлиться, чтобы высказать такому опасному, совсем жуткому и устрашающему человеку, как Ито-сан, всё то, что накопилось у уставшего, испуганного Танака на душе.
- Где вы были раньше? – Покачал головой Юджиро, в свою очередь всматриваясь в лицо модельера. – Почему вы оставили его сейчас? Когда вы так нужны ему? – Танака приблизился к мужчине, не сводя с него пристального, осуждающего взгляда. Он едва доставал макушкой до подбородка модельера. – Вы нужны ему… Но я не понимаю… Если он так же нужен вам… где вы были все это время?
На лице Катсухико не дрогнул ни один мускул. Взгляд, как был пространственно-равнодушным, таким он и остался.
- Я давал показания… О том, что ту ночь, когда случилось это… печальное событие, я проводил в компании Кано.
Теперь уже Катсухико мог полноправно насладиться реакцией Юджиро, которая из негодования плавно перетекла в удивление, а затем и в крайнее изумление… Остановившись на странной гамме чувств, отдаленно напоминающей уважение. И опасение.
«И почему эти люди так боятся правды»?
Он искренне не понимал. Терять им обоим все равно уже было нечего. Тогда, почему бы не развлечься в своих последних возможностях? В любом случае он сам себе ни в чем отказывать не собирается. Погибать – так с песней. Громкой и заливистой. Под аккомпанемент звона бьющихся надежд и треска ломающихся судеб. Все происходящее напоминало модельеру развлекательное катание на американских горках. Даже тошнило его уже так же, как после подобного аттракциона. С той лишь разницей, что после мертвой петли они оба не поднимутся обратно к посадочной площадке, а так и зависнут в положении висящих вверх ногами.
- Наверное… - Юджиро нервно сглотнул ком, внезапно вставший в горле. – Наверное, вы правильно поступили. Вы ведь понимаете, что…
- Что об этом теперь узнает весь мир? О, да. И о том, что я не спросил на то согласия Кано, я понимаю тоже. Ах, да, кстати, я забыл сказать… Я в своем уме. – Осклабился Ито в широкой, чуть сумасбродной улыбке. – И в трезвой памяти.
- Кано должен будет вас простить… Иначе все это будет бесполезным… - Отстраненно произнес Юджиро. – Все эти жертвы уйдут впустую, если он не разделит ваших стремлений.
- У него уже нет выбора. И он простит меня.
- Вы так уверенно говорите…
- Просто он меня слишком сильно любит. – Без малейшего сомнения в голосе произнес Катсухико. – Сейчас ты поедешь со мной. И подтвердишь, что видел меня в вашей квартире ранним утром. Очень ранним…
Ито-сан, не оборачиваясь, вышел из офиса, по своей любимой привычке накидывая куртку уже на ходу. Юджиро устало прикрыл глаза. Он вытерпит все это… Он должен… Он заторопился следом за Катсухико, слушая, как мерным хронометром звучат отзвуки тяжелых шагов, с трудом поспевая за ними, ориентируясь в коридорных изгибах почти наугад.
Он сможет пережить все эти унижения… Ради благополучия Кано.

«Я делаю это ради себя. В первую очередь – ради себя». – Убеждал себя Ито-сан.
Этот тренинг почти что помог… На одну долю секунды. Вплоть до того момента, когда усталый мужчина пересек порог своей квартиры, скинул пиджак, изморенным движением убрал ладонями короткую челку со лба, растирая руками утомленные лицевые мышцы, и наткнулся глазами на картину. Она просто висела на своем привычном месте… И ничего больше. Просто висела уже который год… И медленно изводила его. И как он раньше этого не чувствовал?
Наверное, если бы он снял ее и повесил на ее место что-нибудь такое… Без глубокого умысла, без скрытой в себе тайны, без связующего с прошлым… Какой-нибудь красивый морской пейзаж, или натюрморт из фруктов. Или…
«Картина, которую рисовал Кано! Нас с ним… Которых никто и не узнал бы, кроме нас самих…»
Он вдруг вспомнил, что собирался повесить ее вместо той, старой и злой.
«Подумать только! На третий день знакомства у нас с ним уже появилось что-то общее… Материальное – общее».
Мужчина прошел в кухню, с неприязнью оглядел помещение, выполненное в резких и холодных тонах, достал из холодильника бутылку вина и отправился в спальню. Растянулся на кровати, повернулся на бок и откупорил пробку. Сделал медленный задумчивый глоток… Настолько одиноко ему не было уже… Чушь. Ему никогда раньше не было одиноко. Пока не появился в его жизни человек, с которым было сложно засыпать и легко просыпаться. Которого не хотелось по утру выгнать из своей квартиры, без завтрака и возможности натянуть брюки. К которому не просыпалось отвращение… еще раньше, чем просыпался он сам… После которого не хотелось долго принимать душ, с удовольствием смывая с себя остатки пережитой ночи и думая о том, что же все-таки в его жизни не так… Он не знал, что такое ощущение настоящего одиночества… пока не понял, что, оказывается, испытывает его постоянно. Всю свою жизнь.
Кано не был ему отвратителен. И как бы Катсухико не убеждал себя в обратном… Этого не было. Ему хотелось спорить с каждым его словом, периодически унижая его, демонстрируя свое превосходство… Но, черт возьми, это было весело. И не надоедало. А к тому же, как показала та ночь, которую они вместе провели в его, Ито, квартире, оказывается с Исида можно было и просто спокойно поговорить за бокалом вина. И это его тоже не раздражало. Катсухико считал себя очень сложным человеком и существовал в полной уверенности, что ужиться с ним не сможет никто и никогда. Любые мимолетные размышления на тему своего личностного одиночества он хладнокровно душил в себе еще в зародыше. Любые мимолетные связи обрубал на корню… То есть на следующее же утро. Просто потому что сама мысль о том, что придется впустить кого-то в свое личное пространство, приводила его в ужас. Кано же, не гнушаясь лишними церемониями, сам пересек границу этого пространства и… катастрофы не произошло и катаклизма не последовало… Вместо этого появилось чувство легкости и интереса к жизни. Не только к работе. Но и к себе самому… Наверное, если бы это чувство продолжалось… если бы оно крепло с каждым днем… если бы оно сопровождало его и на любимой работе – Катсухико было бы приятнее возвращаться домой. А если бы дома его еще ждал кто-нибудь, такой восприимчивый и непосредственный, живой и говорливый… Кто-то, с кем можно было бы за ужином обсудить прожитый день и выпить чашку зеленого чая. Он бы больше не чувствовал себя одиноким. Не представлял бы себя большим и покинутым айсбергом в огромном океане предпринимательства, больших денег, лицемерия и пресловутой жестокости.
Мужчина сделал еще один глоток, отставил бутылку в сторону, положил руки под голову и прикрыл глаза.
После того, как они с Юджиро вернулись из полицейского участка (по мнению Катсухико, японская полиция была еще более отвратительна, чем все, то многочисленное, отвратительное в этой стране беспредела), Танака отправился в больницу к Кано, а он, в свою очередь – домой. Принять душ, переодеться и… впасть в пространственные размышления.
Вспомнив молодого, но очень мужественного для своих лет, Танака Юджиро, Катсухико усмехнулся. Он кожей чувствовал исходившее от молодого человека неприятие. Недоверие, ревность, осуждение… Интересно, сколько лет они знакомы с Кано? Что испытывает к нему Кано? С тем, что испытывает по отношению к художнику его друг, все и так было ясно и понятно. Ох, и влюблен же был несчастный… И куда только смотрел раньше, о чем думал? Это же надо – любить с таким самоотречением! Зная о чувствах Кано к его сопернику, а то есть, собственно, к Катсухико, самоотверженно помогать ему, давая свидетельские показания в его пользу. Он что, действительно настолько желал счастья Кано, что готов был отказаться от своего собственного?
«Ну и слабак»! – Ито ни грамма не было его жаль.
Наверное, если бы Ито любил кого-то так же сильно, он бы не оставил сопернику никаких шансов. Он бы сделал все и даже большее, чтобы объект его желаний принадлежал только ему и никому больше. Он бы просто напросто схватил бы любимого в охапку и похитил. Изъял бы от общества, увез бы к себе домой и запер бы на все замки. Если бы он любил так же сильно… Он бы так и поступил. Да.
Катсухико бросил хмурый взгляд на бутылку. Злобно хмыкнул, быстро поднялся с кровати и ускоренным шагом направился в сторону ванной, подхватывая с пола измятый пиджак. Так же ожесточенно забросил когда-то дорогую вещь, которая сейчас потеряла свой презентабельный вид, в стиральную машину, скинул с себя остатки одежды и залез под душ, с наслаждением подставляя уставшее тело упругим теплым струям… И тут же со злобными ругательствами вернулся обратно на холодный кафель. В дверь кто-то настойчиво и агрессивно ломился.