* * *
К. Б.
Я встретил вас — и все былое
В отжившем сердце ожило;
Я вспомнил время золотое -
И сердцу стало так тепло...
Как поздней осени порою
Бывают дни, бывает час,
Когда повеет вдруг весною
И что-то встрепенется в нас, -
Так, весь обвеян духовеньем
Тех лет душевной полноты,
С давно забытым упоеньем
Смотрю на милые черты...
Как после вековой разлуки,
Гляжу на вас, как бы во сне, -
И вот — слышнее стали звуки,
Не умолкавшие во мне...
Тут не одно воспоминанье,
Тут жизнь заговорила вновь, -
И то же в нас очарованье,
И та ж в душе моей любовь!..
— Теодор, сегодня я вам покажу место, где в Мюнхене раньше всех зацветают яблони! — объявила Амалия, и ее ножки в маленьких башмачках резво заскользили вниз по лестнице, у подножия которой их уже ожидала запряженная коляска.
Федор поспешил за ней...
Амалия привезла его на берег реки. На крутом склоне высились развалины старинного поместья, а рядом раскинулся цветущий яблоневый сад, весь в розовых лучах заходящего солнца.
— Вот и сад. Не правда ли, хорош? Отец говорил, что поместье принадлежало моей двоюродной бабушке графине Шарлотте. Она, бедная, так и не вышла замуж — умерла от горя, когда ее жених, младший сын Гессен-Дармштадтского курфюрста, бросил ее, — щебетала Амалия.
Федор любовался спутницей и полудиким романтическим пейзажем вокруг и все не мог решить: какое творение природы более совершенно — яблони, усыпанные бело-розовым цветом, или девушка в нежно-палевом платье, свежая, как майское утро? Порыв ветра вдруг сорвал с ветвей облачко цветов и осыпал ими Амалию: изящную шляпку, рассыпанные по плечам черные локоны, длинный прозрачный шарф. Девушка осторожно сняла с рукава один цветок и положила его на ладошку:
— Ничего особенного, всего пять лепестков, но разве это не сама гармония? — тихо сказала она и коснулась лепестков губами.
«Нет, она — совершенство!» — окончательно решил Федор.
— Хотите, Теодор, поклянемся друг другу, что до самой смерти, когда бы ни пришлось нам увидеть яблони в цвету, мы будем вспоминать друг о друге: я — о вас, вы — обо мне? — вдруг предложила Амалия.
— Клянусь, моя фея! — тут же откликнулся Федор и опустился перед ней на одно колено. Взяв подол ее платья, он прижал его к своим губам. А сам подумал, что он-то будет вспоминать о ней, на что бы ни поглядел: хоть на яблоню в цвету, хоть на чертополох без всякого цвета. И завтра на службе, разложив на столе документы, он опять будет видеть одну ее и думать о ней.
***
Шел 1823 год. Амалии Лерхенфельд было 15 лет, Федору Тютчеву — 20.
*** Однажды Федор Иванович, уже камергер двора, председатель комитета цензуры при Министерстве иностранных дел, приехал наРусский поэт Федор Иванович Тютчев (1803—1873) лечение в Карлсбад. Среди отдыхавшей здесь русской и европейской знати было много его знакомых. При виде одной из дам по-молодому затрепетало его сердце. Это была все она же, только уже Адлерберг. Они часто и долго, как когда-то в Мюнхене, бродили по улицам Карлсбада, и все вспоминалось Федору Ивановичу: и первая встреча на балу, и яблоня, осыпавшая девушку бело-розовыми цветами, и та смешная шелковая цепочка, за которую его так ругал верный дядька Хлопов…
Вернувшись в отель после одной из таких прогулок, Тютчев почти без помарок записал стихотворение, словно продиктованное свыше:
Федор Тютчев
"Я встретил вас — и все былое..."
* * *
К. Б.
Я встретил вас — и все былое
В отжившем сердце ожило;
Я вспомнил время золотое -
И сердцу стало так тепло...
Как поздней осени порою
Бывают дни, бывает час,
Когда повеет вдруг весною
И что-то встрепенется в нас, -
Так, весь обвеян духовеньем
Тех лет душевной полноты,
С давно забытым упоеньем
Смотрю на милые черты...
Как после вековой разлуки,
Гляжу на вас, как бы во сне, -
И вот — слышнее стали звуки,
Не умолкавшие во мне...
Тут не одно воспоминанье,
Тут жизнь заговорила вновь, -
И то же в нас очарованье,
И та ж в душе моей любовь!..
Поседевшему Тютчеву было в это время 66 лет, все еще привлекательной Амалии — 61.
Три года спустя Федор Иванович, разбитый параличом, тяжело умирал в Царском Селе. В один из дней, открыв глаза, он вдруг увидел у своей постели Амалию. Долго не мог говорить, не вытирал слез, и они тихо бежали по его щекам. Молча плакала и она.
Тютчев уже плохо владел телом, но еще в полной мере владел слогом. И на другой день продиктовал одно из последних своих писем к дочери Дашеньке: «Вчера я испытал минуту жгучего волнения вследствие моего свидания с графиней Адлерберг, моей доброй Амалией Крюденер, которая пожелала в последний раз повидать меня на этом свете и приезжала проститься со мной. В ее лице прошлое лучших моих лет явилось дать мне прощальный поцелуй».
Множество людей еще будет испытывать сердечный трепет, читая удивительные строки Тютчева, вдохновленные божественной Амалией. И только сама «виновница» их появления на свет так никогда в жизни и не насладилась их очарованием. Она не знала по-русски. Правда, вдова поэта послала ей аккуратно выполненный подстрочный перевод стихотворения про то, «как поздней осени порою бывают дни, бывает час…» Но ведь буквальный перевод не может передать и половины той волшебной ауры, что присутствует в подлиннике гениальных стихов.