Перебирая старые журналы и газеты, нашла старый, 1992 года, номер журнала "Пионер", списанный из нашей библиотеки и утащенный мною домой. Есть в этом журнале одна занимательная статья - ответ главного редактора на письмо 14-летней девочки. В письме обычная подростковая проблема - родители ее не понимают, гулять не пускают, девочка грозится "что-нибудь с собой сделать". Самое обычное письмо, которых тысячи в подобных изданиях. Но ответ на него обычным не назовешь, поэтому я захотела познакомить вас с ним. Думается, он будет актуален для любого возраста.

На всякий случай скажу, что ни на какие права не претендую. Даже укажу автора статьи: А.С. Мороз, главный редактор журнала "Пионер". № 1-2 за 1992 год.

 

 

Когда-то я страшно ненавидел отца - самого дорогого для меня на земле человека. Всего один-единственный раз, зато ненавидел глухо, тяжко - изо всех сил.

А дело было так. У отца была чудаковатая привычка - смотреть кино "вслух". В середине сеанса ему ничего не стоило громко высказать предположение: "...Ну, сейчас он ему выдаст!" Или, повернувшись к соседу, разъяснить: "Убийца - вон тот, в шляпе, а на кого все думают - тютя; это режиссер понакрутил, специально. Потом разъяснится!" А поскольку угадывал он без промаха, то давно перезнакомившиеся посетители маленького кинотеатрика и сами так же громко могли осведомиться: "Терентьич, а он его убьет?.."

При этом отец был по-настоящему деликатным человеком - сама мысль доставить кому-нибудь неудобство была для него невыносимой. Загадка какая-то! Все разъяснилось много позже, когда я уже работал в маленьком журнальчике, и секрет оказался нехитрым. Метель загнала меня в дом престарелых, притулившийся на задах насквозь промороженного, тихо вымирающего поселка. В обшарпанной столовке-клубе десяток-другой старичков и старушек смотрели такую же старую, как и они сами, кинокомедию. Не столько смотрели, сколько громко пересказывали друг другу все, что происходило на экране. В результате шум в зале стоял невыносимый, как на большой перемене в школе.

Заметив, что я улыбаюсь, улыбнулась и пожилая дежурная:

- А чего вы хотите, они так привыкли смотреть - еще с тех пор, когда кино немое было. Актеры не разговаривали, только подписи под кадриками шли. Кто читать не умел, кто не успевал - вот и помогали друг другу. Особенно когда кавалер с барышней рядышком сидят: тот ей все и растолкуй! А иначе - или дурак, или невежливый, не уважает ее, а только так волочится, из кобелиного интересу...

Вот оно, оказывается, в чем вся штука была!

...В то лето мы всей семьей отдыхали в деревне у бабушки, маминой мамы. И был я смертельно влюблен в самую красивую местную девочку, влюблен без памяти и рассудка. Влюблялся я в ту пору аккуратно, как уверял мой старший брат, - каждые сорок пять минут. И страшно злился, когда мне об этом напоминали: на этот раз - НАСТОЯЩЕЕ! Надо сказать, что у сельской красавицы я пользовался некоторым успехом: то ли ей наскучили местные ухажеры, то ли еще что. Всех прежних воздыхателей она удалила, остался один-единственный - Колька, рыжий здоровила, застенчивый, как третьеклассница. Окликнешь его, а он только наберет полные легкие воздуха, выпятит грудь колесом и глаза опустит: стесняется.

И вот мы сидим на широченной дубовой скамейке в сельском клубе, изо всех сил делаем вид, что оказались рядом случайно и нет нам друг до друга никакого дела. "Давали" индийскую ленту.

Все было так, как и полагается в индийских фильмах: цветастые сари, изящные кружочки на очаровательных женских лобиках, возлюбленная пара, коварный разлучник - и музыка. Ах, какая музыка!.. Но вот подоспела и развязка: как и должно, - роковая, кровавая.

"- ...О, Гопал! - простонала Радха, простирая к умирающему унизанные браслетами руки. - Как жить без тебя?!"

Весь клуб завыл в голос, как по настоящему покойнику. Плакала и "моя" девочка. Дрожали ее узенькие плечи, дрожал милый подбородок, намокли от слез тонкие пряди волос. И вдруг... Вдруг она положила свою маленькую ладошку на мою руку! Сердце мое оборвалось и ухнуло куда-то вниз, в наполненную щемящей сладкой истомой бездну. Я и сам готов был заплакать, но вовсе не от сострадания к долго, старательно и красиво умирающей Радхе.

...И тут - в минуту моего необыкновенного блаженства - раздался громкий, насмешливый голос отца:

- Хоть бы одного в живых оставили, душегубы мелодрамные!

Это был конец. Девочка отняла руку, да не отняла - вырвала и, не дожидаясь, когда Радха умрет окончательно, выскочила из клуба.

После кино ко мне подошел Колька. По обыкновению он колесом выпятил грудь и пробасил:

- Ты того... Чтоб больше не ходил за ней, понял? - В голосе его не было и тени прежнего смущения, зато явственно звенела радость победителя. - А не то... - Он повертел у меня перед носом огромным веснушчатым кулаком и удалился - туда, где в летних сумерках белел тонкий свитерок никогда уже больше не "моей" девочки.

Вот тогда-то меня и опалило страшное это чувство.

Месть я задумал ужасную. Ужасную и тайную, чтобы не выдать себя раньше времени. Правда, понадобился помощник, но он легко отыскался в лице безотцовщины Саньки, служившего курьером едва ли не у всей деревни.

- Санька! - окликнул я его. - Дуй к нам домой, скажи, что я утонул! Сделаешь - рубль получишь.

За свою недолгую жизнь Санька выполнял еще и не такие поручения, поэтому удивился он средне.

- Так ты ж вроде еще живой. Или как я уйду - топиться станешь?

- Дурачок, никто и не думает топиться, просто над отцом подшутить охота. Потом посмеемся вместе! На вот, мою футболку отдашь, скажешь, на берегу осталась.

Через минуту я уже был под окном бабушкиного дома. Сквозь неплотно занавешенное окно сразу разглядел отца. Он сидел за столом, положив на него руки, в свободной позе человека, которому некуда спешить и не о чем беспокоиться. Думал о чем-то своем, далеком, чуть заметно улыбался собственным мыслям...

С поручением моим Санька справился блестяще. Он внезапно возник на пороге и изо всех сил заголосил:

- Дядя Степан! Дядя Степан! Ваш Толька утоп! - и протянул перед собой мою скомканную футболку.

... Годы и годы спустя я навеки прощался с папой. Сквозь пелену слёз я вглядывался в преображенное смертью лицо и вдруг понял, что уже видел его именно таким - давно, тем летним вечером, когда отец поднялся навстречу истошному Санькиному крику. Тогда это был сильный, не старый еще человек, со ставшим в одно мгновение не помертвевшим - МЕРТВЫМ лицом...

По странному совпадению мою жену зовут так же, как звали ту самую девочку. У девочки тоже есть семья, дети, свои собственные воспоминания - и я, возможно, одно из них. А может, и нет, не знаю. Нет только отца - нет и не будет больше никогда. За тысячи километров от родной земли, в госпитале, душной бессонной ночью я осознал, что судьба сурово покарала меня, заставив вечно помнить не об одной - о двух отцовских смертях. Помнить - и не находить искупления...

А теперь я открою вам тайну, секрет которой знают все люди на земле. Знаете его и вы. Наши отцы и матери не вечны. Об этом не хочется думать, это горько, страшно, но это так. Придет время, и они уйдут от нас. Эта истина не на каждый день. Мы просто живем рядом - ссоримся, миримся, секретничаем, защищаем собственное "я", - а она маячит себе в отдалении, будто и не имеет отношения к нашим близким. Маячит и ждет  своего часа. 

Что же делать? Ведь наши мамы и папы иногда бывают действительно - или нам так кажется - несправедливы к нам. И мы тут же находим у них самое слабое, самое незащищенное место, чтобы без жалости ударить по нему. Это их боязнь за нас, страх нас потерять - не уследить, не спасти, не успеть заслонить собою. О-о-о, как скоро мы начинаем понимать, что больнее всего им тогда, когда бывает плохо нам, их детям. И в беззащитное это место так легко попасть: ведь это - их сердце...

Почему же я пишу об этом? Ведь научиться на опыте чужих ошибок невозможно, нужно сперва наделать собственных! А вот почему. У вас тоже когда-нибудь будут дети. И когда они так же безошибочно, как и вы, сейчас найдут незащищенное это место, - вспомните себя, четырнадцатилетних, - непрощающих и гордых. Вспомните и... простите их, как прощают сегодня вас.

А пока у меня есть к вам одна просьба. Отложите журнал в сторону. Подойдите к своим родителям. Поцелуйте маму и крепко обнимите отца. Кому-то покажется, что для этого не самый подходящий момент: у одних родители заняты, у других они не в духе, у третьих - ко всему безучастны. Чьи-то отец с матерью сердиты, кто-то из них бранится, а кое-кто, к сожалению, не вполне трезв. Не бойтесь, что вас неправильно поймут или даже оттолкнут, хотя может случиться и это. Вы еще успеете тысячу раз поссориться с ними, а пока сделайте, о чем я вас попросил. У "Пионера" - несколько сот тысяч читателей, пусть же сольются вместе несколько сот тысяч мгновений доброты и участия в нашем, далеко не всегда добром и милосердном к нам мире. Это будут ваша доброта и ваше участие, принадлежать они будут только вам, вашим папам и мамам - и отнять их у вас не сможет никто. 

... И если правда, что на Рождество восходит святая звезда, то загорается она именно от этих мгновений.