Скажу от себя: Владимир Гуд не только профессиональный писатель и поэт, но еще прекрасный фотохудожник и военный врач. Его фотоработы говорят не меньше, чем рассказы.

Рассказ в общем-то нетяжелый, не как предыдущие. Особых ограничений нет.

Итак...

-Понимаешь, сынок...
Обращаясь ко мне, он всегда начинал с этой фразы. В моих снах он до сих пор вечерами проходит наш старый двор - бронзовый от загара, с рюкзаком и монтерскими "кошками" за спиной - и растворяется в черном гроте подъезда. Хочется окликнуть его, но даже во сне я понимаю, что поздно, и просыпаюсь от щемящего чувства вины. Надо было повзрослеть, чтобы понять: при живом отце он заменял мне отца. А пока...
- Понимаешь, сынок! - со значением говорил дядя Витя, смачно плевал на червяка и забрасывал удочку в омут. Гусиный поплавок вздрагивал, жизнерадостно окунался и уверенно двигался вглубь. И вот уже в руках дяди Вити увесистый окунь или плотвичка...
Тогда мне казалось, что этот ритуал неспроста, что здесь, несомненно, есть какая-то мистика, чертовщинка. Оставаясь один на реке, я пытался вести себя как дядя Витя: выразительно копируя его интонацию, говорил воображаемому собеседнику "понимаешь, сынок!", плевал на червяка, забрасывал удочку, но у меня не клевало...
- Опять торчал у соседа?- с ревнивым упреком встречала меня мать.
Что я мог ей ответить? Что поджаристые с фирменной корочкой плотвички и окуньки вкуснее приготовленных ею котлет? Дядя Витя в матросской тельняшке совсем не по-женски священнодействует у плиты. В хрущевской кухоньке, пропитанной "Беламорканалом", витают истории о морских странствиях его юных лет, а его огромный амазонский попугай Гоша хрипло ругается матом: "Витя! П...! Полный п...!.. Гоша хочет жрать, курить, бухать!"
Из этого мира я возвращаюсь домой, где мама спрашивает, сделал ли я уроки, а отец, усталый опер уголовного розыска, молча доедает ужин, и меня сразу же отправляют спать, потому что завтра папа снова уезжает в командировку.

Лет десять назад дядя Витя переехал в наш городок из Владивостока с попугаем Гошей и молодой женой по имени Тамара. Соседки судачили, что дядю Витю отчислили с флота по болезни, что Тамарка была очень красивой и сразу же стала "от Виктора гулять", а потом и вовсе уехала куда-то "с проезжим офицером" (в те времена в провинции женщина могла изменить судьбу только "уехав с офицером"), а дядя Витя с тех пор жил один, и тетки во дворе говорили о нем - "импотент". Незнакомое это слово казалось мне очень колючим и обидным, я спросил у мамы, что такое "импотент", но она ответила, что знать об этом мне еще не положено. Тогда я спросил во дворе у десятиклассника Мишки, тот, ухмыльнувшись, ответил, что импотент - "это когда шишка не работает", и мне стало обидно , неужели из-за такой ерунды можно бросить хорошего человека?
Благодаря дяде Вите я избежал жестокой дворовой "прописки": свирепый Леха Мазур по кличке Бык для начала лично избивал каждого приезжего новичка, а потом заставлял его поочередно драться со всеми пацанами, чтобы определить место новенького в дворовой иерархии. Теперь я понимаю, как опрометчиво поступил, выйдя во двор подышать воздухом. Так уж получилось, что дядю Витю я встретил на три минуты раньше, чем Леху Быка, и это определило мой особый дворовой статус.
- Понимаешь, сынок,- говорил дядя Витя,- батя твой молодец, слушай батю - его уважают даже те, кого он посадил...
Но я был далек от этого мира. Может быть, потому, что мой отец сознательно меня от него охранял.
Зато я быстро научился собирать и разбирать розетки, ловить на кузнечика с кручи осторожных лобастых голавлей, вязать мудреные рыбацкие и морские узлы, поборол страх высоты, взобрался на монтерских "кошках" на обесточенный столб и увидел с "вершины" осеннее великолепие родного городка и стоящего внизу дядю Витю. А потом на зимней рыбалке я поймал самого большого в моей жизни окуня, такого большого, что дяде Вите пришлось расширять мою лунку топором... А еще в тот же день я провалился под лед, и дядя Витя ползком добрался ко мне, протянул лыжную палку и провалился сам, но вытащил из воды и себя, и меня. И на заднем сиденье соседского "Москвича" мужики снимали с меня одежду и вливали в рот горячую водку с чаем. Моя мама узнала об этом много лет спустя, после смерти отца, когда я стал офицером и рассказал ей, как в детстве провалился под лед, как упал со второго этажа стройки в бетономешалку, но при этом умолчал о том, как всего две недели назад чеченский снайпер прострелил погон на моем левом плече... "Всему свое время, сынок",- учил меня дядя Витя.
От дворовой иерархии все равно было не спастись - Леха Бык меня не тронул, но заставил биться "до крови" с восьмиклассником Славкой Сачком, и когда Славка опрокинул меня навзничь, боднув в нос бритой головой, я до полуночи отлеживался в квартире дяди Вити: холодные компрессы с губкой-гемостатиком... В общем, моя мама опять ничего не узнала. А матч-реванш состоялся через месяц на пустыре за сараями, и когда Славка по привычке атаковал меня бритой башкой, я, как научил дядя Витя, в прыжке встретил его нос коленом, Славка угодил в больницу со сломанным носом, но меня не заложил.

- Понимаешь, сынок,- грустно говорил дядя Витя, опрокинув залпом стакан водки...
Что тут понимать, если два часа назад в раскрытое окно улетел на волю амазонский попугай Гоша с криком: "Гоша хочет жрать, курить, бухать!" И мы напрасно ждали Гошу всю ночь у раскрытого окна (я так и объяснил матери - ждем Гошу), а назавтра дядя Витя устроил поминки по любимому попугаю - накрыл стол во дворе под акациями. Мужики нашего дома пили водку и "Агдам", соболезнуя дяде Вите, и вдруг некто хрипло заорал из зарослей прямо над нашими головами: "Витя! П...! Полный п...!" И в тот же миг на плечо дяди Вити спланировал потрепанный Гоша. "Хватай его, Вовка!"- только и успел крикнуть дядя Витя, и я крепко схватил амазонского Гошу, общипанного за ночь белорусскими воронами, и понес его в дом. "Витя!- отчаянно вопил Гоша.- Беспредел! Полный п...!" Как же все тогда хохотали!
... А через год, дождливым июньским вечером, мы с дядей Витей прятались от грозы в ковше огромного мелиоративного экскаватора на берегу умирающей речки, запивая чаем из термоса бутерброды с салом. Я говорил о том, что безнадежно влюблен в учительницу физкультуры и через месяц уеду в Ленинград поступать в Военно-медицинскую академию, где сумасшедший конкурс, но возвращаться домой побежденным мне никак нельзя.
- Понимаешь, сынок,- отвечал дядя Витя.- Вот тетки во дворе говорят обо мне всякое...будто я никуда не годен как мужчина...а ведь я до сих пор Тамарку люблю... И никого мне больше в жизни не надо, все бы ей простил, но она не вернется, потому что здесь тупик... Уезжай отсюда, поступай, лети, как Гоша в форточку, тебя клевать будут, но знай, что обратной дороги нет, я в тебя верю... А конкурс?.. Там ведь такие же пацаны, как ты... Ты ведь Сачка опрокинул? А теперь надо дюжину таких Сачков победить, но умом. Докажи, что ты лучший!
Через два месяца я стал слушателем военно-морского факультета Ленинградской военно-медицинской академии.

Как же так получилось, что больше мы с дядей Витей так и не выбрались на рыбалку? Приезжая на каникулы, я говорил ему во дворе, что у меня все хорошо, и убегал к ждущим меня пацанам и девчонкам... Шесть лет пролетели, будто шесть дней, и когда я вернулся домой лейтенантом, меня чествовали июньским вечером под теми же акациями всем двором, и я сидел в новенькой, пахнущей утюгом форме между дядей Витей и отцом. Говорили о том, что я "стал человеком", а вот Леха Бык спивается где-то в Сибири, Димка Новоселов разбился на мотоцикле, а Славка Сачок мотает срок за хулиганство.
А еще через два года я приехал в наш дом с молодой красивой женой, по такому случаю родители накрыли стол, пригласили соседей и, конечно же, дядю Витю. Дядя Витя сидел "на уголке" постаревший, тихий, не такой, как всегда... Выпив пару рюмок, сослался на плохое самочувствие и ушел домой, пожелав нам с Наташкой счастья на долгие годы. Извинившись перед гостями, я вышел его проводить, и во дворе, у "черной дыры" подъезда спросил, одобряет ли он мой выбор.
- Понимаешь, сынок,- отвечал дядя Витя, глубоко затянувшись беломориной,- ты уж на меня не обижайся, но не твоя это женщина...
...Конечно же, я обиделся, но понадобилось целых десять лет, чтобы осознать дяди Витину правоту, а когда повзрослевший, разведенный, с боевыми орденами за Африку и Афган я приехал в город детства хоронить отца, мне сказали, что дядя Витя лежит в больнице и "очень плох". Я навестил его после похорон и по одному лишь цвету лица понял: мы видимся последний раз. Дядя Витя посочувствовал мне, потом рассказал, что в прошлом году скончался от старости его амазонский Гоша. Последними словами попугая были: "Гоша хочет жрать, курить, бухать!.."
- Понимаешь, сынок,- прошептал дядя Витя.- За апельсины и сок, конечно, спасибо, но ты бы мне водочки принес... Я ведь последний живой мужик остался во дворе....
Со слезами на глазах я вышел из палаты, через полчаса вернулся с бутылкой "Пшеничной", и мы помянули моего отца и всех ушедших соседей.
...Через полгода мама написала мне, что дядю Витю проводили, как в песенке Анжелики Варум, "всем двором", гроб стоял под пожухлыми осенними акациями и соседки причитали, что никто теперь не будет бесплатно чинить им проводку и сантехнику.

Прошло еще шесть лет, в очередной раз я приехал навестить маму, но уже в другой город, куда она переехала к родным и где решила похоронить отца. По традиции, мы засиделись почти до рассвета на кухне, вспоминая папу и всех ушедших соседей. Говорили и о том, что мужиков в бывшем нашем дворе осталось раз, два и обчелся. "Раз, два"- это вернувшийся из Сибири Леха Бык и отмотавший срок Славка Сачок, которые теперь трудятся на стройке разнорабочими, а вечерами пьют в Лехиной квартире и, значит, недолго протянут...
А ночью мне приснился удивительный сон из моего недавнего прошлого. Я увидел океанское побережье и фантастический африканский закат. Да-да, это был тот самый закат и тот самый прием, который устроил российский консул в честь Дня ВМФ и визита нашего корабля. Звучала та же тихая музыка, жарились диковинные дары моря на сетках барбекю. Мартышки воровали со столов фрукты и пирожные, а дамы с фужерами в руках, сняв туфли, бродили в прибое, лизавшем края их длинных вечерних нарядов... Я оглянулся, чтобы увидеть в глубине парка подъезд дипломатического отеля, в который увлекла меня в тот вечер разгоряченная устрицами и вином юная племянница французского морского атташе, и я увидел этот подъезд. И в тот же миг оттуда вышел удивительно знакомый мне смуглокожий человек в темном ватнике с рюкзаком, с монтерскими "кошками" за спиной и... с огромным грустным попугаем на левом плече! Дядя Витя укоризненно посмотрел на меня, не останавливаясь пересек наискосок нашу праздничную лужайку и растворился в темных зарослях парка. Клянусь, что, кроме меня, его никто не видел!
Наутро, извинившись перед мамой, я уехал на маршрутке за 150 километров в город детства, пообещав вернуться через сутки.
Двор встретил меня той же тишиной и пожухлой от зноя акацией. С ужасом я подумал, что здесь за двадцать лет ничего не изменилось, и в тот же миг из подъезда вывалился грузный поддатый Леха Бык.
- О-о-о-о!- заорал Леха.- Ка-акие люди! А ну пойдем! Пойдем!!!
Облапив за плечи, Леха потащил меня в квартиру. На кухонном столе красовалась батарея пустых и недопитых бутылок, а в гостиной, не помещаясь на тахте, спал огромный двухметровый амбал.
- Сачок!- заорал Леха, лягнув невероятного размера ботинки спящего великана.- Сачок! А ну вставай, падла похмельная! Посмотри, кто к нам приехал! Да вставай же!
Разбуженный пинками бритоголовый гигант долго пялился на меня мутными глазами и вдруг просиял.
- Вовка-а-а!- заорал Славка Сачок и тут же сгреб меня в объятия, подхватил, завертел, забаюкал, как ребенка, и зашагал со мной по комнате, приговаривая:- Во-овка! Ва-авулечка-а-а! Ва-авашечка-а-а!
Мы выпили по стакану местного портвейна, который иначе как оружием массового поражения не назовешь, и я попросил корешей детства сводить меня на могилу дяди Вити.
- Хрен его знает, где...- потупился Леха.- Нас ведь в городе не было, когда его хоронили...Во! Вспомнил! Терентьевна знает!
Леха выскочил на площадку и заколотил кулаками в дверь соседней квартиры:
- Терентьевна! Терентьевна, открывай!!!

Это был просто холмик земли в джунглях кладбищенской малины. Деревянный крест кто-то спер, а ржавая жестянка с фамилией и инициалами дяди Вити валялась рядом на земле.
И тогда во мне "проснулся офицер": жестко - "одна нога здесь, другая там"- я отослал трезвеющих корешей за лопатой, топором и граблями, а Терентьевне дал деньги и велел за три часа накрыть стол.
Все, что я мог для него сделать,- опрятная могилка с тяжелой гранитной глыбой, которую мы со Славкой, пыхтя, прикатили с ближайшего пустыря. Леха Бык пытался нам помогать, но ему стало плохо.
... Помянули дядю Витю той самой беседке у подъезда, где он так любил курить летними вечерами. Идиллии, однако, не получилось. Одна из соседок, пожалев "Витьку-монтера", сказала, что он сам во всем виноват: детей не завел, не женился, вот и некому за могилкой присматривать.
Терентьевна вступилась за дядю Витю, после чего тетки переругались и разошлись.
- Следующий буду я,- мрачно процедил Леха, опрокинув в рот последний стакан водки. - Доктора сказали - у меня цирроз, нарзан пить поздно... Интересно, кто меня хоронить будет? Ты, Сачок?

Через год мать рассказала мне, что обещанной таблички на надгробном камне так и не появилось. Вроде бы Леха Бык сам напросился это сделать, взял у Терентьевны оставленные мной деньги и... В общем, Леха теперь лежит в больнице и, говорят, очень плох. Сачок подался на заработки в областной центр. Остается снова приехать в город детства и все сделать самому. Вот только когда я смогу туда приехать?
Говорят, что совсем необязательно посещать могилы тех, кто ушел: достаточно вспоминать их с благодарностью, или свечу в храме затеплить, или...
Смачно плюнув на червяка, сказать: "Понимаешь, сынок!.."- забросить удочку в омут и... Если окунек клюнет, значит, связь не прервалась. Было бы только кому сказать...