Как это ни банально, но причастность Бориса Годунова к гибели последнего сына князя «Московского Дома», ведущего свой род от Ивана Калиты, Ивана IV Грозного (от седьмой его жены, Марии Нагой), в Угличе 15 мая 1591 года, — не более чем миф, специально навязанный всем «историческим литераторам» (М. В. Ломоносову, Н. М. Карамзину, А. С. Пушкину, А. К. Толстому и другим) правившей тогда в России династией Романовых.

Так они мстили ненавистному им Годунову за то, что в 1598 году после смерти царя Федора Иоанновича он оказался на царском престоле.

И каждый из вышеперечисленных литераторов, даже располагая материалами «Угличского следственного дела» о смерти царевича Дмитрия 15 мая 1591 года как о непреднамеренном самоубийстве (к тому же официально признанном русской православной церковью), вынужден был лгать в угоду политическому расчету.

В «Кратком российском летописце» 1759 г. издания М. В. Ломоносова Годунов представлен убийцей и узурпатором, захватившим трон вопреки воле умиравшего царя Федора (на самом деле царь Федор, не желая обижать никого из родовитых претендентов на престол, не назвал «правопреемника» своей власти, «положась на волю божию»).

«Царевича Дмитрия Ивановича велел убить злодейским образом на Угличе и тем пресек мужеское царское поколение… Дарами, ласкательствами, обещаниями и угрозами привел к тому бояр и народ, что его на царство выбрали и посадили мимо Федора Никитича (Романова)… По сем царь Борис стал нарочно принимать клеветников и доносителей на бояр, а особливо на Романовых».

Сей «труд» Ломоносова настолько понравился Романовым, что был принят как официальный учебник по истории России, и с тех пор изображать Бориса Годунова в черных красках стало в империи традицией.
Единственное, что удалось спустя 60 лет сказать Н. М. Карамзину в его «Истории государства Российского» о Годунове положительное, так это то, что тот за 20 лет фактического правления государством показал себя не таким уж и плохим государственным деятелем.

Но в оценке «угличской драмы» Карамзину пришлось следовать официальной точке зрения да и еще и «приписать» задним числом участие в ней соперников Романовых в борьбе за «шапку Мономаха» из рода Шуйских, представитель которых в 1606 году обошел-таки Романовых и сел на престол: князь Василий Иванович Шуйский 19 мая, через 4 дня после трагедии в Угличе начал свои допросы: «памятник его бессовестной лживости, сохраненный временем как бы в оправдание бедствий, которые через несколько лет пали на главу уже венценосную, сего слабого, если не безбожного человекоугодника!»

В «должном направлении» были исправлены цензорами и трагедии А. К. Толстого «Царь Федор Иоаннович» и «Царь Борис», напечатанные в 1868 и 1869 годах. Уязвленный Толстой словами Годунова все-таки высказался об «официальной версии» так: «Забытую ту ложь из пыли кто-то выкопал, чтоб ею ко мне любовь Русии подорвать?» «Романовы? Которых я щадил? Они молву ту распускают?

Нет-нет, этого терпеть нельзя!» Благодаря «эзопову языку» трагедии Толстого читающая публика узнала, что замалчивание «естественной причины» смерти Дмитрия Ивановича было выгодно трем родам бояр, стремившихся поклепом на Годунова скинуть того «с царства»: Нагим, Шуйским и Романовым.
В самом деле, Годунову не было никакого резона убивать малолетнего царевича.

Во-первых, царь Федор Иванович запретил поминать царевича во время церковных служб, так как признал его незаконнорожденным от седьмого брака, в то время как по церковным канонам дозволялось вступать в брак не более трех раз.

Во-вторых, сестра Бориса, царица Ирина, ждала ребенка, и Федор Иоаннович рассчитывал на появление «законного наследника» (впоследствии родилась девочка, вскоре умершая).

В-третьих, внешнеполитическая ситуация тогда была слишком напряженной, чтобы заниматься «внутренними разборками»: над страной нависла угроза совместного вторжения шведских войск (18 тысяч человек короля Юхана III) и крымских татар (до 100 тысяч всадников хана Казы-Гирея).

В-четвертых, власти, учитывая слабость «защиты с юга», ввели в столице осадное положение, в том числе и для борьбы с внутренними врагами: за две недели до смерти царевича на улицах Москвы были размещены усиленные военные отряды, осуществлявшие и полицейские функции на случай народных волнений. Достаточно было малейшего возмущения толпы, чтобы события приняли нежелательный для Годунова характер. Поэтому гибель Дмитрия в результате несчастного случая явилась для Бориса неожиданной и даже опасной.

Как сообщил Годунову Шуйский, «Димитрий, в среду мая 12, занемог падучей болезнию (эпилепсией); в пятницу ему стало лучше: он ходил с вдовствующей после смерти Ивана Грозного царицей Марией Нагой к обедне и гулял во дворе; в субботу, также после обедни, вышел погулять на двор с мамкою, кормилицею, постельницею и с молодыми жильцами (детьми); начал с ними играть ножом в «тычку» ( в «ножички оземь») и в новом припадке черного недуга проткнул себе горло ножом» (другое свидетельство игравших с царевичем детей — «сам себя ножом поколол в горло», «набросился на нож»), долго бился оземь и скончался».

Факты свидетельствуют, что буйство маленького эпилептика внушило такой ужас его нянькам, что они не сразу подхватили его на руки, когда припадок случился в отсутствие царицы во дворе. Ребенка «бросило оземь» и «било его долго». Мальчик корчился на земле, а возле него кружились няньки и мамки. Когда кормилица подняла его с земли, было слишком поздно — очевидно, были задеты сонная артерия и яремная вена, и смертельный исход был неизбежен.

По воспоминаниям очевидцев, прибежавшая мать царевича, увидев мертвого сына, стала поленом по голове бить «мамку» Василису Волохову, не уберегшую сына. Однако, испугавшись наказания и молвы «за недосмотр» Мария Нагая и ее братья-опекуны обвинили в случившемся представителей царской администрации в Угличе и спровоцировали погромы их домов и убийства, причем на трупы убитых положили окровавленные «ногайские» ножи. В день кровавого самосуда погибло 15 человек, а толпа, совершив расправу, разграбив дома,«питье из погреба в бочках выпив, бочки колола».

К вечеру на четвертый день в Углич прибыли правительственные войска во главе с В. И. Шуйским. Похмелье прошло, и Нагие поняли, что им придется отвечать за убийства лиц, представлявших в Угличе «особу царя».
Сам детский ножичек, с помощью которого порезался царевич, так и не был найден. Этот ножичек не однажды оказывался в руке Дмитрия при эпилептических припадках. И похожий случай, как показывали свидетели, имел место в марте (за два месяца до гибели), когда «царевича изымал в комнате тот же недуг и он… мать свою царицу тогда сваею (остроконечным ножом) поколол».

Следователи допрашивали главных свидетелей перед вдовствующей царицей, которая могла опротестовать любое ложное или путанное показание. Вместо этого она обратилась «с великим прошением» к следствию, признав, что «дело» (убийство царских представителей в Угличе) «учинилось грешное, виноватое» и не настаивала на том, что царевича убили.

Шуйский написал своей рукой, что «царевич сам себя зарезал в припадке падучей» и представил следствие Годунову и царю Федору. Казалось, что «углицкое дело» закрыто. Но не тут-то было.
Гибель царевича толкнула Нагих на авантюру, чтобы «сбросить» Бориса Годунова, возглавлявшего правительство царя Федора. 16 мая, то есть через день после гибели Дмитрия, к брату Марии Нагой, Афанасию Нагому, в г. Ярославль прибыл ночью гонец вдовствующей царицы. Глубокой ночью удары набатного колокола подняли на ноги население Ярославля. Нагие объявили народу, что младший сын Грозного предательски зарезан подосланными убийцами. Но попытка поднять восстание в Ярославле Нагим не удалась, и они предприняли в конце мая попытку «возмутить народ» уже в Москве.

Для этого с помощью своих «боярских холопов» Нагие подожгли несколько кварталов, в результате чего тысячи москвичей остались без крова. Во всем обвинили Годунова. Бедствие действительно грозило вылиться в бунт.
Попутно Нагие распространяли слухи о причастности Годунова к убийству царевича. Эти слухи «полнились» по России и проникли за рубеж. Царские дипломаты принуждены были выступить там с официальным опровержением известий как в отношении гибели Дмитрия, так и что Москву «зажгли Годуновых люди».
Правительство провело спешное расследование причин московских пожаров и уже в конце мая обвинило Нагих в намерении сжечь Москву и спровоцировать беспорядки. 2 июня в Кремле собрались высшие духовные чины государства, и дьяк Щелканов прочел им полный текст угличского «обыска» (расследования) и «измены Нагих».
Устами патриарха Иова церковь выразила полное согласие с выводами комиссии о нечаянной смерти царевича, мимоходом упомянув, что «царевичу Дмитрию смерть учинилась божьим судом». Значительно больше внимания патриарх уделил «измене Нагих», которые вкупе с угличскими мужиками «погубили напрасно государевых приказных людей, стоявших за правду».
На основании патриаршего приговора царь Федор приказал схватить Нагих и угличан, «которые в деле объявились», и доставить их а Москву. В середине июля 1591 года русские послы заявили за рубежом, что в московских пожарах повинны «мужики воры и Нагих Офонасея з братью люди», а в 1592 году Посольский приказ дал знать, что виновным вынесен приговор: «хто вор своровал, тех и казнили».
Сергей ПЕТРОВ

Источник: http://carabaas.livejournal.com/66713.html#cutid1