Трагедия под Иловайском закончилась многочисленными смертями и сотнями раненых. Какую-то часть раненых украинцев обменяли на пленных «потерявшихся» российских десантников, многие продолжают самостоятельно выходить из окружения. Пленных украинских бойцов группами отпускают благодаря работе украинского центра по обмену военнопленными. В субботу 16 украинских пленных были отправлены к родным, благодаря Руслане и этому центру. О том, как это было, мы поговорили с самой Русланой.

— Руслана, что заставило вас поехать на Донбасс спасать солдат?
— Это все очень спонтанно получилось. Был запланирован визит в Днепропетровск. Я увидела перед собой не то что Днепр, а увидела такой уверенный город Львов начала 90-х, когда только-только начиналась независимость.

То есть, патриотизм зашкаливает. Днепропетровск всегда был, наверное, патриотичным городом, но в данном случае я увидела вообще другой Днепр. Я как-то так прониклась, мы все обнимались-целовались, так громко все это происходило — «Слава Украине!», гимн…

Видно было по всему, что у людей сейчас ничего нет дороже этой темы, ничего нет дороже того, чтобы сохранить страну, мы все чувствуем этот острый момент.

И когда я уезжала, мне предложили организаторы — у нас еще планируется День авиации, мы соберем летчиков и т.д., приедешь выступить бесплатно? Я говорю: «Да, конечно, приеду, без проблем».

И я приехала в Днепр, мы поехали в госпиталь, к раненым. Я была в реанимации, видела ребят, которых только привезли, они еще были в коме. Мне все показали. Конечно, видеть обгорелые тела и ребят без рук, без ног — честно скажу, это не совсем спокойно. Кстати, я с Семеном Семенченко там познакомилась, пришла к нему в палату, мы с ним поговорили.

А потом я спустилась в холл, там меня ребята ждали. И я посмотрела на их лица и поняла, что они меня сейчас убьют. Я говорю: «Почему вы на меня смотрите волком?». Они говорят: «Руслана, то, что мы пережили… Мы пошли на фронт в шлепанцах. Теперь еще, не дай Господи, нас будут называть дезертирами». У нас был очень непростой разговор, очень честный.

Вообще в стране ситуация непростая. Любой разговор, который начинается — неизвестно, чем он закончится. Не начинать разговор — неправильно, умалчивать ситуацию — неправильно, бояться сказать себе правду — неправильно, а начинаешь говорить, и действительно не понимаешь, когда и чем это закончится…

С чего начался поход под администрацию президента? 28-го, в четверг, мне звонят мои ребята с «Ночной варты», с Майдана, и говорят: «Слушай, тут под администрацией президента большой митинг, приезжай… Семен Семенченко написал в «Фейсбуке», что надо быстро помогать, потому что ребята оказались в кольце. И родственники их собрались под администрацией президента и просят конкретной помощи».

Мы приехали. Вышли переговорщики, сказали: «Президент так озабочен… все нормально, 90% информации мы не можем вам сказать». Представляете, митинг стоит, 2-3 тысячи народу, а переговорщики берут микрофон для того, чтобы сказать, что им нельзя ничего сказать людям.

Состояние родных я не могу передать, потому что их и так колбасит, им звонят, им говорят: «Мы уже прощаемся с жизнью, скорее всего, нас уже до утра не будет». Матери, в обморок падают, плачут и кричат: «Помогите, сделайте что-то». И в этот момент выходят переговорщики после разговора с Порошенко и говорят: «Ну, за всех переживают, все будет нормально, вы не волнуйтесь, там отличная операция».

Потом мы все узнали, что операция была действительно «отличная». Я вышла тогда и сказала: «Не просто нужно дать поддержку батальонам, нужно срочно вводить военное положение, потому что это ненормально, когда одни идут жизнь отдавать, а другие гуляют с собачкой по парку».

Все должны оказаться сейчас в равных условиях, тогда сразу все поймут, что страна в опасности. Потому что сидеть возле телевизора, щелкать новостями и спрашивать: «Сколько у нас там еще областей осталось?» — это тоже ненормально.

Короче, я приезжаю в Днепр, встречаюсь с Владимиром Рубаном, это генерал-полковник, который возглавляет центр по обмену военнопленными. Он говорит: «Руслана, нам готовы дать 16 наших военнопленных. По разговору с Захарченко я понял, что он считает победу Русланы на Евровидении действительно настоящей победой Украины». Я, понимая, что есть контакт, говорю: «Я сажусь, еду, даже не думая». Он не ожидал, что я соглашусь.

— Куда он предлагал ехать? В Донецк?
— В Донецк, сразу напрямую. Захарченко был готов отдать наших 16 пленных, но чтобы приехали матери, родственники. А Рубан позвонил и говорит: «Со мной приедет Руслана». Музыкантов и маму я запихнула в самолет и сказала: «Все, летите в Киев, мне здесь надо остаться». И даже не сказала никому — не знал ни муж, ни родители, вообще никто. Мы просто сели с Рубаном в машину и поехали в Донецк.

— Но Захарченко давал какие-то гарантии? Мало ли что…
— Ну какие гарантии? Мы просто поехали забирать наших ребят.

— Но ты же певец Майдана, певец «хунты» в их понимании!
— Я почувствовала, что ко мне не относятся, как к «хунте», а как к нормальному человеку. Приехали… Разговор с Захарченко меня просто потряс. Я, конечно, понимаю, что у людей сейчас много возникнет вопросов, но почему я должна врать, если я обязана передать ту информацию, которую я увидела?

Захарченко мне очень четко сказал: «Я не хочу больше этого кровопролития, я не могу смотреть, как убивают лучших моих ребят и лучших ваших ребят, это надо останавливать». Говорили мы втроем — я, Захарченко и Рубан.

Он говорит: «Я не враг Украине, передай это, пожалуйста. Я не хочу стрелять, я не хочу, чтобы в меня стреляли. Я не переступлю границы Донецка, и пусть из меня не делают монстра. Не надо мифов. Мы в свое время боялись Львова. Почему вы сейчас боитесь Донецка? Мы вам не чужие».

Вот это я услышала. Ты представляешь, как мне крышу снесло после этого текста?

— А может быть, он просто врал тебе?
— Хорошо, давайте искать в этом логику. Ищите сами, анализируйте сами. Я вам просто передала то, что мне сказали. Я не преследую никаких конкретных целей, я просто вам передаю информацию.

— А насколько, как тебе показалось, он был искренен в своих словах?
— Абсолютно, потому и передаю. Если бы я почувствовала какую-то фигню или модерацию, я бы, наверное, притормозила. Но поскольку я увидела, что там что-то не то…

Значит, Путину было выгодно приделать им рога и копыта, так же, как и нам. А что, если нас просто сталкивают? Хотя мы знаем, что возле него ходит постоянно ФСБшник…

Он меня посадил в машину, где-то час мы ездили по Донецку, он мне показывал город, жаловался, что надо поднимать инфраструктуру, жаловался, что нет поставок продовольствия, жаловался, что ему нужно то-се, он пытался выглядеть таким полноценным хозяйственником.

— Его позиция понятна, хотя Пургин, деятель ДНР, в понедельник заявил, что они не видят себя в составе Украины, и никаких других вариантов не рассматривают. ( У же после интервью, во вторник, Захарченко тоже подтвердил эту позицию. Он заявил, что ДНР не хочет «оставаться в пределах Украины ни территориально, ни в политическом, ни в финансовом векторе» — прим. ред.) .
— Странно про выход из Украины... Очень странная ситуация. У них у всех тогда, получается, разные мессиджи…

Как они не в составе Украины? Мне он такого не говорил. Мне он сказал: «Я такой же украинец. Я считаю себя украинцем, я не враг Украине». Получается, идут разные послания.

Захарченко очень пытался дать мне понять, что он такой настоящий патриот своей земли: чужого не надо…Мне это было сказано напрямую. Я тоже, наверное, рискую, что в эту историю влезла, мягко говоря.

Он говорит: «Ты не представляешь. Я же услышал твое послание на Майдане. Мы подорвались, мы были готовы вас поддержать. Ты не представляешь, сколько людей здесь, стоя возле телевизора, тебе хлопало, когда ты говорила: «Очистим Украину от Януковича». Здесь, на Донбассе, куча народу мечтала, чтобы мы все от Януковича уже куда-то делись. Потому что он здесь похоронил минимум 3 тысячи людей, только чтобы отобрать бизнес и т.д.».

Все это он мне рассказывал. Если бы это была какая-то выстроенная сказка, я бы тоже это почувствовала. Он как-то так спонтанно все это говорил, у нас все было сплошной импровизацией — и наша встреча, и наш разговор, это все было стихийно. Никто не ожидал, во-первых, что я соглашусь приехать. Ну как можно было какие-то сделать заготовки перед этим? Его ребята, конечно, сначала все смотрели косо, потом привыкли. То есть, никто меня там не собирался убивать, не пристрелил, не повесил, как какую-то красную тряпку с Майдана.

Давайте все сядем и поедем вместе в Донецк. Вы увидите, наверное, то же самое. Я говорю Захарченко: «А ты готов это все повторять на камеру, что ты мне говоришь?». Он говорит: «Да».

Если это технология, то в чем? У меня начал очень жестко ломаться предыдущий стереотип. Меня колбасило очень долго, у меня был шок, полетело в голове все, что было перед этим.

Я не ожидала это все увидеть. Мне было тяжело все это осознать, а еще тяжелее было все это высказывать на пресс-конференции. Но я слово в слово сказала все то, что он попросил.

— То есть, он ездил с вами по Донецку?
— Он меня возил в своей машине. Причем нашу машину обстреляли, его охранника ранил в шею снайпер. Российские медиа сразу же подняли шум, что было покушение на Захарченко, и даже не знали, что в этот момент с ним в машине сидела я вместе с Рубаном.

— А когда вы ездили по Донецку, вы видели какие-нибудь российские войска?
— Нет. За все время я увидела один раз триколор — какую-то несчастную будку, в которой все это было покрашено. Я вообще нигде не видела триколора, по всему Донецку. Я еще удивилась, когда увидела, что где-то еще остались остановки, покрашенные в желто-голубой и подумала: «Ничего себе, они еще не закрасили».

Город очень чистый, подчеркнуто чистый, людей немного. Я спросила: «Сколько там людей?». Он говорит: «Не знаю. Наверное, тысяч 600-700 осталось».

— И каковы его планы?
— Он хочет подымать инфраструктуру. Он хочет, чтобы с той стороны прекратился огонь. Он хочет, чтобы его услышали. Он считает себя украинцем и не считает себя врагом Украины.

Он говорит: «Скажи им, пожалуйста, пусть они меня услышат». Причем он очень рассчитывал, что у меня получится это донести. Я видела по нему, что он очень рассчитывает на то, что я это не побоюсь сказать.

— Чего же он тогда хочет?
— Вот то, что я передала. Мне ничего больше он не передал, только это, я это и передаю. Пускай уже наши тогда соображают, что это означает. Пускай и Порошенко думает, и наши все ребята, пускай садятся и соображают, что с этим делать.

— Что было дальше, как вы забрали пленных?
— Мы забрали наших ребят, посадили их в автобус. Я спросила: «Как с вами обращались? Вас обижали?». Они говорят: «Нет». Они были шокированы, потому что их было 150, а осталось 16. Их российские войска просто размазали.

И мне интересно, как наше Минобороны будет объяснять все, что случилось с нашими батальонами. Я посчитала, что 200-300 ребят там полегло, минимум. Просто за пару часов они улетели на небо. Очень «успешно» была операция спланирована, зашибись.

— Где вы забирали ребят? По фотографии — возле какой-то церкви..
— Нет, мы забирали прямо возле гостиницы, где у нас была встреча. Где-то возле набережной. Я просто не очень хорошо знаю Донецк. А потом мы уже приехали к церкви. Мы сфотографировались возле церкви, потому что стали там на перекур.

Они вообще всю дорогу молчали. Я ехала с ними в автобусе, чтобы с ними ничего не случилось по дороге.

Позже Рубан сказал, что это был самый большой обмен. Говорит, что по 5 человек отдавали, по 3-4, но 16 — это первый раз. И опять же, это был не обмен, нам их просто отдали. Не было условий. Захарченко просто отдал 16 человек. А потом, когда мы уехали, он еще 10 отпустил.

Сейчас мне позвонили девочки из Ужгорода, говорят: «Странно, мы звоним своим, их отпускают тоже». Они тоже попали в плен, и им говорят: «Пускай за вами приезжают родственники. Единственное условие — что вы больше не будете брать оружие и против нас воевать».

— А что рассказывали эти солдатики, которых ты везла?
— Они были в ах…е. Они молчали, им было так хреново… Один пацан так и не мог прийти в себя. Естественно, как ты можешь прийти в себя, если у тебя брата на глазах разорвало? Они вообще не понимали, кто они теперь...

— Откуда были эти бойцы? Внутренние войска?
— 93-я была механизированная, в основном. У меня список на Фейсбуке лежит. Они были очень обломаны, разбиты, уставшие, они были никакие, если честно. С одним мальчиком я разговорилась, он говорит: «Руслана, я не знаю, что тебе сказать. Слово «спасибо» — это ничего. У меня жена через 3 месяца рожает сына».

И когда я их привезла родителям, ты не представляешь, что это были за эмоции! Ты не представляешь их встречу! Мы привезли их в Днепропетровскую ОГА. Эти эмоции надо было видеть! Там одна девочка еще была, которой сообщили, что ее мужа убили… Она упала на асфальт и так орала, это был кошмар какой-то…

— Что было по дороге? Все было спокойно?
— Мы ехали через блокпосты. Когда мы выезжали, в Донецк была очередь из машин километров на 10. Мы подозревали, что это либо возвращаются за вещами, либо едут за пленными, за ранеными, либо трупы забирать.

— Очередь гражданских машин?
— Да, это все гражданские, легковые — дети, мамы, все в кучу. Конечно, ехали и грузовые, наверное, с продовольствием, какие-то фуры, потому что железной дороги же нет.

— То есть, в твоем сознании что-то изменилось?
— Очень сильно. Кстати, я прекрасно понимаю, что они недавно провели еще и парад наших военнопленных. Мы ничего со счетов не снимаем. Но то, что произошло — я не знаю, как это объяснить. Я просто констатирую факт: это я услышала. Давайте теперь все вместе думать, что это означает. Есть возможность остановить мясорубку — значит, ее надо останавливать. Молотить людей — это не выход.

— Сколько там еще примерно осталось пленных? Почему отдали 16, потом 10?
— За все время, я думаю, 600.

— А все пленные — они у Захарченко содержатся или там есть другие группировки, которые контролируют других пленных?
— Он мне сказал, что у него есть мародеры, и сказал, что есть группировки, которые всех замучили. Он говорит: «Я признаю, что есть мародеры и неконтролируемые люди. Это не мы, это не наши. Мы сами не знаем, куда и как от них избавиться».

— А вы говорили о русских, про русскую армию? Он говорил что-то об этом?
— Как мне показалось, он понимает, что надо защитить Украину. Может быть, я неправильно его поняла. Но мне показалось, что все понимают, что внешний враг — это российская агрессия. Они четко понимают, что есть понятие своей земли и есть люди, которые должны защищать свою землю. И он уважает людей, которые защищают свою землю. Поэтому он со мной говорил как с человеком, который тоже патриотично защищал свою землю и свои идеи.

— У него в окружении есть российские солдаты?
— Я не видела россиян, я видела только донецких. Все, с кем я общалась, все, кто его окружал — это были исключительно донецкие.

— Каковы твои дальнейшие планы? Ты собираешься с ними поддерживать контакт или еще туда возвращаться?
— Я не знаю, надо посмотреть, настоящее все это, либо превратится в очередную игру.

Я хочу понимать — это все искренне или это манипуляция. Если это будет манипуляция, меня там не будет. Если люди действительно хотят, чтобы остановилась кровь — я буду полностью этому содействовать.

— Те ребята, которых ты вывезла, что они теперь будут делать? Какие у них планы?
— Не знаю. У них было очень подавленное состояние. Им нужна будет особенная реабилитация, это очень тонкий момент. Я не знаю, кто ими будет заниматься. Там и ранеными не особо кто-то занимается, там раненые на поле боя пооставались. Надо просто спросить у министерства обороны, они собрали раненых и трупы?

Надо задавать прямые вопросы министерству обороны или тем, кто за это отвечает. Они разбегаются, они где-то сидят, пересиживают. Мне постоянно смс-ки приходят: «Нас оттуда заберите, нас отсюда, мы там, мы сям». Ну что это такое? Что это за война такая? Рекогносцировки нету, координации нету. Те пошли, те побежали, этим сказали стоять, а те, наоборот, пошли в атаку.

Ну как можно это все комментировать? Это не патриотично, надо бы наверное молчать об этом. А как молчать? А чего они тогда гибнут такими пачкам, сотнями? Нет, надо правду говорить.

— Это за эти последние несколько дней столько жертв. До этого же вроде были успехи…
— Я не знаю, наверное, но я попала именно в эти последние пару дней, я до этого не лезла вообще в тему военных, мы им только передавали медикаменты, покупали аптечки, лекарства, помогали собирать средства на бронежилеты, каски. Я не особо лезла в эту тему. Я знала, что волонтеры работают, а я занималась беженцами и международным направлением. И тут вдруг «бабах!» и прямо жизнь мою развернуло!

— То есть, вы сами в шоке пока?
— Мои друзья в шоке, они за меня переживают, говорят: «Мы еще понимаем, героизм и безбашенность на Майдане, но тут лезть прямо в самое-самое…». Я говорю: «А у меня не было вариантов — 16 жизней того стоят». Тем более, я ехала с Рубаном, я ему доверяю полностью.

— Ты на этих выборах пойдешь в какую-то партию, в какой-то список?
— Нет. Я всегда буду вне политики. Вообще отношение к сегодняшним выборам у меня очень странное, потому что сейчас самое главное, по-моему, это страну защитить. Мы должны сначала убедиться, что стране ничего не угрожает.

Я, конечно, понимаю, что выборы — это актуально, но выборы явно на втором, если не на третьем месте. Сейчас ничего не может быть актуальнее…

Надо всегда держать фокус на самые главные вопросы, самые главные мессиджи. Если нас кто-то сбивает с дороги вправо-влево, значит, мы не умеем держать главную линию. Наша самая главная линия сейчас — что бы нам ни рассказывали новости, пресса, соцсети или тролли, куда бы нас в сторону не относили, самое главное сейчас — это сохранить Украину, ей действительно угрожает опасность.

Вот Днепр это чувствует, мы это должны чувствовать. Мариуполь это чувствует — они вышли живой цепью с плакатами. Сейчас Юг немного просыпается, они очень остро переживают. Сейчас надо держать это ощущение, помогать югу, Днепру четко сохранить Украину.

 

Источник