Тише  всех из нас троих шел осел. Буквально на цыпочках. Из-под его острых копытц высекалось по одному-два камешка и с хрустящим шорохом скатывались за край тропы. Из под наших удолбанных ботинок каждый раз выдавливало по доброй пригоршне, камни летели вниз, высекая дробное эхо. До конца стенки, о которую мы терлись боками было еще минут десять хотьбы, ни грамма желания и ни капли силы. Короче, ситуация была "мама, роди меня обратно".

Даже, чтобы сплюнуть, слюны не осталось. Вся влага, что была в организме, вышла с потом.

В таких случаях надо включить мозг на беспросветный треп. Не спасает, конечно, но помогает.

-- Старик, как ты считаешь, какой процент о оборота наркотиков составляет незаконный траффик?

-- Не знаю. Но думаю, соотношение, как у государственного производства ликеро-водочной продукции и самогона. Явления одного порядка, поэтому и цифры должны быть схожи. Наверное, сто к одному. Или тысяча к одному. Какая тебе разница?

-- Просто интересно, почему какой-то там "Бауэр" производит  дурь тысячами тонн, и весь в шоколаде, а мы должны мудохаться с двумя мешками Травы Силы под угрозой расстрела на месте или приятного времяпрепровождения лет, эдак, так на десять, в истребительно-трудовом учереждении общего режима?

-- Потому что владелец "Бауэра" платит налоги и ничего не имеет против гей-парада в Берлине. А ты пишешь "пидарасоф ф топку" на каждом заборе и ни копейки не заплатил...

-- А нарокополицаямна блок-посте?

-- Низачот. Это накладные расходы.  Тпру, бля!

Ишак с охотой затормозил. Старик облокотился на его мохнатый бок. Линялой банданой вытер мокрое от пота лицо. Оглядел выжженое солнцем нагорье. Зона влажных лесов осталась где-то там внизу, невидимая за плотным покрывалом тумана.

-- Фу, занесло же на это раз.

-- Говорил же, накой нам этот колхоз "Светлый путь"? Все, что у них есть, можно купить в отделе по борьбе с наркотиками в Майами. Они перед выборами всегда скидку делают.

-- Это дело принципа.

-- Не связываться с конфискатом?

-- Не бросать своих в трудную минуту.

Старик цепкими пальцами вытащил из-под заплатки на мешке пучок Травы силы,  одним движение свернул самокрутку, чиркнул об зад осла спичкой, затянулся и выдал такое густое облако, что путь наш сразу показался светлым и чистым, как сердца ребят из Sendero Luminoso.

Там, в сырой и душной сельве, их не более трех-пяти тысяч. Меняющих коку на автоматы и автоматами защищающих плантации коки. Замкнутый цикл. Как в самогоном аппарате, в котором бурлит ненависть, чтобы вытечь в стакан чистым и жгучим, как слеза, отчаянием. Выпей -- и или умрешь, или придется опять разводит огонь под баком и кипятить сусло ненависти. Светлый путь в никуда. Но если цель ничто, а движение -- все, лучше выбрать дорогу почище.

Они, там, искренне ненавидят. Именно поэтому обречены. Мир не изменить ненавистью. Но и любовью его уже не изменить, как не спасти красотой. Все уже перепробовали, но мир по прежнему в жопе, и в нем по-прежнему дети плачут от голода и справляют корпоративы. Кто-то научился относиться к этому философски, кто-то уходит в сельву.

Против них вся армия "Бауэра": миллионны и миллионы по всему миру, так или иначе причастных к производству и выписке рецептов на таблетки, от которых выносит мозг, мутнеет взгляд  и трясутся руки. Навсегда. Навсегда убивая способность ненавидеть и кричать от отчаяния. Хотя бы кричать.

Сегодня все химические концерны мира произвели сотню тысяч тонн таблеток тазепама или, как там по-умному, называется их "волшебный порошок" для несостоявшихся самоубийц. Ребята с глазами леопардов навьючили на нашего ишака два мешка Травы Силы. Все, что у них было. Всего два.

Тэйст диференс, камарадос. Она, как тьма и свет. Не ошибетесь.

Все нормально. Так и должно быть.

Мы "Бауэру" не конкуренты. Мы -- враги.

Старик смотрел на солнце у меня за спиной, как может только он. Не мигая. Когда-нибудь я тоже сумею так. И, может быть, даже смогу увидеть в белом круге орла, крестом распластавшего крылья. Возможно,  даже в этом сне. Если доживу.

Запавшие щеки Старика заметно заалели, значит, сейчас пробьет на великий коан.

-- Видишь ли, мой друг и попутчик. Сознание -- это единственная территория свободы, доступная человеку. И единственное Место Силы, которое всегда прибудет с тобой. Конечно, перед тем, как обрести в нем свободу, надо избавиться от всего дерьма, что натолкали тебе под черепушку добрые родители, заботливые учителя, отцы-командиры, умные завкафедрами и говорливые комментаторы из дебилятора. Только после этого можно жить. В пустоте и простоте. Тогда ты осознаешь, что в сознание можно уместить всю вселенную, со всеми ее тайнами, открытыми и запретными, великими и низкими истинами, законами и исключениями из правил. Ты поймешь, что бесконечность вселенной подразумевает бесконечность вариантов бытия в ней. И перестанешь удивляться и осуждать. Начнешь видеть и понимать. Именно в этот момент ты начнешь отказываться воевать за иллюзии других, ставших коллективными галлюцинациями для многих. Потому что сам сможешь создавать любые иллюзии и воплощать их в реальность в своих снах. Ты станешь всеведающим и всемогущим. Правда, у тебя хватит ума не доказывать это другим.

Он передал мне то, что осталось от самокрутки. Жар Силы обжег пальцы.

-- А что потом, Старик?

-- Потом? Потом всякий мудак в портупее захочет тебя убить. А мудак без портупеи ему заложить. Но это нормально. Изменненное или расширенное сознание, называй как хочешь, все равно не верно, обладает свободой брать любые знания и делать с ними, что пожелаешь. А разве могут быть знания из Ниоткуда? Все, что положено знать, должно быть напечатано в государственной типографии под именем авторитетного человека. И использовать этот комбикорм для мозгов ты можешь только там, где прибыльно, престижно и или государственно важно. Нельзя брать без ограничения и использовтаь без контроля. На том и стоит все в этом сне. Все ясно?

-- А что тут не понять?

-- Тогда пригнись.

Старик, когда надо, резче любого новобранца на первом параде. Как в его руках появился автомат, я не заметил.  Едва успел отстраниться.

В лицо плюнул выхлоп черного порохового дыма. В ушах засвербило, потом сделалось глухо тихо. Будто воды налили.

Пули, рассыпавшись, по короткой дуге пошли к склону, в которую упиралась тропа.

Я оглянулся. Четыре ростовые мишени, высвеченные низким солнцем, замертво валились за срез склона.

Пятая рухнула, как срезало. У кого-то реакция оказалось не хуже, чем у Старика. Над местом падения всколыхнулось мутно облачко дыма. Звук выстрела отстал от пули.

Пулю гвоздем вбило в лоб ишака.

Возможно, наш осел втихаря жевал травку из мешков и расширил свое сознание до вселенских масштабов, потому из пробоины в черепе прыснуло так, что вязкая горячая слизь обдала меня с ног до головы.

Ноги ишака потеряли тропу, и он рухнул, унося с собой в пропасть месячную продукцию колхоза "Светлий путь".

От радостной перпективы догнать в полете ишака и груз вернулся слух и все прочие чувства.

-- Дверь справа от меня, -- прошептал Старик, вжимаясь в стену. --  Если хочешь, конечно.