«В молодости я был редкой сволочью. Обычно я просто запугивал людей, этого оказывалось достаточно. Допустим, я видел кого-то с цепочкой на шее. Подхожу к нему и говорю: «Хорошая цепочка. Можно посмотреть? По­смотреть, понял? Давай сюда, мать твою!» У меня была такая репутация, что со мной предпочитали не связываться и все отдавали. Добыча была мелкая, зато адреналина много — как-то я нацепил на себя сразу девять цепочек. Один парень проткнул мне легкое ножом. Понятия не имею, за что. Я тогда делал столько дерьма, что уже не помню, чем именно его обидел. Едва ты попадаешь в тюрьму, как тамошние акулы начинают ждать, что ты как-то выдашь свой страх. Мне было 17. Я видел, как парня зарезали заточкой из-за пачки сигарет. Видел, как людей насилуют. В душевую нельзя было зайти голым, душ приходилось принимать в трусах. Когда тебя только что арестовали, ты не думаешь ни о ком, кроме себя. Потом ты начинаешь думать о людях, которых подвел, о матери. Но главное — это когда до тебя доходит, что тот, кого ты ограбил, тоже человек, тоже чей-то сын. В тюрьме я понял: чтобы быть крутым, не обязательно быть негодяем. Сейчас мне смешно, когда соперник пытается меня запугать перед боем. Он пучит глаза, а я думаю : «Парень, я пять лет провел там, где никто не играет в гляделки перед тем, как зарезать человека». Всегда жутко видеть, как здоровенный мужик после твоего удара корчится на полу. Не понимаю, как можно восхищаться нокаутами».