Когда наступает весна, я начинаю болеть. Я болею горлом, носом, ушами, ангиной, бронхитом и даже свинкой. Свинкой только один раз, но очень неприятно. А что приятного может быть от свинки?
- Мама, - говорю, - давай я буду болеть зайцем или мышкой, или павлином. Вот павлином особенно! А ангиной не буду, а?

- Ложись в постель, - говорит мама, - и не выдумывай.
Мне нравится выдумывать.
Я лежу в постели и выдумываю себя больным павлином. И под одеялом у меня тихонько отрастают цветные мягкие крылья и сложенный в тугой веер павлиний хвост. Хвост растёт быстро, щекочет попу, начинает торчать из-под одеяла. Тонкие переливчатые перья почти касаются пола. Я приподнимаюсь на локтях и разглядываю узорную тень возле кровати.
Заходит мама, и я быстро поджимаю хвост, чтобы она не заметила. И сразу перестаю быть павлином, а становлюсь девочкой Полиной с больным горлом.

Осень. Конвой

...а потом он выдохнет: "Ну, прости..."
Сядет, сгорбившись. Руки куда-то денет. -
Это - Осень. Конвойный. Ведет и мстит.
Мстит за то, что я этим вот /нощно, денно/
ожиданием слова держала мир,
позволяла продлиться за гранью точки. -

Просто каждому нужен свой личный миф.

Просто каждый заточен, лишаясь почвы,
на попытку найти в себе камертон.
/Чтоб хоть что-то, пусть глухо, внутри звучало/, -
в тишине невозможно не сжать ладонь,
если чуешь, что полнишься изначально
этим криком ли/просьбой - "скажи, скажи..."
и /увы!/ понимаешь, что - нет, не скажет.

У тебя - тридцать первый сентябрь на жизнь
без осечек, неточностей и промашек.

У меня - все по-свежему. Я сдалась
по природным законам, предрекшим Осень
отношений и города. Белый флаг
стелет небо - тиражно, восьмиполосно.

Я держала весь мир у себя в горсти, на разрыве аорты, твердя "не брошу".

...а потом он... Да - незачем. Бог простит.
Это - Осень. Конвой. Опоздавший - в прошлом.



© Лина Сальникова

No cry
 

Чем прекраснее чужой город, чем больше в нем черной воды и золотого пламени, и хлебного запаха, и дикого винограда, и далекой музыки, чем лучше этот город подходит для любви, тем пронзительнее твое в нем одиночество, тем беспощаднее свистящий сквозняк в твоем сердце, тем глуше и отчаянней твой ледяной покой.

Словно тебе нарочно это показывают - вот, иди и смотри, погляди на этот райский сад, на этот дивный берег, на этих людей в оранжевых окнах и под серебряными фонарями, за спиной у них камин, под ногами у них древние камни, под окном у них мальвы и можжевельник, но в сердце у них то же, что у тебя, и никакой колокольный звон, никакая кованая решетка этого не поправят.

И ты идешь и смотришь, и говоришь языками человеческими и ангельскими, и где-то рядом бьют в бубен, и звонкая медь доносится с колокольни, и звонкой медью звучит твоя жизнь, когда ты идешь по древним камням к черной воде среди других таких же, любви не имеющих.