Название: Запомни мое имя
Автор: Ugarnaya_uno
Бета: многоуважаемый панамка-сан, брат, друг _bitch
Пейринг: Бьякуя/Гриммджо
Рейтинг: R
Размер: миди
Статус: закончен
Жанр: PWP, ангст
Отказ от прав: просто шалю=)
Размещение: запрещаю. и я серьезна=)
От автора: спасибо Ран-чан за идею и заявку, спасибо _bitch за его веру в меня, спасибо всем моим ПЧ=))
Предупреждения: постканон, некоторый ООС, местами AU


Точка отсчета

- Нет, Гриммджо, тебе нельзя покидать эту комнату!
- Куросаки, мать твою, отвали!
Джаггерджак в бешенстве. В реальном бешенстве.
Как никогда в жизни ему хочется крушить все подряд.
- Ты придурок, ты что, совсем ничего не понимаешь?
- Я понимаю только то, что они Пантеру забрали! – рычит арранкар, пытаясь прорваться к двери. – А это недопустимо!
- А ты думал, что тебе катану оставят? – недоуменно говорит Ичиго, удерживая подступы к выходу. - Да ты рехнулся!
- Да пошел ты!
- Сам пошел. Обратно в комнату!
Гриммджо внезапно останавливается, смотрит на шинигами злым взглядом.
- Куросаки, ты приставлен за мной присматривать?
- Да, но…
- Раз так, то скажи им, чтобы вернули Пантеру! Иначе никакой сделки не будет!
- Тогда они тебя просто убьют. Ты этого хочешь? Будь ты хоть раз в жизни благоразумен!
- Что это такое, и с чем его едят, Куросаки? – ехидно скалится Гриммджо.
Ичиго пытается сохранить спокойствие. Этого следовало ожидать, думает он, в этом нет ничего удивительного. Это же Гриммджо Джаггерджак. Бешеный, свихнутый арранкар.
И ты сам за него просил, помнишь? Зачем ты это делал?
- Гриммджо, послушай, давай поговорим, - пытается образумить арранкара Ичиго. – Ты помнишь условия договора? Твоя жизнь в обмен на информацию. Помнишь?
- Я все помню, Куросаки, нечего из меня дебила делать, - огрызается Гриммджо. – Но когда мы договаривались, и речи не было о том, что у меня заберут Пантеру! Это я тоже помню! Если бы хоть кто-то заикнулся об этом, я бы просто послал!
- Гриммджо…
Как ему объяснить, что это само собой разумеющееся. То, что у него оружие отберут. Он же сдался. В этой ситуации условия не он диктует, а Сейретей. И если хоть что-то не по ним будет, то его убьют. Или в 12 отряд отправят, Маюри на опыты.
- Ну, что застыл, придурок? Ты скажешь им, или мне самому сходить?
- Что здесь происходит? – вмешивается в их диалог кто-то третий.
Ичиго застывает.
Гриммджо поворачивается на звук голоса и натыкается на ледяной взгляд фиолетовых глаз.
- Ты кто такой? – с ходу наезжает на незваного гостя Джаггерджак.- Тебе что нужно?
Выражение глаз напротив не меняется ни на йоту, на красивом лице не дергается ни один мускул.
- Куросаки Ичиго, это тот самый арранкар? – спрашивает их обладатель и в его голосе тот же арктический лед, что и во взгляде.
Куросаки словно выходит из ступора.
- Да, - кивает он.
- Не очень-то любезен для того, кому даровали жизнь.
Аметистовые глаза оглядывают Гриммджо с ног до головы. Теперь в них сквозит не только лед, но и презрение.
Джаггерджака захлестывает чувство дежа-вю. Именно таким взглядом смотрел Улькиорра, бросая свое «мусор…».
Ясно, еще одна высокомерная свинья. Теперь только в рядах шинигами.
Да еще и капитан к тому же.
Подумать только!
- У нас взаимовыгодные условия, - говорит Гриммджо, оскалившись. – Или в Обществе Душ это уже забыли?
Бьякуя меряет его надменным взглядом.
- Знай свое место, арранкар. Ты никогда не будешь на равных с шинигами. Ты жив только потому, что это нужно Сейретею. И только.
Каждое слово падает ледяным обломком на растоптанную гордость.
Вызывает новый приступ бешенства. Заставляет совершать глупости.
Да что этот чертов шинигами о себе думает?
- Гриммджо, нет!
Куросаки успевает его остановить. Успевает. Чертов мальчишка, вечно не в свое дело лезет.
- Пусти, Куросаки, мать твою, - рычит Джаггерджак, пытаясь вырваться из захвата.
Ну, почему… почему он сейчас так слаб? И почему под рукой нет катаны? Он бы показал этому надменному ублюдку, где раки зимуют.
Черт!
- Гриммджо, не надо! – шипит Ичиго, сдерживая беснующегося Джаггерджака.
Кучики смотрит на происходящее безразличным взглядом, выражая всем своим видом холодное презрение.
- Сдается мне, Куросаки Ичиго, что ты не способен держать его в узде, - говорит капитан слегка задумчиво. – Не так ли?
- Я не лошадь, чтобы меня в узде держали, - рычит разъяренный арранкар. - Пусти, Куросаки, мать твою!
Рыжий шинигами держит крепко. Слишком крепко – не вырваться.
Ему бы просто добраться до этого капитана. Только бы чуть приблизиться. Заехать кулаком по холеной физиономии, стереть с нее это высокомерную маску, увидеть струйку крови, вытекающую из разбитой губы... это ведь так просто... совсем просто…
Гриммджо совершает очередной рывок, но Ичиго не позволяет сделать то, чего он так отчаянно жаждет...
Чеееерт!
- Я буду настаивать на смене опекуна, Куросаки Ичиго. Ты не подходишь на эту должность, - говорит Бьякуя и покидает комнату.
Ичиго отпускает Гриммджо только тогда, когда спина в белом хаори полностью исчезает из вида. С грохотом захлопывает дверь.
И с размаху впечатывает кулак в подбородок арранкара.
Тот летит к стене, с грохотом падает на пол.
Ичиго грозно нависает над ним.
Это неожиданно.
- К-куросаки, ты чего? – удивленно спрашивает Джаггерджак, поднимаясь на ноги.
- Ты какого хрена творишь, Гриммджо? Жить надоело? Ты знаешь, кто это?
Арранкар снова взвивается.
- Очередная высокомерная свинья, с которой спесь сбить надо. А если ты еще раз прикоснешься ко мне, Куросаки, я…
- Ты ничего не сделаешь, Гриммджо. Ты еще не понял? Это война. Ты пленник Сейретея. Ты не можешь ставить условия. Ты можешь только подчиняться правилам. И оружие тебе не вернут ни в коем случае. Когда до тебя это дойдет, а?
Джаггерджак смотрит на орущего Ичиго и думает, что снова попал. Круто попал.
Правила, условия, приказы. Все это он проходил, когда был в Эспаде.
Все возвращается на круги своя. Так стоит ли ради этого оставаться в живых? Легче сдохнуть…
Арранкар стряхивает непривычные для него мысли. Ну, уж нет, он еще поборется. Он еще оставит с носом и Айзена, и Сейретей. Нужно просто время. Немного времени.
- Что это за урод приходил? – спрашивает Гриммджо, отворачиваясь.
Ичиго какое-то время молчит, внимательно смотрит. Потом вроде убеждается, что Джаггерджак и правда остыл, и отвечает:
- Кучики Бьякуя, капитан шестого отряда Готей. И… зря ты с ним так.
- Да неужели? Он что, Господь Бог? – усмехается арранкар.
- Нет. Но он глава одного из могущественных кланов Общества Душ. И к его мнению прислушивается командир. И если он сказал, что будет настаивать на смене опекуна, то…
Куросаки не договаривает, но Гриммджо и так все понимает.
Что ж, пусть будет так, думает он. Пока.
Кучики Бьякуя… с тебя-то мы и начнем, скотина надменная. Ты обязательно запомнишь и меня, и мое имя. Обязательно.

* * *

- Приказываю: пленного арранкара Гриммджо Джаггерджака перевести под наблюдение капитана шестого отряда Кучики Бьякуи. На самого арранкара наложить домашний арест. Место содержания обеспечить двойной защитой.
Голос командира разлетается по всему залу, эхом отдаваясь в каждом уголке.
Ичиго ни разу не присутствовал на собрании капитанов. Не та должность. Его и сейчас-то позвали только потому, что Гриммджо – его подопечный. Вернее, был.
Куросаки незаметно вздыхает, услышав приказ Ямамото.
Что ж, теперь Гриммджо действительно в надежных руках Кучики умеет ставить на место. Без жалости. Без сожалений. Без колебаний.
Он не будет возиться с Джаггерджаком, как сам Ичиго. Не тот характер.
У Бьякуи все сурово, но…
Это лучше, чем двенадцатый отряд.


Шаг первый

Он лежит в белых песках пустыни и медленно подыхает.
Ему совсем не страшно. И даже не больно.
Ему просто неохота умирать. Тем более, так глупо.
Чертов Ноитора, чтоб его. Умеет только исподтишка.
- Гриммджо, ты готов сотрудничать?
Голос Куросаки раздается неожиданно. И рядом.
Чего этому паршивому мальчишке еще нужно?
Подраться? Так не в том он сейчас состоянии.
- Гриммджо, ты меня слышишь?
- Да пошел ты…
- Гриммджо, они спасут тебя, если ты готов с ними сотрудничать.
- Да пошли они…
- Гриммджо! Ты что, хочешь сдохнуть?
Вот с этого надо было начинать.
Нет, умирать неохота. Пока.
- Что делать-то надо?

* * *
Да, все было именно так.
Он согласился. Его спасли. Сохранили чертову жизнь.
Надели сдерживающий рейацу браслет. И заперли в клетку.
Гриммджо ненавидит клетки. С тех пор как сидит в одной из них. Вот уже целый месяц.
Его тюрьма просторная, красивая, изысканная. Но это все равно тюрьма.
Не привыкшая к четырем стенам натура арранкара отчаянно бунтует. Ей отвратительно происходящее. Она жаждет сражений, крови, убийства. Бешеного адреналина схватки.
Гриммджо бесит. Все бесит.
Допрашивающие его шинигами, глухое одиночество комнаты, отсутствие катаны и… Кучики Бьякуя.
Этот ублюдок раздражает больше всего.
Тогда, в их самую первую встречу. И теперь, всякий раз, когда он входит в комнату.
Его взгляд, обдающий холодом. Его надменность. Его пренебрежительное «арранкар…»
- Меня зовут Гриммджо Джаггерджак! – рычит тот в бешенстве, но получает в ответ лишь очередной взгляд, в котором сквозит невысказанное «мусор».
Эти взгляды застилают собственные глаза красной пеленой ненависти.
Однажды Гриммджо не сдерживается. Вся накопленная ярость, все гнев и ненависть выплескиваются в одном ударе.
Хотя нет, удара не получается. Это всего лишь короткий замах, проваливающаяся с треском попытка.
- Если хочешь жить, не стоит давать повод тебя убивать. Знай свое место, арранкар.
- Высокомерная свинья…
- Тебе нравится преклонять колено? Я готов предоставить такую возможность.
Хватка становится крепче, выкручивает запястья, посылает импульс боли. Гриммджо умеет терпеть боль, но предает тело…
Стоять на коленях перед шинигами, почти касаясь головой пола. Чувствовать себя беспомощным, как никогда в жизни.
Это унизительно.
Подавление. Подчинение.
То, что претит своевольной натуре.
Надменный шинигами с аметистовыми глазами.
Тот, кого он ненавидит больше всего.
- Однажды, я убью тебя, - говорит Джаггерджак на удивление спокойным тоном. – Я, Гриммджо Джаггерджак. Запомни мое имя, шинигами.
Кучики даже не удостаивает его ответом. Просто выходит из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.
Гриммджо остается только с беспомощной яростью смотреть в его спину.
Злится, ненавидеть, но молча.
С того дня он сдерживает свои эмоции.
Это трудно, это выматывает, но у него получается.
Он не боится. Он просто снова не хочет стоять на коленях.
И умирать. Да.
Он не может умереть, пока жив Кучики Бьякуя. Он должен дожить до того момента, когда перед ним преклонит колено этот высокомерный ублюдок.
Именно поэтому он терпит.
Клетку. Допросы. Презрительные взгляды.
Весь мир, все мысли концентрируются на ненависти к одному шинигами. На диком, животном желании унизить, растоптать, победить.
Собственными руками вырвать сердце из его груди.
Увидеть, как из фиолетовых глаз исчезает гордыня. Как лишенное всяких эмоций лицо исказит судорога боли и страдания…
Да, ради этого стоит жить.
- Ты запомнишь мое имя, шинигами…
Гриммджо не понимает, что начинает думать об этом слишком много.
Он не может осознать, насколько опасными могут быть подобные мысли. К чему они могут привести.
Потому, что он не знает, что творится в голове предмета его ненависти. Не знает, что Бьякуя всегда разыгрывает партии по своим правилам. И навязывает эти правила своему сопернику.
Ослепленный ненавистью и гневом, Гриммджо не может это знать…

Шаг второй

Дверь открывается как всегда почти бесшумно
Гриммджо не столько слышит, сколько чувствует рейацу вошедшего. Знакомую рейацу. Она почти не выветривается из этой комнаты и лишь усиливает колебания, когда шинигами переступает порог комнаты.
Гриммджо поворачивается к Кучики, оскаливается.
- В чем дело, шинигами? Опять допрашивать пришел? – спрашивает он, сдерживая желание напасть, схватить, перегрызть горло. Почувствовать во рту соленый привкус крови. Соленый, но вместе с тем такой сладкий и желанный… его крови…
Бьякуя освобождает проем, шире раскрывает дверь.
- На выход, - коротко говорит тюремщик.
Это неожиданно.
В груди Гриммджо что-то бухает. Что-то непонятное…
- В чем дело, шинигами?
Вопрос вырывается сам собой, не спрашивая у арранкара разрешения.
Непонятное бухает сильнее.
Неужели все?
Неужели он не увидит сломленного, побежденного Кучики Бьякую?
- На выход, арранкар, - повторяет тот бесстрастно.
Джаггерджак неохотно, неторопливо направляется к двери, чувствуя, как с каждым шагом внутри стучит все сильнее и сильнее.
Они выходят из комнаты, идут длинными коридорами и лестницами, пока не оказываются на улице.
Гриммджо щурится от бьющего в глаза непривычного солнечного света, прикрывает глаза рукой, и пропускает момент, когда Бьякуя кладет ладонь на его плечо. И прежде чем Джаггерджак успевает сообразить, что происходит, шинигами срывается в сюнпо.
Всего несколько секунд полета и они снова стоят на земле.
Вокруг камни, песок и ветер. И ни единой души.
- Это что? – спрашивает Гриммджо, оглядываясь. – И какого хрена мы здесь забыли?
- Это холм Сокиоку, арранкар, - спокойно поясняет Бьякуя. – А это…
Только сейчас Джаггерджак замечает в его руках катану.
Свою катану… Пантеру…
Бухать начинает с удвоенной силой…
- Что это значит? – спрашивает Гриммджо настороженно.
- Я даю тебе шанс, арранкар, - говорит Бьякуя, протягивая ему Пантеру. - Шанс сделать то, чего ты хочешь.
- Убить тебя? – недоверчиво уточняет Джаггерджак, после паузы.
- Именно.
Гриммджо не дурак. Да, он психованный, сдвинутый на всю голову, не поддающийся контролю, но… не дурак.
Поэтому он не хватается за этот шанс обеими руками и ногами сразу, а просто интересуется, в чем подвох.
- Я не верю в уступки, шинигами, - ухмыляется арранкар.
Бьякуя медленно приближается.
Сильная ладонь хватает Гриммджо за запястье, берется за браслет на его руке.
Щелкает застежка, и арранкар почти физически ощущает, как рейацу снова струится по венам, будоража кровь.
Это искушает…
- Один шанс, арранкар, - повторяет Бьякуя. – Либо используй его, либо возвращаемся обратно.
Он бесит.
Бесит его хладнокровие. Высокомерие.
Его ладонь на запястье. Холодные аметистовые глаза.
И если действительно есть шанс избавиться от всего этого, то тогда он воспользуется им.
И плевать, что потом, возможно, его самого убьют.
В конце концов, он однажды уже почти сдох. И это не было страшно.
- Отлично, - с вызовом бросает Гриммджо, отбирая свою катану. – Порву на кусочки, шинигами.
Бьякуя слегка опускает голову, принимая вызов, отступает на шаг.
Рукоять занпакто приятно греет ладонь. Знакомое, но почти забытое ощущение…
Ощущения восторга…
- Разорви его в клочья, Пантера!
Ощущение бешеной схватки. Это круто, это заводит.
Он не знает, что творится в голове предмета его ненависти…
Удар, снова удар.
Увернуться от выпада, почти достать противника своим…
Он не понимает, что Бьякуя просто разыгрывает партию…
Адреналин захлестывает, азарт берет верх над разумом…
Он не осознает навязанных ему правил…
Злость, гнев, ненависть. Они застилают глаза, не позволяя видеть даже малого…
И если ему что-то позволили…
Что это малое – суть того, что происходит…
То только потому, что это очередной ход конем…
Гриммджо делает замах, Бьякуя непринужденно уходит от него, перехватывает инициативу.
Подсечка, и Джаггерджак падает на землю. В спину впиваются острые камни, сверху прижимается сильное тело, клинок Сенбонзакуры замирает у самого горла.
- Ублюдок, - выдыхает Гриммджо, сглатывая.
Понимание приходит лишь тогда, когда на запястье снова щелкает браслет, перекрывая доступ рейацу… кислорода…
Релиз рассыпается на голубые чешуйки… ветер подхватывает их, уносит прочь…
Он снова слаб и беспомощен…
Очередной ход конем…
Гриммджо понимает. Теперь понимает, что это было бесполезно. Что он проиграл не просто так. Он проиграл потому, что так захотел этот шинигами.
Теперь он может это понять.
Только вот уже поздно.
Фиолетовые глаза смотрят знакомо холодно, но в них нет и тени торжества.
И это бесит еще больше. Сильнее разжигает злость. Ярость. Гнев. Ненависть.
Уж лучше бы он злорадствовал…
- Ненавижу…
- Слушай меня внимательно, арранкар, - говорит Бьякуя, и лезвие его катаны вдавливается в кожу на горле Гриммджо. – слушай и запоминай. Дважды я повторять не собираюсь.
У него спокойный, тихий голос, но каждое слово впечатывается как удар…
- Я могу забрать твою жизнь в любой момент. Даже прямо сейчас. Но тебе повезло, что меня это не интересует. И дышишь ты до сих пор лишь по этой причине. Сейретею ты больше неинтересен, но они помнят свое обещание. И по приказу командира с сегодняшнего дня ты переходишь в мое полное подчинение. Что с тобой делать – решать мне. Я готов предоставить тебе выбор. Вариант первый: Двенадцатый отряд в качестве подопытного кролика. Капитан Куротсучи с удовольствием примет тебя.
Гриммджо вспоминает сумасшедшего раскрашенного ученого - шинигами, то, что он сделал с Заэлем, и едва сдерживает дрожь отвращения.
- Вариант номер два, – продолжает Бьякуя, заметив реакцию арранкара. – Ты остаешься в своей прежней тюрьме на моих условиях. Вернее, всего на одном условии…

Шаг третий

Подчинение…
Он так и сказал.
- Мое условие – это полное и безоговорочное подчинение.
Одно слово, но самое ненавистное.
То, что незнакомо. То, чего никогда не знал.
Даже Айзен, даже этот сукин сын, не смог заставить Гриммджо играть по своим правилам, преклонить колено.
А Кучики Бьякуя, эта самодовольная сволочь, эта надменная, высокомерная свинья, имеет наглость требовать невозможного.
Гриммджо мечется по своей клетке, обуреваемый ненавистью и злостью.
Хочется крушить все, что попадется под руку. Разгромить к черту эту комнату, эту опостылевшую клетку. Так, чтобы следа не осталось…
Стереть с лица земли все поместье Кучики… и его хозяина… В особенности – его хозяина!
Джаггерджак останавливается у окна, смотрит на бледную луну в ночном небе. И ему кажется, что даже она смеется над ним…
Король? Ха-ха…
Ты не король, Гриммджо Джаггерджак, ты раб… раб шинигами…
- Да пошла ты! – в бешенстве орет он и становится легче.
Немного, но легче.
Интересно, если он пошлет следом за ней Кучики Бьякую, то успокоится полностью?
Исчезнет это непонятное буханье в груди? Перестанут дрожать пальцы от едва сдерживаемой злости?
- Ненавижу…
Он произносит это слово… сам не знает, в который раз.
Он настолько уже к нему привык, что оно стало частью его самого.
Как и само чувство… слишком сильное… никогда оно не было настолько сильным…
И это раздражает еще больше, поднимает новую волну гнева…
Я ненавижу тебя, Кучики Бьякуя…
Ненавижу…
И когда открывается дверь, когда в голове вновь звенит от колебания знакомой рейацу, у Гриммджо окончательно срывает тормоза.
Он забывает о данном себе слове сдерживаться.
Подчинение…
Плевать, на все плевать!
Джаггерджак налетает на шинигами, замахивается.
Но Бьякуе даже не приходится уворачиваться. Он просто перехватывает занесенную для удара руку, и в следующую секунду Гриммджо падает навзничь.
Как сегодня утром, на том злосчастном холме.
- Подчинение, - напоминает Кучики, удерживая запястья Гриммджо всего лишь одной рукой.
- Пошел ты в задницу! – выплевывает арранкар почти с удовольствием.
Бьякуя вскидывает бровь.
- Ты хочешь? Что ж…
Сначала Гриммджо не понимает значение этих слов, но потом…
Потом, когда Бьякуя свободной рукой берется за оби на его хакама… когда проворные пальцы начинают неторопливо распутывать узел…
Гриммджо словно кипятком ошпаривают.
- Какого черта? Не смей! – орет Джаггерджак.
Он пытается освободиться, скинуть с себя ненавистного шинигами, но Бьякуя сильнее. Намного сильнее.
Он почти играючи стаскивает с Гриммджо хакама, смотрит на обнаженное тело совершенно равнодушно, может, только слегка оценивающе, медленно проводит указательным пальцем вниз от живота к паху…
Джаггерджак снова дергается, делает очередную, бессмысленную попытку вырваться.
- Пока ты будешь мешать, ничего не получится, арранкар, - говорит Бьякуя, а потом тихо, почти неслышно произносит что-то про связывающий путь.
Гриммджо понимает значение этих слов и бесится еще сильнее.
- Ненавижу…
Бьякуя поднимает голову, холодные фиолетовые глаза встречаются со злыми синими.
- Ненависть - удел слабых, арранкар. Ты слаб и беспомощен. А еще неразумен.
- Да пошел ты… придурок…
Шинигами осторожен, его пальцы – аккуратны.
Прикосновения почти невесомы, но Джаггерджак чувствует их лучше, чем самый мощный удар.
Непривычно. Остро. Сильно.
И тело… да, тело реагирует. Предает. В который раз…
И вынужденная неподвижность вместо того, чтобы раздражать, распаляет еще больше.
Подчинение…
Это очередной ход. Кучики просто снова доказывает свое превосходство.
Гриммджо знает. Где-то на периферии сознания проносится точное понимание происходящего, но слабая плоть плавится под неспешными ласками шинигами, не хочет принимать доводы разума…
Бьякуя почти не тратит времени на подготовку, входит медленными, уверенными толчками, и Гриммджо накрывает новой волной гнева пополам с удовольствием.
- Убью, - выдавливает из себя арранкар, сдерживая порыв зажмуриться, отдаться обжигающей боли внутри тела.
Шинигами двигается неторопливо, почти неохотно. Не теряя контроля. Не спуская взгляда с напряженного лица Джаггерджака. С каждым разом глубже и глубже погружаясь в ставшую податливой плоть…
Гриммджо стискивает зубы, старается дышать ровно и размеренно, не поддаваться бухающему внутри наслаждению. Он умеет терпеть боль, он давно привык к боли, но только не к этому тягучему, непонятному ощущению, что медленно, но неотвратимо растет, наваливается, вытесняет гнев и ненависть, заставляет сильнее сжать зубы, чтобы сдержать рвущиеся из глотки звуки…
Нельзя. Нельзя стонать. Показывать своей слабости. Своего поражения…
Подчинения…
Последний толчок, оргазм рвет тонкую нить выдержки и Гриммджо со свистом втягивает в себя воздух…
Остро. Сильно.
Чтоб ты сдох, Кучики Бьякуя…
Ненавижу. Никогда не прощу…
Гриммджо приходит в себя. Неохотно стряхивает липкую паутину истомы, смотрит на своего врага.
Потемневший взгляд. Слегка приоткрытые губы. Едва заметный румянец на щеках.
И до Джаггерджака внезапно, с каким-то злорадным удовлетворением доходит, что случившееся не только его не оставило равнодушным.
- Похоже, есть способы заставить тебя быть послушным, арранкар, - спокойно, без насмешки. Бьякуя просто констатирует факт.
И в этот раз возразить ему нечем. Если только…
- Тогда тебе придется трахать меня двадцать четыре часа в сутки, - ухмыляется Гриммджо.
- Не льсти себе, арранкар, - спокойно парирует Бьякуя и поднимается на ноги.
Гриммджо смотрит на него, не отрываясь, но Кучики это, похоже, ничуть не смущает.
С невозмутимым видом он поправляет одежду, завязывает оби, поднимает с пола катану. Неторопливо направляется к двери. И все с таким королевским достоинством, будто только что не трахался, а церемонию чаепития проводил.
Скотина самовлюбленная…
У самой двери Бьякуя оборачивается.
- В следующий раз тебе придется попросить, арранкар, - говорит он, и Джаггерджаку кажется, будто в его голосе проскальзывают насмешливые нотки.
- Да пошел ты…
Получается вяло, но и этого достаточно, чтобы сказать все, что он думает по поводу предложения шинигами.
Тот выходит из комнаты, прикрыв за собой дверь. Как всегда.
Гриммджо смотрит в окно, на ухмыляющуюся луну.
- И тебя туда же, идиотка…
То, что заклинание его уже давно не держит, Гриммджо понимает позже.
Когда вспоминает собственные пальцы, впивающиеся в бедра Кучики…

Промежуточный итог

Когда тухнешь от скуки, то приходится придумывать себе развлечения из того, что имеется под рукой.
В клетке Гриммджо есть окно, и он все чаще развлекается тем, что смотрит в него. Очень часто смотрит. Это не те забавы, к которым он привык, но за неимением большего, довольствуешься и малым.
Окно выходит в сад. Вернее, на его небольшую часть, все остальное визуальное пространство занимают пристройки, возле которых постоянно кто-то копошится. Садовники, слуги, даже дети. Бывший Секста Эспада наблюдает за ними. Изучает.
Он многого не понимает в их поведении, но от того еще интересней.
Иногда они даже забавляют, вызывая на лице Гриммджо ухмылку. Особенно в моменты, когда нечаянно натыкаются взглядом на торчащего в окне арранкара. Тогда на их лицах появляется выражение панического страха, почти отвращения. Они его боятся, и это нравится Джаггерджаку.
Единственный в этом доме, кто не страшится бывшего Сексту Эспады – это сам хозяин поместья.
Кучики Бьякуя довольно часто появляется у пристроек, контролируя новые посадки цветов и кустарников, наблюдая за процессом их роста. Оказывается, ледяной шинигами любит цветочки.
Очуметь просто.
Это недоступно пониманию Гриммджо. Как недоступно многое в поведении обитателей этого поместья.
Но самой большой загадкой является сам хозяин. Вернее, те эмоции, что он вызывает у Джаггерджака. Это какая-то непонятная смесь ненависти, гнева и… восхищения.
Именно так.
Арранкара раздражает надменный взгляд и сквозящее в голосе превосходство, но железная воля, царственная осанка и манера держаться вызывают невольное уважение.
Он достойный противник, сильный противник. Возможно, самый сильный из всех, что встречал Гриммджо, но его презрительное, почти снисходительное «арранкар» зажигает пламя ненависти.
Гриммджо до сих пор открыто огрызается на всякое появление Бьякуи в клетке, но вместе с тем понимает, что каждый раз почти с нетерпением ждет, когда распахнется дверь и воздух дернет знакомой рейацу.
Его бесит высокомерие и невозмутимость ответов Кучики на открытое хамство, но эти перепалки доставляют какое-то непонятное удовольствие.
Джаггерджак его ненавидит, искренне ненавидит и мечтает убить.
Но он не может сопротивляться этому незнакомому, постоянно бухающему внутри собственного тела ощущению жажды.
Он борется до последнего. До самого конца, но построенная на инстинктах натура отчаянно требует удовлетворения самых низменных и примитивных из них. Убийство и похоть… и если не дано первого, пока не дано, то…
Гриммджо просит.
Слова с трудом выталкиваются из глотки, но все же звучат вслух.
- Сделай… я прошу…
Бьякуя не торжествует. Он просто дает то, о чем его просят.
И дает на высшем уровне.
Гриммджо уже даже не пытается сдерживаться, отдаваясь шинигами с какой-то лихорадочной жадностью. Он торопит, подгоняет, получает желаемое… и понимает, что делает ошибку. Тело, распробовав удовольствие, требует еще. Больше. Всегда.
И этому невозможно сопротивляться.
И вновь приходится смотреть в холодные глаза и просить…
Он ненавидит. Ненавидит Бьякую за то, что тот сумел поймать его на этой слабости. Что сумел найти ниточку, за которую можно дергать, добиваясь подчинения…
День за днем, неделя за неделей - и Гриммджо понимает, что Кучики Бьякуя становится смыслом жизни…
Он его ненавидит. Он его хочет. Он без него не может.
Слишком сильно. Слишком остро и ново.
Джаггерджак стоит у окна и не отрывает глаз от спины в капитанском хаори.
Смесь глухого раздражения и желания ворочаются в груди, вырываются наружу прерывистым дыханием. А в паху ноет от напряжения…
Посмотри на меня…
Бьякуя словно слышит. Словно Гриммджо не думает, а кричит во весь голос.
Медленно поворачивается, смотрит на стоящего в окне бывшего Сексту.
Холодный фиолетовый взгляд схлестывается с горящим синим.
Будто нет разделяющего их расстояния. Будто не существует защищающего окно заклинания. Будто он рядом и уже готов к…
- Тебе нужно просто попросить…
- Я прошу…
Бьякуя отворачивается, что-то говорит слугам. Те слушают внимательно, почтительно склонив головы. С капитаном Готея все всегда почтительны.
А Гриммджо ждет. Ждет, когда откроется дверь и воздух дернет его рейацу.
Характерный знакомый звук выводит из состояния прострации.
Слишком знакомый. И совсем не тот, что Джаггерджак ожидает услышать здесь, в Сейретее, в этой комнате.
Звук открывающейся Гарганты…
Гриммджо медленно поворачивается. И на долю секунды застывает, пораженный.
Так и есть. Открытый проход, а в нем…
В груди снова бухает, только теперь это…
Сожаление?
- Улькиорра, мать твою, - скалится Джаггерджак. - Жив, ублюдок…
Шиффер смотрит привычным равнодушным взглядом. Знакомым взглядом. Почти таким же, как добыча с аметистовыми глазами…
Хотя нет. Если подумать, Шиффер просто хорошая подделка.
- Айзен-сама хочет видеть тебя, Гриммджо.
Разумеется. И Джаггерджак даже знает, зачем.
- Соуске снизошел до бывшего Эспады? Как лестно, мать твою, - ухмыляется он.
Айзен тоже подделка. Они все, претендующие на звание великих, просто пустышки. Они никогда не станут…
Гриммджо кидает последний взгляд на удаляющуюся от пристроек фигуру в капитанском хаори.
Он знает, куда она направляется. Где будет буквально через пару минут.
Бьякуя слышал, видел просьбу и теперь…
Очень жаль, шинигами, но я тебя убить не смогу. Это сделает кто-то другой.
Чертовски жаль…
- Пойдем, Гриммджо, - голос Кватры спокоен, но в нем проскальзывают нетерпеливые интонации.
Бывшая Секста снова смотрит на Улькиорру и усмехается.
Просто фальшивка…
Джаггерджак делает шаг по направлению к Гарганте. Еще один…
Когда Бьякуя открывает дверь в комнату, она уже пуста…

Шаг четвертый

Эта клетка не похожа на ту, в которой Гриммджо находился последние несколько месяцев. В ней холодно и сыро. В ней каменный пол. В ней нет окна в сад. Никаких удобств…
Гриммджо не сожалеет. Ему наплевать.
В конце концов, нет разницы, какая у тебя тюрьма. Нет просто потому, что цель у всех тюрем одна и та же – лишать свободы…
Джаггерджак лежит на полу и смотрит на ущербную луну Уэко Мундо.
У него сломано множество костей, он похож на покалеченную куклу. Браслет до сих пор болтается на запястье, перекрывая доступ рейацу, мешая телу регенерировать, восстанавливать клетки. Он слаб, беспомощен, но…
Ему не страшно. Ему даже почти не больно.
Ему просто неохота умирать. Как всегда.
А ведь придется. В этот раз придется…
Луна смеется и хохочет, подражая своей сестре из Сейретея.
Ха-ха, ты думаешь, он придет? Нет, Гриммджо Джаггерджак, неудавшийся Король, не придет твой шинигами…
Арранкар растягивает разбитые губы в кривой усмешке.
Дура, она просто дура.
Разумеется, он не придет. Он и не должен приходить.
Это глупо, это противоречит здравому смыслу.
А кто в Сейретее самый главный по здравому смыслу?
Именно.
Гриммджо бы точно не пришел…
Он с трудом поворачивается на бок, закрывает глаза, вспоминая встречу с Айзеном.
- Ты разочаровал меня, Гриммджо.
Голос Владыки сочится медом, но эта мягкость насквозь пропитана фальшью. Как и сам Соуске…
- А мне наплевать, - привычно скалится бывший Секста.
А потом он слышит хруст ломающихся костей, чувствует соленый привкус крови во рту и краем сознания понимает, что кости и кровь его собственные.
- Как неразумно… Ты всегда был неразумным, Гриммджо, но я дам тебе шанс исправиться…
И предлагает то, что предложил Сейретей пять месяцев назад. И дает время подумать. До рассвета.
Он думает, что благороден до чертиков. Что арранкар примет его условия.
Это смешно и Гриммджо смеется. Хохочет.
На несколько мгновений в нем просыпается прежний Гриммджо Джаггерджак. Свихнутый на всю голову, не умеющий никому подчиняться Секста Эспады.
- Айзен-сама, он не согласится, - говорит как всегда рассудительный Кватра, глядя на обезумевшего Гриммджо.
Но Айзен только качает головой.
- Пусть подумает, Улькиорра. А ты сделай так, чтобы он сумел принять правильное решение.
Идиоты. Неужели они не понимают, что ему неинтересно их предложение?
Зачем ему клетка, в которой не будет развлечений?
Хотя бы тех, к которым он привык за эти недолгие пять месяцев…
Тюремщики стараются на славу, получают максимум удовольствия от своей работы и тоже не понимают, что, сколько бы они не ломали его кости, не выдирали сухожилия, ему все равно.
Гриммджо не боится. И ему даже почти не больно.
Ему просто не хочется умирать вот такой, посредственной смертью
Это скучно. Это глупо. Это неинтересно.
Ему хочется взять в руки катану и посмотреть в аметистовые глаза, отливающие сталью. Снова ощутить сносящий крышу адреналин схватки. И почувствовать, как клинок Сенбонзакуры прошивает насквозь его слабую плоть… и одновременно разодрать в клочья тонкое, белое тело, что умеет дарить удовольствие…
Это упоительно. Это возбуждает. Это совсем не похоже на его нынешнее положение…
Гриммджо открывает глаза, скидывая путы наваждения.
Холодная клетка. Каменный пол.
Одиночество тюрьмы.
Ухмыляющаяся луна…
Я ненавижу тебя, Кучики Бьякуя. Я ненавижу то, что ты заставляешь меня чувствовать себя слабым. Беспомощным.
Я ненавижу тебя за твой здравый смысл…
Где-то на краю воспаленного сознания проносится унизительная мысль о сожалении. Сожалении о том, что добыча с фиолетовым взглядом достанется кому-то другому. Что его ненависть пропадет даром. Что он не сможет сполна ощутить ее вкус.
Сожаление. Ненависть.
Ненависть – удел слабых…
К черту тебя, шинигами. Все к черту. Ведь именно ты заставляешь меня чувствовать себя таким. Чувствовать…
Ненавижу…
За дверью внезапно раздаются встревоженные голоса, чьи-то крики и ругань.
Что-то происходит. Что-то, выбивающееся из привычного течения жизни Лас Ночес. Что-то непонятное…
Гриммджо прислушивается, собирает оставшиеся силы, пытаясь уловить, почувствовать. А потом колебание знакомой рейацу продирает насквозь.
Это невозможно.
Это противоречит здравому смыслу.
Дверь слетает с петель, комнату заполняют лепестки сакуры, и Гриммджо почти хохочет. Смешно. И нереально.
Тонкая фигура в капитанском хаори. Надменный взгляд.
- Вставай, арранкар.
Холодный голос.
Все привычно. Все знакомо.
- Пришел, - хрипит он, усмехнувшись. – Ты разочаровал меня, шинигами.
- Меня не интересует твое мнение. Вставай. Я не намерен ждать вечно.
Надо встать, пока он еще здесь. Пока не ушел.
Встать.
Успеть напоследок двинуть ему по челюсти. Оставить прощальный подарок.
Вставай, Гриммджо, вставай!
Он делает усилие. Еще одно.
Вставай!
Тело слушается плохо, сломанные ребра полыхают огнем, но Гриммджо встает.
Аметистовые глаза совсем близко. Очень близко.
- Ты хотел убить меня, помнишь? – говорит Бьякуя. - Как ты это сделаешь, если умрешь сейчас?
Ненавижу…
- Черта с два, сначала сдохнешь ты, мать твою…
Он привычно заносит руку для удара. Всего лишь удар. Один удар, но…
Перед глазами плывет, тело бунтует и сил не остается.
Джаггерджак теряет равновесие и падает прямо в руки Бьякуи.
Тот держит крепко, почти грубо… надежно…
- Ненавижу, - хрипит арранкар, обессилено утыкаясь лбом в его плечо. – Как же я тебя ненавижу…
- Пора уходить.
Это последнее, что слышит Гриммджо перед тем, как отключиться.

Конечная

Первое, что видит Гриммджо, просыпаясь - лежащего рядом Бьякую.
Шинигами еще спит. Руки закинуты за голову, грудная клетка размеренно поднимается и опускается в такт дыханию. Простыня сползла, обнажая худощавое, тренированное тело.
Иллюзия беззащитности… всего лишь иллюзия. Хотя…
Джаггерджак обводит взглядом белое тело. Довольно ухмыляется, заметив свежие царапины на груди. Он знает, что такие же есть на спине, бедрах. Почти везде.
Его метки. Его шинигами.
Именно.
Никто больше не смеет прикасаться. Ранить. Убить. Только он.
Бывший Секста переводит взгляд выше, на беззащитное горло.
Оно близко. Очень близко.
Достаточно одного движения, чтобы убить. Сделать то, чего так долго хочется…
Гриммджо даже тянется, кладет ладонь поверх кадыка, вдавливает ногти в светлую кожу… и замирает.
- И чего же ты ждешь? – раздается холодный голос.
Джаггерджак ухмыляется, смотрит в глаза своего заклятого врага. Тюремщика. Любовника…
Кучики спокоен, в фиолетовом взгляде ни капли сонливости.
- Это слишком легко, - фыркает арранкар. – Я предпочитаю настоящий бой.
Тонкая, четко очерченная бровь едва заметно дергается.
- Ты думаешь, я предоставлю тебе такую возможность?
Гриммджо разжимает пальцы, скользит ладонью вниз, дотрагивается до одной из меток на гладкой груди.
- Конечно, - скалится он. - Тебе ведь интересно, шинигами? Приручать дикую кошку? Ты ведь поэтому притащился за мной в Уэко Мундо?
Он спрашивает не просто так.
Ему нужно знать причину. Причину, по которой этот шинигами поступился своими железными принципами и здравым смыслом. Причину, по которой не дал ему подохнуть на холодном и грязном полу клетки Лас Ночес.
Почему?
Этот вопрос мучает неопределенностью. Этот вопрос оседает в груди странным чувством… непривычным чувством…
- Ты, как всегда, льстишь себе, - невозмутимо отвечает Кучики.
Не прошибешь тебя, да, Бьякуя?
- Вот как значит…
А если так?
Ладонь арранкара перемещается на живот Кучики, почти ложится на пах, но…
Сильные пальцы перехватывают руку, сжимают. Не больно, но ощутимо. Напоминая, кто здесь диктует правила.
- Мои условия, - говорит Бьякуя, отводя его руку.
Как удар поддых. Почти подло. Но…
Это никогда не было игрой на равных.
Гриммджо смотрит на Кучики. Смотрит серьезно, без тени привычной насмешки.
Впервые жизни не хочется язвить и ухмыляться.
Осознание…
Я не могу без него.
Именно так.
Ненависть жива. До сих пор. Но она больше не руководит, не застилает глаза глупостью и самодурством…
Приручил? Нет, просто изменил.
Подчинил? Никогда. Просто показал, кто сильнее…
Ты готов это признать, Гриммджо Джаггерджак?
Готов признать, что все было решено с самого начала?
И готов к тому, что так будет всегда?
- Тешить собственное самолюбие – это так ничтожно, - выдавливает из себя Гриммджо, сглатывая непонятный ком в горле.
- Даже дикая кошка должна знать свое место.
Одно молниеносное движение и Джаггерджак оказывается прижатым к футону гибким сильным телом.
- Твое место здесь, арранкар, - говорит Бьякуя, дотрагиваясь до браслета на запястье Гриммджо. – Даже если ты сам этого не хочешь.
Ты – моя собственность. Ты – моя игрушка. Вещь, которая интересна. Пока интересна. И именно поэтому ты здесь. Именно поэтому я тебя вернул…
Все это Гриммджо читает в аметистовом взгляде.
Он ненавидит Бьякую за это. Но эта ненависть – смысл жизни. То, без чего он не сможет жить.
Без ненависти. Без тягучего ощущения внутри тела. Без этого надменного шинигами…
- Однажды, я убью тебя…
- Возможно, я предоставлю тебе такой шанс…
Сегодня Кучики не ждет просьбы. Сегодня он просто берет то, что ему нужно. Им нужно.
Гриммджо послушно и охотно подставляется, выгибается. Ногти до крови раздирают свежие царапины на теле шинигами.
Бьякуя никогда не бывает нежным и внимательным. Его цель – получить желаемое. А то, что это нравится Гриммджо – просто совпадение.
Не приручить, но изменить.
Не подчинить, но доказать превосходство.
Он оба понимают это.
Уже оба…
Четыре шага до цели.
Это конечная. То, что устраивает обоих.
- Запомни мое имя, шинигами…
- Полное подчинение…
И если это произойдет, они станут неинтересны друг другу…

Серия сообщений "BYAKUYA KUCHIKI":
Часть 1 - запомни моё имя.Блич яой.

Серия сообщений "ренжи\бьякуя":
Часть 1 - запомни моё имя.Блич яой.

— Не всем нравится то, что я нахожусь на дереве Га'Хула, — сказал Клудд, когда Сорен присел рядом с ним на скамейку около священного дерева.
— Если это не нравится им, почему это должно не нравиться мне? — спросил юноша, касаясь кончиками пальцев темно-русых волос старшего брата.
— Я слишком много боли тебе причинил, — ответил Клудд, чувствуя, что еще мгновение — и душевная боль, что тисками сдавливает его грудь, вырвется наружу и разорвет сердце парня.
— Клудд, ты опять начинаешь?! — воскликнул Сорен. — Во-первых, я давно простил тебя, во-вторых, ты изменился, а в третьих, я бы продолжал любить тебя даже в том случае, если бы ты остался с Нирой и Металлическим Клювом.
— Сорен... Мой хороший... Мой маленький... Самый лучший в мире... — начал шептать Клудд, покрывая лицо и шею Сорена горячими, но нежными поцелуями. — Малыш...
— Я не малыш! — звонко рассмеялся юноша, касаясь своими губами губ старшего брата.
— Да, моя любовь, — Клудд был готов соглашаться со всем, что скажет Сорен, лишь бы только эти мгновения никогда не заканчивались, длились вечно.
— Знаешь, мне так хорошо... Как будто я лечу под звёздным небом, вдыхая свежий воздух, опьяняющий аромат цветов и свежескошенной травы!
— Хочешь, полетаем? — предложил Клудд. — Сейчас как раз звездная безоблачная ночь.
— Давай! — с радостью согласился Сорен, обнимая любимого брата за шею.
Они поднялись со скамейки и одновременно взлетели. Они кружили под ночным небом, будто под куполом огромного зала. Они ласкали друг друга, даря всю нежность. Сейчас для них ничего и никого не существовало — ни Дерева Га'Хула, ни Ночных Стражей. Никаких проблем, косых взглядов.
Есть только мы... — шептало сердце Сорена.
Только мы... — эхом отвечало сердце его старшего брата.

Саске стоял у окна в комнате, которую он снял в гостинице для себя одного. Суйгетсу, Карин и Дзюго втроем ютились в соседней комнатушке. Впрочем, Саске мало беспокоило то, как эти трое собираются ночевать на одной кровати, он просто хотел побыть один.
Уж слишком много на него враз свалилось. Сбылась мечта всей его жизни, его постигло самое жестокое разочарование, он обрел самый сильный Шаринган, и теперь его именем пугали всех детишек Конохи, Суны и прочих славных деревень.
И всё же чего-то не хватало.
Саске не раз и не два ловил себя на том, что самым незащищенным местом его тела является спина… Да, именно спина. Её нельзя защитить рукой или оружием, а всякие там непробиваемые жилетки Учиха не носил. Кроме того, на спине нет глаз, и никогда не знаешь, кто может подкрасться сзади. С детства Саске, когда боялся чего-то или просто ждал, старался вжаться спиной в стену, чтобы быть уверенным, что опасность может появиться только спереди или с боков.
К сожалению, с Учихой Мадарой эта схема не работала. Он мог появиться совершенно из ниоткуда, словно из воздуха соткавшись в любой точке пространства. Эффектное дзюцу, ничего не скажешь, но окружающих дико нервировало.
Поэтому, когда уха Саске коснулось едва заметное шуршание плаща, ему захотелось сначала подскочить, а потом смачно выругаться.
- Это ты, Мадара…
Младший Учиха краем глаза заметил мельтешение оранжевой маски.
- А это ты, Саске, - не преминул скаламбурить старик, придвигаясь ближе к своему потомку. Стоим, рыдаем?
- Это кто тут рыдает?
- Ты, наверно. Ты же у нас судьбой обиженный сиротинушка, никто тебя не любит, не жалеет, к груди широкой не прижмет!..
Саске нахмурился. Конечно, он думал немного иначе, но саму суть его невеселых дум Мадара уловил точно.
- Ты даже не представляешь, как я тебя понимаю! продолжал мужчина, подступая к юноше ещё ближе. Я тоже такой был. Одинокий, никому не нужный. А в детстве меня мама называла Мадарочкой! Лет до шести, пока я не освоил Шаринган.
- А потом?
- А потом маму убили.
- …
- Да, ладно, чего это я тебя гружу… Это давно было, так давно, что уже и неправда вовсе.
Между легендарными Учихами осталось от силы пара сантиметров. Рука Мадары осторожно коснулась фиолетового каната и начала своё движение по спине Саске вверх. Из-за маски было совершенно непонятно, о чем думает предводитель акацук, а младший Учиха изобразил морду кирпичом и старательно делал вид, что это не его здесь нагло домогаются.
- Кстати о «груди широкой»… Саске, у тебя когда-нибудь была девушка?
Подросток довольно долго молчал, а затем, с трудом разлепив пересохшие губы, ответил:
- Нет.
- Как нет? удивился мужчина. Его рука уже переползла на талию парня и уверенно притянула вплотную к затянутому в черную одежду тренированному телу Мадары. Такой красивый, умный юноша никого не заинтересовал?
- Скорее, меня никто не заинтересовал.
- Вот оно что… Ну да, ты же мститель… Ушел к Орочимару и запретные техники зубрил три долгих года. У тебя ни на что времени больше не оставалось, да?
- Да.
- В список твоих достоинств нужно еще добавить определение «немногословный».
- Это как понимать?
- Это комплимент, Саске. И реагировать на него надо, как на комплимент. Если тебе говорят что-то приятное, ты должен смутиться, покраснеть и сказать «Спасибо», - тоном школьного учителя произнес мужчина.
- Спасибо?
- Пожалуйста.
- Хм…
Мадара увлеченно обнимал своего далекого родственника за талию и что-то задумчиво прикидывал. А Саске, действуя, наверно, по его совету, слегка зарумянился.
- Саске, а чего ты боишься?
- Я ничего не боюсь.
- И маньяков-извращенцев не боишься?
- Нет.
- И безденежья?
- Нет.
- И смерти?
- Нет.
- А щекотки?
- Не… не знаю.
Саске запнулся. Его так давно никто не щекотал, что он уже и забыл, боится её или нет.
- А давай проверим? тоном Тоби-дурачка восторженно предложил Мадара.
Парень молчал. С силу большой неосведомленности обо всех типах межличностных взаимоотношений (ему бы у Сая поучиться!) он просто не понимал, чего от него хочет настырный дедушка. Не дожидаясь согласия со стороны потомка, старший Учиха начал его раздевать. Сначала на пол упал бережно развязанный канат, потом затянутая в черную перчатку ладонь проникла под черную же майку подростка и мечтательно погладила бледную кожу. Кожа покрылась мелкими огуречными пупырышками, только что не зелеными.
Саске вконец засмущался, но отстраняться пока не стал. Ему было дико интересно, боится он щекотки или нет!?
Мадара, немного замечтавшийся, вернулся с небес на землю и слегка пощекотал обнаженный бок парня. У того что-то ёкнуло внизу живота. Саске резко выдохнул.
- Мадара?
- Аюшки?
- А как я узнаю, что я щекотки боюсь?
Мужчина застыл.
«М-мда, клинический случай!..» - невесело подумалось ему.
- Ты узнаешь, Саске, я тебе это обещаю.
Дедушка ещё раз, на пробу, пощекотал. Левой рукой он щекотал потомку левый бок, а правой правый. От легких касаний Саске только едва заметно вздрогнул, а потом, стоило Мадаре чуть-чуть поднажать, расхихикался…
Да-а… Слышали бы это Суйгетсу с Карин… Они от шока бы ещё две недели отходили. Потому что если плачущего Саске ещё более-менее можно было представить, хотя фантазия для этого понадобилась бы недюжинная, то смеющегося ни-ко-гда! Мадара и сам, честно говоря, выпал в осадок, но быстро взял себя в руки продолжил начатое.
- Значит, ты боишься щекотки… - злорадно пропел он, крепко держа вырывающегося подростка.
- Отпусти! послышалось, или в голосе парня действительно появилась едва заметная паника.
- Не-а!
- Мадара!
Мужчина настойчиво потянул парня в сторону кровати. Саске заупирался, но сопротивление было подавлено в зародыше. Мадара сильно толкнул юношу на кровать и навалился сверху.
- Ох, Саске, ты себе не представляешь даже, насколько это сильное оружие знание, боится твой соперник щекотки или нет!
- Прекрати!
- Не кричи, Карин разбудишь, - ехидно посоветовал старший.
Да, он знал, на что давить. При упоминании об истеричной девушке по имени Карин Саске присмирел, как мышь под веником.
А Мадара оказался человеком очень предусмотрительным. Из кармана брюк он извлек широкую черную ленту и быстро, пока парень не успел опомниться, завязал ему глаза.
- Саске, так надо.
- Что ты делаешь?
- То, что тебе очень нужно, мальчик мой. Это всем периодически нужно.
- Что «это»? уточнил тот.
Мадара не ответил. Вообще это не в его стиле много говорить. Во всяком случае говорить по делу. А вот бессмысленно трепаться о всякой чепухе это он любил.
Но Саске, не будь дурак, кажется, начал догадываться…
- Отпусти меня, ты, старый извращенец!
Мадара обиженно моргнул:
- Я старый!? Меня ещё никогда так не оскорбляли! Я щас расплачусь!
Для правдоподобности он даже пару раз вполне реалистично всхлипнул, изо всех сил стараясь не расхохотаться. Саске брыкнулся, стараясь сбросить наглого предка со своей девственной задницы.
- Саске, малыш, веди себя хорошо, ага? А то мне очень неудобно тебя держать и раздевать одновременно, - будничным тоном попросил Мадара.
- Размечтался, - процедил тот, не оставляя попыток освободиться.
Мадара, ничего уже не опасаясь, снял маску. Пока глаза внука были завязаны, страшиться Аматерасу не приходилось.
Вообще Мадара много думал, зачем Итачи понадобилось давать своему младшему брату такую сильную защиту. Он перебрал все варианты, но остановился в конце концов на том, что Итачи сделал это из банальной вредности. Своего сенсея он, мягко говоря, недолюбливал.
[Кто не помнит в манге Итачи сам говорит, что Мадара был его учителем. прим. автора]
Шаловливые руки Мадары проникали буквально всюду, куда могли дотянуться, а дотягивались они почти везде. Саске едва заметно вздрогнул, когда старик без предупреждения стянул с него штаны.
- Мадара!.. угрожающе начал младший Учиха.
Закончить фразу ему не дали.
- Кому сказал молчать!
Мадара с размаху сильно ударил потомка по лицу. На щеке Саске быстро появилась неестественная краснота. Тот сдавленно зашипел было больно.
- Знаю, больно, - прошептал предок. Знаю, что неприятно. И унизительно тоже. Потерпи чуть-чуть, вот и всё.
- Какого черта ты всё это делаешь?
- Мне скучно. Да и давно не мешало бы поставить на место такого зарвавшегося подростка как ты!
Мадара высвободил одну руку и насмешливо щелкнул внука по носу, как нашкодившего щенка. Тот дернулся. Старший Учиха широко улыбнулся - Саске его забавлял.
Казалось, что Саске смирился со своей участью. Во всяком случае, пока Мадара неторопливо изучал его тело, он перестал взбрыкивать и вырываться. Но стоило тому прикоснуться к самому чувствительному органу юноши, он снова стал упираться.
- Господи, Саске, ты как осьминог! Как тебя не свяжи, всё равно щупальца куда-то лезут!.. вздохнул Мадара, обездвиживая молодого шиноби.
От такого сравнения Саске поперхнулся собственной злостью. Ему было обидно, что сейчас он, один из сильнейших в мире ниндзя, ничего не может противопоставить похотливому предку. На стороне старика были сила и опыт, а у Саске только злоба и тело, предательски быстро откликающееся на почти ласковые поглаживания.
- Ой!
Когда внутрь тела подростка проникли длинные, аристократично тонкие пальцы, Саске состроил такое удивленное и испуганное лицо, что Мадара фыркнул от смеха. Чуть-чуть глубже, чуть-чуть сильнее… и вот рот Саске чуть приоткрывается, а из груди вырывается низкий, возбуждающий то ли стон, то ли вздох. Эх, жаль из-за повязки не видно его глаз!..
- Страшно? осведомился Мадара, наклонившись к его лицу.
Саске едва заметно мотнул головой. Не страшно…
Мадара осторожно отпустил заломленные руки парня, готовясь в любую секунду снова ловить их, не давая ударить. Но Саске, получив долгожданную свободу, только вцепился в покрывало так, что костяшки пальцев побелели.
- Хм… - старший Учиха был приятно удивлен.
Широко раздвинуть ноги потомка оказалось совсем нетрудно. Воодушевленный таким смирным поведением, Мадара придвинулся к нему вплотную. Однако стоило ему чуть-чуть проникнуть внутрь соблазнительно расслабившегося под ним тела, Саске напрягся и попытался отстраниться.
- Тише-тише, - зашептал он, наваливаясь на парня и отлавливая его руки.
Сильные ладони Мадары сомкнулись на его запястьях. Юноша прерывисто выдохнул, подавляя стон боли.
- Расслабься, - искренне посоветовал мужчина. Поверь, так будет легче. Ну? Глубоко вдохни, а потом постарайся расслабить мышцы. Получается?
Саске, похоже, внял совету, потому что вскоре двигаться Мадаре стало легче.
Старший Учиха был очень опытным любовником. Конечно, в первую очередь он заботился о себе самом, но и партнеру, даже такому привередливому, как Саске, с ним было хорошо. Вскоре по телу подростка пробежала сильная дрожь, а дыхание, и без того неравномерное, сбилось окончательно.
Когда Мадара кончил, Саске закусил нижнюю губу. Это выглядело безумно соблазнительно. С точки зрения мужчины, конечно.
- Ну вот и всё, - усмехнулся старик, отстраняясь. А ты боялся…
- Ничего я не боялся! попытался было возразить парень, но Мадара бессовестно заткнул его.
Поцелуй был долгим и больше смахивал на борьбу. Мадара с силой врывался языком в рот Саске, а тот, вспомнив, что он тут, вообще-то, невинная жертва наглых приставаний, всячески этому препятствовал.
Старший Учиха со смешком отстранился. Саске, осознав, что его больше ничто не держит, резко сорвал с головы повязку.
- Опоздал! злорадно протянул Мадара, старательно кося под Тоби. (Впрочем, чего это я? Он же и есть Тоби!) Я уже одел маску!
Действительно, лицо предка уже скрывала спиралевидная оранжевая маска, сильно похожая на тыквенную корку.
- Ублюдок! рявкнул младший из Учих.
- Да-да, помнится, я в первый раз Сенджу то же самое сказал.
- Кому-кому? нахмурился Саске. Фамилия эта была ему смутно знакома.
- Ну, Хашираме. Он ещё Первым Хокаге был, неуч.
- Первый Хокаге неуч?
- Слушай, Саске, я же тебя по голове вроде не бил! Ты чего тупишь-то? Первый Хокаге ого-го какой умный был, почти как я. А неуч здесь ты, элементарных вещей не знаешь!
Мадара, походя, потрепал всё ещё не отошедшего от шока внука по голове и растворился в воздухе, явно применив своё знаменитое дзюцу перемещения.
Саске помотал головой. Было неприятно, больно и мерзко. Причем болели задница и живот. И если с задницей было всё понятно, то с какого бодуна у него болел живот, малолетний гений клана Учиха понять никак не мог. Да и не хотел, по правде говоря.
А ещё он очень четко понял, что Мадару он люто ненавидит, и поклялся его убить. А свои клятвы Саске, как известно, обычно исполняет…

Одиночество… Что это? Это всего лишь эмоциональное состояние человека. Но от чего же в такой теплый и солнечный день мне так плохо? Может это из-за того…
Поток мыслей прервал стук в дверь. Юноша лениво сполз с постели и, проходя мимо зеркала, заглянул в него. В зеркале стоял парень лет 19, со светлыми не расчесанными волосами и голубыми глазами. На нем была мятая черная футболка и штаны. В дверь снова постучали, блондин стиснул зубы, но как только он взялся за ручку, что бы открыть ее, дверь распахивается и в комнату влетает еще один парень.
- Дейдара-сееемпааааай!!! – с воплями юноша сбивает блондина с ног, спотыкаясь о лежащую на полу деревяшку. Дей упал на пол и больно ударился затылком об угол шкафа. На нем лежал Тоби. Этот парень в маске поднял голову и посмотрел на семпая. Дей лежал на полу, его волосы раскидались в разные стороны, а губы слегка приоткрыты. Тоби слегка наклонился к лицу Цукури, но в этот момент Дейдара повернул свою физиономию и злобно посмотрел на своего напарника.
-Что тебе надо? – спросил блондин, стараясь не повышать голос, потирая ушибленный затылок.
-У меня конфетки закончились…— сказал Тоби.
По его детскому голосу было понятно, что он вот— вот может заплакать. Подрывник шумно выдохнул и, дотянувшись рукой до самой высокой книжной полки, достал оттуда не большой, но яркий мешочек. Увидев его, парень в маске обрадовался и потянул к нему руки.
-Забирай и проваливай – грубым голосом сказал Дей и кинул ему сладости. Тоби забрал мешочек и исчез из помещения. Блондин снова остался в полном одиночестве. В его комнате было темно и пыльно. С тех пор как умер один человек, Дейдара больше не открывает окна. Плотные занавески не пускают в комнату солнечных лучей, которые так и рвутся осветить темные уголки. На книжных полках стояло множество ветхих книг, которые только стоят и собирают пыль. Письменный стол украшали множество разноцветных баночек, различных форм и размеров. «Все, как и было до него»— произнес про себя подрывник и сжал футболку в районе сердца. Душевную боль сложнее вылечить, чем физическую, и рану Цукури вылечит нельзя. Она остается на всю жизнь и терзает сердце, разрывая его на мелкие кусочки. Дейдара проходя мимо зеркала, вновь заглянул в него. На этот раз ему показалось, что рядом с ним стоял Данна. На лице кукольника сияла счастливая улыбка. Рыжие волосы слегка растрепаны, а своими руками обнимает подрывника. Руки холодные словно лед. Казалось, они обжигают кожу подрывника, и с этим ничего не поделаешь. Дей не мог противиться чувствам и оттолкнуть от себя своего любовника. Он молча, стоял напротив зеркала, опустив глаза в которых показались слезы, но почувствовав, что сейчас заплачет, быстро втер их рукой. После чего резко ударил кулаком по зеркалу. Трещины расползлись в разные стороны моментально, и в какой-то момент зеркало рассыпалось на множество кусочков. На осколки, в которых отражался блондин, закапали капли крови. Тоби молча, стоял за углом и наблюдал за Дейдарой. Как только парень попытался зайти в комнату в дверь тут же полетел горшок с растением. После этого воцарила тишина. Дей лег на постель и сжал последний подарок кукольника. Во все свои марионетки Сасори вкладывал частичку души. Поэтому, когда Дей прижимает к себе его подарок, то чувствует, что душа Данны рядом с ним. Рыжий парень, словно его ангел хранитель и все что их связывает, это призрачные нити. Но его увидеть не возможно, так же как и не возможно прикоснутся к нему. Блондина быстро сморило, и он погрузился в царство снов. Сон оказался приятным, блондин слегка улыбнулся, а на щеках появился еле заметный румянец. Приятное быстро закончилось и на смену приятному сну пришел кошмарный сон. Улыбка исчезла с лица, а на лбу появился пот. Прозрачные капли, скатывались по лицу и падая на простыни, быстро впитывались. Парень рукой сжимал ткань, сильно ворочался. Но тут что-то произошло, и парень замер. Он будто перестал дышать. По щеке скатилась слезинка и упала на смятое полотно.
Дей проснулся только поздно вечером. Хвост, который он делает высоко на макушки, совсем сполз и когда парень дерну головой, резинка упала на пол. Золотистые волосы накрыли плечи и спину блондина, будто одеяло. Рука немного болела и еще кровоточила. Подрывник взял расческу и слегка причесавшись, вышел из комнаты. В коридоре было пустынно и темно, парень быстро прошел мимо закрытых дверей. Миновав парадную дверь, Цукури оказался на улице. Было уже темно, холодный ветер срывал с деревьев желтую листву и ронял ее на землю. Мокрые листья хлюпали под ногами. Но подрывник на это не обращал внимания, он полностью был погружен в свои мысли. Он шел по темной тропинке парка. Это его любимый парк. Неожиданно он остановился и посмотрел своими небесно-голубыми глазами на полную луну.
-Хотелось бы мне быть тут вечно…— тихо прошептал Дей, вдыхая свежий воздух. Он вспомнил, как гулял тут с Сасори. В сердце зародилось такое приятное чувство, оно дарило радость и спокойствие. У Дейдары появилось ощущение, что он находится в горячих источниках, тепло растекалось по всему телу. Приятные воспоминания согревали сердце и душу. Блондин продолжил идти, по занесенной листьями тропинки и вскоре вновь пришел к дому организации. Настроение его было ужасным, ему не хотелось возвращаться домой, но все же ему пришлось это сделать. Дверь в организацию привычно заскрипела, на пороге стоял сонный Какудзу. Перешитый парень минуту стоял и пялился на блондинчика, пытаясь вникнуть, что происходит. После этого развернулся и ушел в сою комнату. Дей прошел в свою комнату и сел за стол по обычаю начал лепить фигурки. Любимое искусство позволяло отвлечься от плохих мыслей. Но что бы он ни делал, будь птица или паук, все напоминало ему о любимом человеке. Заметив это, подрывник схватил руками за голову и сжал свои светлые волосы, пытаясь выкинуть Сасори из головы. Белобрысый прилег на стол и прикрыв глаза уснул.
Утром Дейдара проснулся из-за ярких лучей солнца бьющих из окна. Цукури слегка поморщился и оглянулся. Парень в маске стоял возле окна и смотрел в него.
- Какого черта ты здесь делаешь, пошел вон!
Тоби от неожиданности вздрогнул и уронил цветок. Горшок разбился, и земля рассыпалась по полу.
- Но семпай…
- Никаких «семпай», вон сказал!
Парень в маске печально вздохнул и вышел, закрыв за собой дверь. Дей снял с себя футболку и кинул ее на кровать, туда же полетели и штаны.
- Семпай, я забыл сказать, что… вас вызывает лидер-сама
Подрывник повернулся и посмотрел на своего напарника, его щеки покраснели.
- О семпай ваши трусики такие кавайные, Тоби хочет такие же
После этих слов парень в маске подбежал к Дею и начал сталкивать с него трусы.
-Твою мать Тоби, что ты делаешь? – вопил блондин, пытаясь удержать на себе нижнее белье. Но, к сожалению, ему это не удалось. Парень в маске бегал по комнате, весело размахивая трусами Дейдары. Подрывник повернулся спиной к своему напарнику, что бы одеть халат. В этот момент руки обняли талию Дея и притянули к себе. Дейдара начал дергаться, пытаясь, освободится, но он запнулся обо что-то и упал на пол. Тоби снял маску и Цукури увидел человека скрывающейся под нею. Это был Учиха Мадара, на лице которого была хищная улыбка. По щеке блондина потекла кровь, и все это из-за осколка горшка. Учиха нагнулся к лицу напарника и поймал губами красную капельку. Облизнувшись, брюнет приблизился к губам Дея и поцеловал его. Ловкий язык проник в чужой рот, исследуя его. Блондин попытался оттолкнуть Учиху, но тот схватил его руки и завел за голову. Дей оказался полностью обездвижен, ему оставалось только наблюдать за действиями напарника. В глазах появился легкий страх, постепенно становясь все больше.
- Скотина…отстань от меня!— закричал блондин, вертя головой в разные стороны. Но Мадара не обращал внимания на это внимания и только продолжал свое занятие. Дверь с шумом открылась, и на пороге появился Хидан. Парень с волосами цвета пепла зашел в комнату и закрыл за собой дверь. Замок защелкнулся. Мазохист снял с себя одежду и положил ее на кровать и подошел к Учихе.
- Ублюдки, что вы делаете!? – продолжал кричать Дейдара.
- Заткнись, сучка— сказал Хидан и вошел пальцами в блондина. Цукури издал сдавленный крик и слезы потекли из голубых глаз.
- Ты такой милый, когда плачешь… Я хочу слышать как ты кричишь, стонешь от боли – произнес Мадара и опять поцеловал его, делая поцелуй страстным. Пальца Хидана продолжали гулять в заду блондина, наконец, он их вытащил и подрывник выдохнул с облегчением, в надежде, что все закончилось, но все только начиналось. Мазохист взял свою косу и вставил рукоять в зад Дейдары. Адская боль запульсировала внизу живота и растекалась по телу, будто яд Сасори. Хидан резко вытащил палку и вошел своей возбужденной плотью. Мадара облизнулся еще раз и заставил Дейдару взять в рот свой член. Тоби начал двигаться, задавая определенный ритм. Хидан задвигался в том же ритме. Из глаз Дея лились слезы. Его трахали во все дырки, словно шлюху и самое обидное, что он ничего не мог с этим поделать. Мир казался адом, но он все равно любил его, ведь именно в этом мире жил его любимый человек. И его искусство навсегда останется в сердце блондина. Еще толчок в рот и в анус излилась белая липкая жидкость. Мадара довольно улыбнулся.
- Проглоти – приказным тоном произнес он. Цукури покорно проглотил жидкость. Хидан оделся и ушел, напоследок сказав:
- Я зайду к тебе позже.
Мадара тем временем накинул на себя плащ и хотел взять Дея на руки, но тот лишь отмахнулся. Подрывник свернулся комочком и задрожал. Мадара накрыл своего напарника плащом и ушел. Цукури не много успокоившись, встал и, увидев себя в зеркале, скорчил не довольную физиономию. Парень медленно дошел до кровати и уснул.
Пока блондин спал, на его кровати сидел рыжеволосый парень. Его полупрозрачная рука гладила блондинистые волосы. Это был дух Сасори но Данна. Солнце показалось за горизонтом, по щеке Сасори потекла слеза, он улыбнулся и исчез в утреннем тумане. Дейдара проснулся рано, все ужасно болело. По всему телу были синяки и порезы. Парень медленно встал, стараясь причинять себе как можно меньше боли. Цукури быстро оделся и вышел из комнаты. В коридоре ни кого не было, лишь было слышно, как кто-то шумит на кухне. Послышался звук, падающий посуды и по всей организации разнесся запах гари. Дейдара заглянул на кухню, там стоял Зецу и что-то химичил. Из кастрюли вываливалось нечто зеленого цвета с ужасно противным запахом, по полу были разбросаны кастрюли и много разбитых тарелок.
-#@$%##! Что за шум с самого утра? – раздались вопли Хидана. Проходя мио Дея, парень потрепал его по волосам и хищно улыбнулся. Цукури сорвался с места и убежал в ванную. Парень все еще боялся Хидана, и просто не мог находиться с ним рядом. Видя его все внутренности блондина начинали трястись и из сердца шло просто ужасающее чувство страха. Из-за этого парню хотелось убежать, спрятаться туда, где ни кто не найдет. Дейдара сполз по кафельной стене, его зрачки голубых глаз были расширены, а из горла так и рвался крик, подрывник пытался сдерживаться. Он закрыл лицо руками и продолжал тихонько трястись. На минуту ему показалось, что кто-то приобнял парня, но когда он убрал руки от лица, в помещении ни кого не было. После этого сердце парня успокоилось.
Выйдя из ванной, подрывник устремился в свою комнату. Вода капала со светлых волос, оставляя за блондином след. Дверь в его комнату была слегка приоткрыта, и когда он зашел туда, его уже ждали.
-Ну, что, повторим?— ехидным голосом спросил Хидан. Кроме этого парня в комнате ни кого не было. Цукури показалось, что земля ушла из-под ног, и он падает в пропасть, из которой уже не выбраться. Паника вновь овладела Дейдарой и тело пробила дрожь. Хидан начал медленно подходить, но Дей просто стоял и трясся. Он ни как не мог выйти из шокового состояния. Перед глазами снова мелькали те ужасные минуты, когда мир стал сущим адом.
-Ну же, убегай,— проговорил Хидан и подошел в плотную – развлеки меня, ведь ты моя жертва. А жертва должна убегать от охотника.
-Я…я…нет – крикнул блондин и ударил Хидана кулаком в щеку, тот лишь улыбнулся.
- УБЕГАЙ!— рявкнул пепельно-волосый и топнул ногой. Блондин сорвался с места и выбежал из дома. Он не оглядывался, просто бежал по забытой Богом дороге. Спотыкаясь, падая парень вставал и вновь бежал, он ощущал, что его преследуют и из-за этого не мог остановится. Дейдара добежал до леса и остановился, но что-то говорило ему продолжать бежать, и он подчинился своим чувствам. Ветки резали кожу лица, словно острые ножи. Свежая кровь стекала по лицу, будто кровавые слезы. Чувство страха усиливалось при мысли о том, что Хидан его вот-вот нагонит. Силы иссякли, Цукури упал на землю. Пот стекал по лбу и смешивался с кровью. Хидан догнал парня и пинком перевернул его. Дей лежал на спине и тяжело дышал.
- Вставай! — сказал грубым голосом мазохист.— Быстро вставай!
Теперь он перешел на крик, ему не нравилось, что его жертва так быстро сдулась и теперь валяется на холодной земле в полумертвом состоянии. Еще один пинок из глотки вырвался кашель, капли крови упали на траву. Хидан схватился за горло и упал на колени. Ему будто кто-то...или что-то мешало дышать, словно его душили. Но по близости ни кого не было. Кожа потихоньку начала синеть. Из глотки вырвался беззвучный крик и парень упал на землю. Рядом стоял до боли знакомый образ.
- Са...Сасори...но...Данна...-прошептал блондин....

- Наш клан притесняется. Как мы можем терпеть такое обращение?
Мадара абсолютно спокоен, не показывает ни одной лишней эмоции, даже не повышает голос. Впрочем, ему и нет необходимости повышать его - в зале царит такая звенящая тишина, что звуки без проблем разносятся по наполненному напряжением помещению.
Его спокойствие бесит их больше всего. Бесит так сильно, что уже нет сил терпеть.
Когда Мадара пригласил их на закрытое собрание, они заранее знали, что и как он будет говорить. Не то что бы Мадара был предсказуем, просто ни чувствовали это.
В клане Учиха всего восемь сильнейших шиноби. Самых сильных. Один из них – сам Мадара, остальные же – его доверенные лица, заслуженные воины.
Его последняя фраза срабатывает как детонатор, заставляя ненависть выплеснуться из их сознания мгновенно.
Этот человек, убивший своего брата за силу и власть! Этот человек много лет назад не желавший заключать перемирие и прекращать бессмысленную войну!
Его нужно убить. Уничтожить. Клану Учиха не нужен такой Лидер.
Что может молодой мужчина против семерых ниндзя которые все вместе сильнее его в несколько раз? Ничего.
Какая разница в том, что семеро на одного это не честно? Сейчас они не хотят даже задумываться о справедливости. Слишком сильна их ярость, слишком велика жажда крови.
Мадара успевает активировать технику Мангекью за секунду до того, как они нападают. Чьи-то ладони моментально зажимают ему рот и глаза, хоть это и бессмысленно - он никогда не будет кричать.
Техника прерывается и из-под ладони закрывающей его глаза текут кровавые слезы, вычерчивающие на чуть смуглых щеках алые подтеки.
У него нет даже возможности драться, его лишили даже этого, решив сломить изнутри чувством беспомощности.
Лезвие куная прижимается к его горлу, и он кожей ощущает насколько оно холодное. И слышит рядом чье-то прерывистое и хриплое дыхание.
Он верил клану. Сейчас саже смерть не кажется ему столь пугающей. Он Лидер, он готов на все ради интересов клана, готов даже принять смерть от рук своих соклановцев.
Его убьют.… Или же…
Раньше традиции клана позволяли насиловать побежденных соперников. Это еще больше унижало их, окончательно уничтожая противников в моральном смысле, вбивая в землю их честь и самолюбие. И теперь.… Теперь Мадара сам должен был подвергнуться этому унижению.
Он не смог сдержать хриплого выдоха, когда его резко дернули за волосы, заставляя откинуть голову и дать доступ к замысловато застегнутым доспехам. Этот выдох подействовал на его соклановцев подстегивающе, принуждая резче дергать заклепки на доспехах, вырывая их с мясом, чтобы быстрее добраться до его тела.
Валяться в ногах у тех, кто еще совсем недавно был в полном подчинении. Это так унизительно.
Они посмели усомниться в нем, в его преданности клану. Они, те, кто сейчас шли против его власти! Они, те, кто собирались уничтожить его как личность, как главу клана, как человека!
Мадару били коротко и грубо. В любой другой ситуации он бы расхохотался, сказав, что они дерутся не как шиноби. В их действиях не было и капли благородства присущего настоящему ниндзя. Они вели себя недостойно клана Учиха!
Но Мадара не мог расхохотаться хотя бы, потому что изнутри его грызло ощущение собственной беспомощности и униженности. А они не могли остановиться, потому что ярость захватила их сознание целиком.
Сопротивляться долго не было никакой возможности. Да и смысла тоже. О каком сопротивлении может идти речь, когда от унижения и боли не удается даже открыть глаза чтобы попытаться снова применить шаринган? Когда один из семи его соклановцев и доверенных людей держит его одной рукой за бедро, а второй под коленом не давая свести ноги, когда другой тянет за волосы и зажимает рот и нос, так что каждый глоток воздуха получается рваным и совсем недостаточным чтобы поддерживать мыслительную активность. Когда остальные соклановцы стоят рядом воодушевленные позволяющее себе едко комментировать происходящее.
Он сразу же теряет все свое хваленое спокойствие, стоит легким перестать получать кислород в достаточной мере. Судорожно цепляется за не дающую ему дышать руку, пытаясь ухватить хоть немного воздуха, отстранить от себя.
Они смеются. Конечно же, приятно смеяться над тем, кто раньше был недосягаемым идеалом. Кем восхищался, кому подчинялся. А может быть, они просто ждали, когда он оступиться. Когда пошатнется и когда можно будет уже без препятствий стащить его с места Лидера клана. В конце концов, даже самые сильные и благородные люди становятся жестокими, когда есть шанс получить власть. Винить кого-то бессмысленно. Мадара краем сознания понимает, что эти люди прогнили изнутри, что они недостойны носить имя клана Учиха.
Вместо смазки они используют его кровь, но он все равно кричит. Кровь практически не облегчает движений, а переносить боль такого рода его никто не учил. Его крик приносит им еще больше наслаждения, они смеются.
Это чертовски, неописуемо больно, как будто во внутренности вторгается раскаленный докрасна кусок железа. Тот, кто насилует его, не собирается останавливаться и лишь рычащее, громко стонет от ощущения сжавшихся от боли мышц. Мадара раньше не позволял с собой так обращаться, никогда и никому.
Они издеваются специально, словно стараясь взять с него плату за все, что он сделал. Ладонь сильнее зажимает рот, не давая дышать абсолютно. Метания Мадары резкие, рваные. Он почти обезумивает от боли и нехватки воздуха и бьется так, что от судорожных сжатий мышц трахавший его соклановец кончает рекордно быстро.
Мадара стоит на четвереньках и смотрит на них из-за плеча, из-под растрепанных черных волос. Смотрит на них взглядом дикого зверя, пока в его тело вбивается следующий насильник. И им не нравится его взгляд.
Они не хотят долго ждать. Пока Мадара еще не сильно растянут, каждый хочет насладиться унижением бывшего главы клана.
Уголки губ саднят и кровоточат при каждом движении бедер очередного насильника Мадары. Входить в его рот с такой грубостью было вовсе не обязательно, но кто станет беспокоиться о побежденном и униженном сопернике?
Они насилуют его неспешно, неторопливо. Растягивая свое удовольствие и узкую Мадарскую задницу.
Едва он начинает подаваться бедрами к очередному трахающему его шиноби, остальные взрываются приступом глумливого хохота.
Они переговариваются в нескольких шагах от него, но Мадара даже не может пошевелиться, не говоря уж о том, чтобы подняться. Саднят запястья, саднят стертые о каменный пол колени. Болят порванные губы, глаза заливает кровь, слезы и чья-то сперма. Он не плакал от боли, просто в какую-то минуту организм не выдержал, и по щекам покатилась соленая влага. Волосы липнут к влажному лицу, тоже перемазанные в белесых каплях спермы. Болят бедра, которые слишком сильно сжимали чужие руки, болит истерзанная задница, в которой сегодня неоднократно побывало семь человек.
Глаза закрывает чей-то оби. Скорее всего, они просто не хотели больше видеть его взгляд.
Он рычит очень тихо, как загнанный в угол, но все еще не сдавшийся зверь.
Когда ему снова разводят ноги, он думает что сейчас все начнется сначала. Но вместо очередного проникновения он чувствует лишь обжигающую боль и почти явственно слышит шипение, с которым сгорает кожа.
Сил хватает только на то что бы сглотнуть и с полным безразличием подумать о том, что они, видимо, хотят сделать его кастратом. Но это не так - боль чуть ниже, на внутренней стороне правого бедра. От этой боли он не кричит, такую боль он приучен терпеть. Да и сил кричать совсем уже не осталось.
По ощущениям он понимает, что они рисуют иероглиф на его коже. Рисуют его тонким лезвием, нагретым на одном из факелов докрасна.

Его выбрасывают как ненужную вещь где-то на окраине деревни, беспомощного и бессильного. В клане все уверены, что он ушел сам. Он и ушел. Во всяком случае, возвращаться не собирается.
Когда силы все же возвращаются к нему и Мадара может сесть, он прислоняется спиной к дереву и разводит ноги, смотря на алеющий на бледной коже иероглиф.
«ХХХХХ»
Мадара закрывает глаза и на его губы возвращается привычная хладнокровная ухмылка.
Он вернется. И отомстит.

− Тебя это, должно быть, сильно расстроило... да? – Мадара усмехнулся, мягко отталкиваясь плечом от косяка. Прошел к кровати, опустился на нее и принялся сверлить меня взглядом.
− Что именно? – я выдавил слова через силу. Ну неужели он не может оставить меня в покое? Хотя бы на один день... Несколько часов...
− Ты мне скажи.
Сказать? Что... сказать?.. Меня не удивило то, что Итачи гей, ну разве что только первые пару минут.
А то, что меня задело его... что он с этим парнем... в этом я признаваться не собираюсь. Потому что...
− Тебе следует поучиться у Итачи невозмутимости, − хмыкнул дядя. – Все на лице написано, читай – не хочу.
Я почувствовал, что краснею. Правда, я так и не понял причину этого – следующая фраза сбила меня с толку:
− Ты так привязался к нему, что меня начинает это беспокоить.
− Чт...
− Почитать твой дневник, так такое можно подумать...
Он... что? Он читал...
Я разозлился. Лицо горело, и совсем не от смущения или стыда. Кулаки сжались так, что ногти впились в ладони. Он хочет вывести меня из себя? Ведь этого он добивается, его забавляет, когда я злюсь, он находит это... "забавным". Ублюдок. Не дождется.
− Это мое личное, и тебя это не касается, − я спокоен, и пусть только скажет, что его это не устраивает. Сам же говорил мне "поучиться у Итачи".
− Ошибаешься, очень даже касается, − Мадара зло прищурился. – Меня касается все, что связано с тобой, до тебя разве еще не дошло?
− И как это понимать?
− Напрямую, мальчик мой, напрямую, − он стремительно поднялся, в одно мгновенье оказался радом и скрутил меня, зажимая так, что на секунду мне показалось: сейчас треснут ребра.
− А... кх...
− Что? – мужчина заглянул мне в лицо с таким видом, будто ничего необычного сейчас не происходило. – Хочешь что-то сказать? Объяснить все эти записи и оборванные на середине фразы? А о чем вы разговаривали столько времени, интересно...
− Какая тебе разница...
− Просто слишком часто я слышу от тебя что-то об Итачи. Создается впечатление, что...
− Что − что? – я запрокинул голову, усмехаясь, − ты что, ревнуешь, а, Мадара-сан?

Черт, зря я это.
От дикого взгляда по коже пробежал неприятный холодок.

Длинные пальцы вцепились мне в волосы, рванули и от боли у меня разве что не выступили слезы. Я попытался вырваться, он сбил меня с ног, и, без единого звука, волоча меня по полу, за волосы оттащил к постели, швырнул на нее, так, что послышался жалкий скрип пружин. Что он...
− Не трогай меня! – я инстинктивно отпрянул, к изголовью кровати. Его рука поймала меня за лодыжку, не позволяя мне отстраниться, Мадара вцепился в пояс джинсов и рванул их вниз, с такой силой, что пуговица выскочила из ткани и отлетела к окну. Он не смотрел на меня, но, не избегая взгляда, а... будто у меня не было лица.
Белье он просто разорвал. Перевернул меня на живот, игнорируя попытки высвободиться, и, снова дернув за волосы, заставил стать на колени... я уже не сопротивлялся, зачем? Что я мог? Это только на словах каждый второй "ни за что не позволит так с собой обращаться", а на деле...
Всего один сильный рывок, и я вцепился зубами в собственную руку. Откуда-то стали появляться идиотские мысли, совсем не к месту, вот зачем он делает это так, ему ведь самому не слишком-то приятно, хочет задеть меня посильней? Куда уж сильней...
Если бы не разрывающая боль, я бы, наверное, засмеялся...
Резкие, рваные толчки, негромкое рычание, хлюпающие звуки и бегущие по внутренней стороне бедер теплые струйки, мой жалкие всхлипы и только одно желание – отключиться, умереть, прямо сейчас, под ним, и откуда-нибудь из угла прозрачной тенью наблюдать, как он трахает мой труп... что за бред... Господи, что я... что...
Голова стала тяжелой, будто ее набили цементом, колени дрожали, а во рту ощущался почему-то ставший таким противным вкус собственной крови. Перед глазами плыло, и совсем не от желания. А он все вколачивался в мое тело, и это длилось и длилось, мне уже стало казаться, что он не успокоится, пока не выбьет из меня последний дух... Внутри зарождалось и стремительно росло мерзкое чувство отвращения к самому себе, а Мадара вдруг... довольно застонал, даже, наверное, запрокинул голову назад, остановился на пару мгновений и, сдавив мою талию, гораздо сильнее, чем нужно, вернул утраченный темп, теперь каждым толчком выбивая из меня сиплые сдавленные вскрики. Кажется, пару раз я отключался, но он одним движением бедер возвращал меня в обесцвеченную реальность, снова и снова, словно ждал какой-то реакции, какой-то еще, помимо беспомощного скулежа.
Просить, умолять прекратить?
Доставлять ему еще и такое удовольствие... нет.
Хотя разве у меня было еще хоть что-то, что было бы страшно потерять?.. Мадара замер и кончил, наконец-то отпустив меня. Я тяжело повалился на бок, дрожащими пальцами подтянул к себе подушку и спрятал в нее лицо. "Пусть он уйдет, − о черепную коробку билась мысль, − просто уйдет".
− Вот так, ангел, − жарко зашептал Мадара, наклоняясь к самому моему уху. − Я не могу... ревновать тебя, потому что ты принадлежишь мне. И не вздумай... заставлять меня доказывать это, − многозначительно добавил он.
И вышел, бесшумно затворив за собой дверь.
Противно и мерзко. Больно.
Подушка уже намокла от слез.

У кукол ведь нет лиц... да?

***
Не помню, сколько дней прошло, три, пять... Когда наконец-то стало получаться нормально двигаться.
Я спустился в гостиную. Из кухни был слышен голос Мадары, он переругивался с кем-то по телефону. Очень удачно.
Его пиджак, так небрежно брошенный на подлокотник кресла... Несколько секунд – выдернуть из кармана бумажник, выудить несколько банкнот, вернуть все на место и испариться.

Глупо, наверное.
Мне хотелось увидеть Итачи.
Очень сильно.

Добираться до больницы пришлось дольше обычного, учитывая пару пересадок на метро и автобусах, уже после я поймал машину. У помятого панка, согласившегося меня подвезти, глаза на лоб полезли, когда он понял, где я велел ему остановиться. Я пошуршал у него над ухом банкнотами, и он, похоже, решил, что ему все равно, забрал деньги и поспешил убраться.
Орочимару с маньячной ухмылкой, которая, кажется, никогда не сходила с его лица, по крайней мере, в моем присутствии, поинтересовался, почему я один.
− У дяди какие-то непонятки там... − соврал я. − Поехал разгребать это дело. Можно мне... к Итачи?
− Непонятки, − протянул мужчина. И премерзко усмехнулся. – Думаю, можно. Я провожу тебя в палату.
Я кивнул, отвернулся и пошел к лестнице, раздумывая, с каких это пор мне позволено заходить к Итачи в палату.
− Саске-кун.
Ну что еще.
− Халат, − Орочимару протянул мне белый медицинский халат. Ах, да, правила... в палату без халата... бред какой-то. Ненавижу белый цвет.
Тем не менее, я накинул эту мерзость на плечи и принялся подниматься по ступенькам на второй этаж. Орочимару шел рядом, все время, поглядывая на меня и скалясь. Даже знать не хочу, что ему от меня нужно.
В коридоре на втором этаже он указал нужную мне дверь и ушел. Я в нерешительности замер – дверь была приоткрыта. И невольно бросил взгляд в образовавшуюся между косяком и створкой щель. Рука, занесенная для стука, так и замерла в воздухе. По ушам резанули громкие стоны.
На кровати, отлично видной с того места, где я стоял, самозабвенно трахались двое. Итачи и парень с карамельными волосами.
Из меня будто выбили воздух.