А чтобы морожку купить, это надо «на ту сторону идти». А там машины «лётают одна за другой». А у бабушки «сумка была битма». А с такой сумкой на ту сторону не перейдёшь. Машина задавит. А бабуля сказала, что она мне завтра купит. Сразу две морожки. Я люблю фруктовую! А «завтра» никогда не бывает. Значит и не купит. Всегда бывает «сегодня». А я раз караулил, когда «завтра» придёт. Бабуля сказала, что «завтра» приходит, когда все спят. А я раз не спал, не спал, а «завтра» не пришло. А потом всё равно заснул. А я утром у бабули спросил, что уже «завтра». А она сказала, что «сегодня». А «завтра» будет завтра. А как же оно будет, если всегда «сегодня»? А морожку она мне сегодня купила, а завтра не купила.

А меня уже простили. А бабуля с Анютой уехали в Сомово молиться. А я в тубзик пошёл, а там такая задвижка запираться. А я ниточку к ней привязал и дверь закрыл. А потом за ниточку потянул и она задвинулась. Вроде кто там сидит. А потом в окошко смотрел. А дядя Паша сто раз ходил и дёргал. А потом ко мне пришёл и спросил, где бабушка Анюта. А я побоялся и сказал, что не знаю. А что она в Сомово не сказал. А они все собрались и в тубзик стучали. И Анюту звали. А потом топором открыли и фонарём в дырку светили. Анюту смотрели. А я потом спрятался.

А взрослые, хоть самые умные, но глупые. Они думают, что можно умереть. А умереть нельзя. Как же это ты умрёшь, когда уже живёшь?! Это же всё никуда не денется! Это же так понятно. А взрослым не понятно! А бабуля сказала, что дядя Вася умер и надо идти смотреть. А мы пришли, а я посмотрел. А там совсем не дядя Вася был. Там просто лежал… ну и никто! Не настоящий. А я начал говорить, что это не дядя Вася, чтобы они не плакали. А мне сказали, что я плохо себя веду и нужно помалкивать и причукнуть. А дядя Вася из угла смотрел и улыбался. И палец к губам показывал, чтобы я помалкивал. А его и не видел никто. А потом неинтересно было. Потом «не дядю Васю» закопали. А мне потом дали печенья и конфет дядю Васю вспоминать. А я их не стал есть. Они чужим пахли. Я их ребятам раздал. А Вовка сказал, что и я помру. Вовка дурак. Он говорит, что раньше меня совсем-совсем не было, а потом я родился. А я и раньше был всегда. Только забыл уже. А ещё можно солнечные лучики бодать. Только надо быстро успеть. Они всегда в сторону отскакивают. А ещё если сильно-сильно зажмуриться и терпеть, то можно увидеть, кто в темноте живёт. А там и не темно вовсе. Там интересно! А взрослым плохо быть. В машинки нельзя играть. Или чтобы никто не видел. А то засмеют. А если ты шнурки не умеешь завязывать, то тоже засмеют. А я никогда взрослым не буду. Я тут лучше останусь.

24.11.11 Художник.

...а ещё к нам дядька ездил. Он что кому не нужно забирал. А ему всё нужно было. Он не всегда ездил. Иногда. Он ко всем ездил. У него лошадка такая была, с тележкой. Она такая, как корыто деревянное. На колёсах. У него там лавочка была, а сзади корыто такое большое. А он на лавочке сидел. А от лошадки верёвки такие. Он за них управлял. Какую потянет, туда она и поворачивает. Он за них рулил. А ещё там слова нужно знать, чтобы лошадкой управлять. А у каждой лошадки нужно свои слова. А если другие слова, то она не поедет. А дядька был Дедок. И все говорили, что он Дедок. А он всё брал! Он и одежду брал, и книжки, и другие штуки всякие. Он всё в корыто складывал. И железо старое с крыши брал. Он денежки взамен давал. А сколько – неизвестно. Сколько давал, столько давал. Он сам знал. Он молчун был. Ничего не говорил. Только укал и рукой махал. Мы ему гирбулики подкладывали, а он укал на нас и рукой так прогонял. Слазил и гирбулики выкидывал. А мы ему ещё дощечки подкладывали. Он их тоже выкидывал. А я ему раз две книжки дал, а он взял. И две копейки дал. Ничего себе! А книжки плохие были. Они испорченные были. Только тяжёлые. Там карламаркса был. Там сначала листочки чистые такие, гладенькие, а потом такая копирка прозрачная, а за ней карламаркса на картинке. Такой с бородой и важный. Бабушка сказала, что он буржуй. А я карламарксу разрисовал, а он непохожий стал. А копирку оторвал, чтобы солдатиков сводить. У меня книжка есть, а там про революцию и картинки. А там и красные и белые. А белых интересней сводить, у них шинели такие. Они похожей получаются. А красные плохо получаются. А у меня много с карламарксой книжек. Они в ящиках. А какие я Дедку отдал, они плохие. В них Витюшка из ружья стрелял. Оно пульками воздухом стреляет. А он сказал, что ружьё всё, что хочешь прострелит. Только не железо. Железо пули не берут. Я карламарксу принёс, мы их поставили и Витюшка в них пулял. Только он их не прострелил совсем. Прям вообще! Пульки туда навтыкались и всё. А потом так открываешь, а она прям на картинке карламарксы открывается. И листать не надо. А другие листочки на пульках прикрепились. Зыкански! А у меня ещё Сталин есть и Ленин. Только в Ленина нельзя стрелять. А в Сталина можно. Его разоблачили. А Витюшка не стал в Сталина стрелять. Он сказал, что у него обложка специальная. Непробиваемая. Специально, чтобы не стреляли. А я карламарксу Дедку отдал. А он мне две копейки дал. А можно газировки попить два раза. Зыкански! А Дедок тряпки с лавки снял, положил карламарксу и накрыл. И сел сверху. А другие книжки он в тележку кидал. А я ему сказал, что у меня ещё много есть. Новые! Что я ещё сейчас принесу. А он на меня стал ухать и рукой махать. А потом встал с лавки и лошадку начал трогать. Кнутом её по заду два раза как огрел! И говорит – мумцу, мумцу. Прямо громко так. А потом я не видел, когда он ещё приезжал. А может и не приезжал. Бабушка говорила, может помер. Он Дедок был.

Художник. 23.11.2011 г

Его подожгли днем. Так говорили. Вроде бы какая-то компания пекла картошку рядом, и огонь перекинулся по трухе, которой дерево было окружено на несколько метров вокруг. Я ничего этого не видел, а внимание обратил только после заката. Солнце уже зашло, а какой-то его отсвет не спешил угасать.
-Что ты туда все смотришь? - спросил сосед- Дерево горит, а ты, небось, думаешь почему там светло?
- Так пламени же нет!?
- А оно изнутри горит. Глянь, какое красное!
Тогда я понял, что красное оно не в свете заката. Солнце уже пару часов освещает другую часть земли. Красное оно само. И еще я понял, что меня беспокоило подсознательно. Это звуки. Непривычные звуки. То хлопки, то глухие удары, то, как будто кто-то пытался свистнуть в два пальца, но у него не получалось. Вокруг дерева творился какой-то обряд: молчаливый и не заметный для тех, кто не смотрит. То ли птицы, то ли летучие мыши, а скорее и те и другие, плюс неизвестные стаи насекомых (я раньше не видел, как насекомые собираются в стаи) вырывались из еще не ставшей красной части ствола, и, поэтому теряющейся в ночи, как бы возникая из неоткуда, взмывали ввысь молчаливым облаком, а потом тем же облаком обрушивались в огонь верхних веток. Другой сосед, наблюдавший это рядом со мной, научно развеял мое замечание о массовом самоубийстве потерявших кров обитателей.
- Они так избавляются от блох и клещей, - пояснил он.- Те жара не выдерживают. А перья птицы выдерживают!
Я принял объяснение. Практически всех волновал вопрос: что будет дальше? Если дерево рухнет на дачную электролинию, то пиши пропало. Придется долго и нудно ее восстанавливать. Если упадет на высоковольтную, то свет восстановят и, причем, не за наши деньги. Погаснет Рамонь и др., не имеющие к нам отношение. Но дерево падать не собиралось. Оно, то вдруг утрачивало свой красный цвет и сливалось с ночью, то внезапно, как будто из самой ночи вырывался салют из искр, не уступающий праздничному фейерверку, а потом после восторженных возгласов наблюдателей из другой области чернеющего пространства вырывались неправдоподобно длинные языки пламени неестественно красно-черного цвета. Как будто дерево пыталось оградить окружающее от этого адского жара, но не в силах сдержать его отворялись его старые язвы, и это пламя вырывалось наружу. Уже начинался рассвет, и вся пиротехническая фантасмагория смотрелась не так эффектно, даже казалось, что все так и останется, но дерево начало падать. Я уже ушел в дом, когда услышал треск. Не сухой треск падающих веток. Это другое. Как из песни – трещит земля, как пустой орех, как щепка трещит броня. Казалось, что что-то сейчас обрушится на все. Я выскочил из дома. Дерево стояло. Потом еще были звуки, которые я не могу передать. Наверное, они были понятны лишь другим деревьям… И тут стало ясно, что дерево наклонилось. Оно клонилось, как в замедленном кино и в какой-то момент лопнуло, расколовшись от основания.
Не хочу говорить об эффектах, о пламени, которое, наконец, вырвалось из сдерживающей его оболочки, о том, что рассвет наступил не вовремя, что его опередили…
Дерево падало. Оно обрушилось на высоковольтную линию и порвало ее как струны на гитаре, завершая свой последний аккорд. Свет на дачах погас, вернее на редких столбах, освещавших основные дороги. По всему небу плавали искры, как безобидные светлячки. Я, даже с такого расстояния, подставив ладонь, поймал несколько. Они были теплыми.
Пару дней к месту, где было дерево, невозможно было подойти метров на 50. Стоял жар. Линию восстановили через неделю. Электричество вернулось. Но что-то ушло навсегда. Как будто кончилась эпоха. А она, кстати, кончилась. Новый век, в который дерево не вписывалось. Сколько было ему? Не меньше ста.
Председатель признался за рюмочкой, что гора с плеч. Вот и все.
Ушли любимые актеры, поэты, забирая остатки века. Вот теперь и дерево очистило горизонт. Он теперь пуст и скушен. На полях, ставших доступными взору, жгут что-то, чтобы не перепахивать. А я все думаю, почему я выбрал этот участок?! Может потому, что с него так ясно было видно ДЕРЕВО.

Автор рассказа - талантливый человек, который часто цитируется в моем дневнике -Художник.



Из жизни и смерти дерева
Если вспомнить первое впечатление, то дерево удивило, а вот чем…? Если сказать – размером, то это будет неправильно. Да, оно было очень огромное, казалось, опустись облако чуть ниже и верхние ветки станут сырыми. Было ли дерево толстым? Нет, наверное. Было именно таким, чтобы удерживать все свои ветви, дупла со всеми их обитателями: теми, кто там свистел, кричал, хохотал ночами, жаловался на что-то и ликовал по своему поводу. Его обхватили бы человек пять, взявши друг друга за руки, если бы подошли вплотную. Но дерево, видно, не привыкло к объятиям, поэтому условий для этого не создало. Корни, выступающие высоко и не ровно из земли, не дали бы удержаться хороводу любителей обниматься. Дерево было округлым лишь издалека. Обходя его вблизи, округлость эта исчезала. Завороты, выступы, арки и вырвавшиеся корни-ноги то заставляли отходить, то подпускали ближе. Часть ветвей давно высохла. Какое-то время казалось, что дерево давно не живое, но вдруг из бурелома серых, переплетенных деревянных костей вырывалась зеленая буря новой жизни.
Это дерево удивило меня именно тем, что я его почти не замечал. А ведь оно закрывало почти пол горизонта, когда я смотрел на закат из окон дачи. И все же я его не замечал. Оно настолько было частью окружающего мира, что, казалось, что по-другому и быть не может. Менялась сама местность, очевидно подстраиваясь под это дерево…
Под деревом было хорошо в любую жару. Не просто тень, а прохлада. Как будто могучие корни забирали ее у глубоких подземных родников, а потом нижние ветви раздавали всем, кто приходил к дереву в гости. Больше оно ничем не могло одарить…
Годы. Первые владельцы участка наскоро прибили к нему какие-то доски, чтобы сидеть, стол и еще что-то. Успели повесить качели. Долго ходили по бурьяну и в счастливом алкогольном прозрении объясняли друг другу, как здесь все будет. Они были довольны деревом, оно им подходило. Больше я их не видел. Довольно скоро следующие владельцы с не меньшим азартом расхаживали по участку, планировали. Дерево оказалось помехой их планам, и они быстро и со знанием дела вырубили широкую полосу коры, похожую на прорисованный кривой рукой пояс. Больше этих владельцев я тоже не видел. Да и вообще больше у этого участка не было никаких владельцев.
Дерево засыхало долго. Девять лет. Потом еще стояло лет пять… К брошенному участку быстро привыкли окружающие и стали использовать его по мелочам. То машину быстро разгрузить, чтобы потом аккуратно сложить в подворье. Пару лет на дереве размещались ульи. Метрах в четырех над землей вырубили площадку, подогнав под естественный размах сучьев, и разместили разномастные домики, слепленные из обветшалых кусков дерева.
Дерево частенько ругали, когда от него отделялся сук и с грохотом летел вниз. Хотя чаще ругали тех, кто его погубил. Всем было ясно, что не хватит ни сил, ни средств, чтобы его распилить частями для безопасности. Тем более, что по обе стороны от него проходили линии электропередач: высоковольтная и местная дачная.