На шкуру убиенного медведя

На шкуру убиенного медведя,
Распятую в подрамнике причуд,
Смотрю, не прорицая и не бредя,
Не обсуждая ни гламур, ни блуд.

А надо б разделить сию добычу
На всех, кто вожделел, травил, страдал,
Но я врагов своих бездумно кличу
На пир души, предчувствуя скандал.

Мне жаль бездарно вскрытую интрижку,
Как не_взгноённый временем нарыв.
Из жути суть, как из берлоги мишку,
Я поднимаю, тушу оживив;

Чтоб, умилившийся случайным сходством
С тем, кто любовью публики согрет,
Ты не увлёкся похотью и скотством,
На ней рисуя злом автопортрет.

Любовь не может быть грехом

Любовь не может быть грехом:
Всё ею созданное – свято.
Не нужно думать о плохом,
Коль сердце пламенем объято;

Коль дух, свободою влеком:
Ломает данности границы;
Коль тело в травы босиком
Со всей беспечностью стремится.

Но выкатят из горла ком,
Размыв слезами крокодила,
Слова, не ставшие стихом,
Коль нелюбовь их выводила.

Цените грядущего классиков

Цените грядущего классиков,
Пока они живы, цените;
Вам шанс незначительный, масенький
Даётся от высших наитий.

Цените, пока их дыхания
С вопросами вашими слиты:
Их Слово крушит расстояния,
Как капли воды монолиты.

Цените, прошу вас, пожалуйста,
Их глас, что касается тверди,
Себя не лишайте их жалости:
Любите, надейтесь и верьте.

Никто не торопится в классики:
Их жизни, признав, сохраните,
Коль звёзды хулой не погасите
В зените, прославив в граните.

Ночь уронила на порог, как самотканую прохладу

Ночь уронила на порог, как самотканую прохладу,
Тоскою вышитый итог, сокрыв иллюзией преграду.
Дерюжкой старой тишину на путь сомнений настелила:
Не позову, не обману, на страсть я стала старше, милый.

Тобой назначенный обет на «нет» свёл все мои попытки
Тебя увидеть или свет в конце тоннеля долгой пытки.
Сама с собою тет-а-тет ту бесконечную беседу
Веду я столько долгих лет, уверовав в твоё: «Приеду…»

Молясь, чтоб был здоров, богат, послами шлю в твой дом удачу,
Как хитро-мудрый адвокат, молчу без паузы и плачу.
Уходит ночь: назначил срок ей прокурор небес – Ярило.
Причудой утренний звонок: «Просите, боль заговорила.»

Вор был, как банный лист пристав, речист, навязчив и неистов –
Судеб переписал устав любовно-беспристрастный пристав.

Тульские пряники, тульские ружья

Тульские пряники, тульские ружья,
Тульское чудо – живая река;
Плёсов песчаных таят полукружья
Предков заветы, их дарит Ока.

Пусть раскидала по русским просторам
Судьбы наследников воля планид,
Тёплую грусть по былым разговорам
Память сердец для детей сохранит.

Помню улыбку седого дедеки:
«Льдом раньше времени встала Ока…
Немцы… Фашисты… мальцы, да калеки…
Мы победили! Не мучь старика!»

Помню отца бесшабашную удаль:
«Будут ракеты взрывать тишину!»
В синь беспричинно: «Увижу ли… Буду ль…»
Верю! Летают! И … Не обману!

Помню советы певуньи-бабули:
«Олюшка, мальчиков наших жалей!
Женская доля беречь их от пули:
Силу черпай из лесов и полей!»

Пряники тульские, тульские ружья…
Сколько вас было? Сколь выпадет впредь?
Помните! Верьте! Не кнут и остужье –
Светлая память не даст умереть.

* Остуда - размолвка, обида, досада; остужий - спорщик, человек, который любит ссориться.

Тебя, на святость обрекая, как сто вагонов под откос

Тебя, на святость обрекая, как сто вагонов под откос,
Я отпускаю. Вот такая любовь – ты до неё дорос.
Пойми: не я в том виновата, что слаще мёда в пене рос,
Дороже серебра и злата был аромат моих волос.

Ты, мной просимое когда-то, на блюде страсти преподнёс
И охранял мой сон крылатый, как верный, но голодный пёс.
Но не проси о невозможном: тебе рассвет, а мне закат,
Я для тебя – печаль о прошлом, и ты ни в чём не виноват.

Себя, к забвенью обрекая, как лодку в море без весла,
Я отпускаю. Вот такая любовь, что я переросла.

Я совесть твоя, и твоё искупленье

Я совесть твоя, и твоё искупленье,
Я счастье твоё: и Эдем, и Содом,
Я тот огонёк, что ласкает поленья,
Чтоб светом наполнился сумрачный дом.

Ты радость моя и моё отреченье,
Земная юдоль и небесная высь,
Ты эхо беспечное в слоге сомненья,
Что держит и гонит, прося: обернись.

В нас демон и Бог: вдохновенье и тело
Ведут бесконечный, как миг, диалог
О том, как безумно тебя я хотела,
О том, как желанье ты не превозмог.

Страданий полунощная наперсница

Страданий полунощная наперсница,
Сегодня ты парадно-полнолика.
Банальщина, но хочется повеситься
На равнодушьем отражённых бликах.

Всё б рассказать, но сразу не получится;
Покаяться б, но тянет в грех, как в петлю;
Обидеться б, но ленятся разлучницы;
Я ж, как всегда, с разоблаченьем медлю.

Безумный мир, по что планиды грабятся:
За страсти скоморошьи и портянки,
За скачки и полёт над сеткой-рабицей,
За боль сердец, что лечат наперстянкой?!

Одна душа на полнолунья корчится
И дёргает до судорог орбиты,
Бельмом в глазу небесная наводчица;
Но с ней давно мы безнадёжно квиты.

Мудрость, раскрываясь чашей лотоса

Мудрость, раскрываясь чашей лотоса,
Мимо войн, дерзаний и величья,
Ускользает ароматом кротости,
По надёжной глади безразличья.

Глупость, потревоженная завистью,
Бьётся по судьбе горластой птицей,
Ищет, увлекаясь, ждёт и мается,
Падает, чтоб вновь кричать и злиться.

Вечность и с цветком, и c Божьей птахою
Бережно-слепа безумьем стужи:
Изомнёт, изнежит, разбабахая,
И уронит там, где обнаружит.

Со дна затмений кратким откровеньем

Со дна затмений кратким откровеньем
Придёт твоих отчаяний кинжал,
На грудь моих игривых отречений
Коль руку ты над сущностью разжал.

Но в силу родовых недоумений
Гармония разрух и мятежа
Проникновенно таинству прочтений
Не даст нам шанса рока избежать.

И торжествуя над невинной тушей
Под гром оваций нудный, как обвал,
Ты душу в тишине невзгод послушай,
Которую, как девку, продавал.

Ни оправданий гнев, ни обвиненья
Тяжёлый и навязчивый туман
Тебя проводит по тропе сомненья
В одну из самых заповедных стран,

А к сути неизбежной принадлежность,
Чиркнув по небу крылышком стрижа,
Вернёт тебя в мою любовь и нежность,
Не веруя, не требуя, дрожа.

Ноябрь, по прошлому алея, обдав волною мирных шествий

Ноябрь, по прошлому алея, обдав волною мирных шествий,
Ласкает старою аллею, но по привычке против шерсти.
В ней, сострадательно жирея, в который раз с ним удивлюсь я
Тому, как плен оранжереи мы смело именуем Русью.

Пересадив у мавзолея былых затей седые ёлки,
Идеи новые лелея, чтим, пуще правды, кривотолки.
А сердце рвётся на просторы, где колыбель свобод качали
Вожди несбыточного «скоро», безумств, иллюзий и печали;

Чтоб те, кто чресла греет в кресле, сжав в лапах скипетр и державу,
Забыли «кабы» все и «если», трудом увлекшись для забавы.

Не лови ворон – зеркала тянут жуть, словно сталь магниты

Не лови ворон – зеркала тянут жуть, словно сталь магниты:
По любви бы я в них прошла – пусть хоть склеены, хоть разбиты.
Отвернись от них, не смотри: в мутных бликах и краски лживы.
Если б был ты в душе, внутри, то остались и чувства б живы.

А теперь ты для нас пропал: лёд стекла, поглощая стужу,
Королевство кривых зеркал обратил в мир людей, наружу.
Я былая в зрачках витрин, там, где мальчики-манекены,
Словно ленточки для смотрин, тянут нервы и режут вены.

Лобовик протри изнутри; светом фар мигнёт отражатель.
Нет меня в зеркалах, смотри: только ты – былой обожатель.
Светофор проезд обагрил – год за три: Пути не лужайка.
Шёлк дороги прикрыл акрил – зеленей не дадут, езжай-ка.

Вера нам на всех одна дана, но слова… Они порой так странны

Вера нам на всех одна дана, но слова… Они порой так странны:
Звукорядом ловит Сатана в повседневность шорохи сутаны.

А как часто не найдя ответ, мы за ним спешим на поле брани
Путать аргумент и арбалет, словом походя смертельно раня?

Не видна причастия вина к истине: ни много и ни мало,
Хоть одна, до горечи, до дна и душа, и капля из бокала.

В нашем тазике страстей не меняют воду

В нашем тазике страстей не меняют воду –
Та ж она, но чуть грязней от любви к народу.
Как его нам не любить, коль, томим от жажды,
Ноги мыть и воду пить норовит тут каждый?!

Долог путь, да в сборах скор тот, кто злато-сбрую
Потерял, идя на спор, но базар фильтруя,
Правду-матку заменив сказкою и сплетней:
Пусть на час, но ты Халиф, дай, Бог, не последний.

После мойки: хоть в потоп, хоть в пожар, хоть в трубы
Бабу с возу, и в галоп – люди, кони, срубы.
Музыкант, гончар, пиит, пей, даруй и страждай,
Помня, истина гласит: не омыть ног дважды

В нашем тазике обид и любви народа –
Всякий может быть убит, коль не видит брода.

Не ремесло, но хобби лоботряса

Не ремесло, но хобби лоботряса
Толкает по бумаге карандаш;
Ночных тревог бесформенная масса
Из бреда входит в мозговой вираж,

Чтоб, зацепив случайные картинки,
Слова, дрожа в калейдоскопе фраз,
Нашли к сердцам заветные тропинки,
Иль сгинули… когда бы не про вас.

Их плодотворней, чем известный веник,
Иль менее прославленный бизон,
Безвременьем гонимый, шизофреник
Сливает в осень, обострив сезон.

Настроив память на предел печали

Настроив память на предел печали,
Я тело погружаю в негу вод;
Подъемля волны томные: желали,
Гошу их в омуте страстей: приплод,

Где лаской из купели неизбежность,
Словам не веря, доверяя сну,
Перемножая правую бережность
На левую, нечаянно блесну.

Врата вселенной – зев гонимой самки –
Притянут, стадностью закоротив,
В гнев, праведный, банальной перебранки –
Защиты Левия святой мотив.

Чтоб левитаций истого судейства,
Опорожнённый трезвостью, бокал
За действо, окрылённого злодейства
Ты с парадизной леностью акал.

Истинного золота земли Яуза вертлявая намыла

Истинного золота земли Яуза вертлявая намыла
Там, где водяные сберегли с лешими в ручьях-лужайках силу.
Изумруды чистые ветлы ветер рвёт, срываясь на берёзках,
Тополь, что раздет и суетлив, с ясенем тягается в обносках.
Клён вульгарной томностью кичлив, истерично, беззащитно тонок…
И на всё: надеждой на разлив вечная пронзительность сосёнок.

Ты так хотел, чтоб победила плоть

Ты так хотел, чтоб победила плоть,
И новой жизни искорка забилась,
Не в нашей власти – в праве лишь Господь
Послать двоим любви бессмертной милость.

Я так хотела, но вселенский страх
Сжимал в тисках, как реку жмёт плотина,
Тебе я объясняла впопыхах,
Что думать мне о будущем противно.

И так, желаний развилась спираль
В прямую: бесконечную прилежность,
Перечеркнув надежды и мораль,
И суету, и высоту, и нежность.

Дождь нудней, чем китайская пытка

Дождь нудней, чем китайская пытка,
Всё стучит и стучит мне о том,
Что цыганского счастья кибитка
Затерялась в тумане густом;

Что была зачтена нам попытка
От оседлости выстроить дом,
Сад взрастить, ограничив калиткой
Память предков о веке былом.

И мотивам холодным с улыбкой
Я внимаю, но дрёмой влеком,
Дух, свободой укрыв, как накидкой,
В сон уводит жестоко – силком.

Затянув, словно струнку на скрипке,
В дождь тропою неписанных глав
Из тепла накрахмаленной зыбки
Рвёт, с крылами коня оседлав.