[cut Читать дальше...]

 Послушай
Послушай: шаги мои странно и гулко и остро звучат в глубине переулка, от стен отражаясь болезненным эхом, серебряным смехом. качаясь на пьяных своих каблучках, куда я такая? - не знаю, не знаю, мой голод, мой страх. Как ангел барочный, наивной любовью моей позолочен, убийственный мой. Однажды тебе станет жаль этой ночи, всех этих ночей не со мной. Послушай: шаги мои дальше и тише и глуше, сырой акварелью, размытою тушью становится мой силуэт. Я таю, и воздух меня растворяет, и вот меня нет. Есть город, деревья, дома и витрины, и странные надписи на осетрином, фигурная скобка моста. И до отупенья, кругами, часами, вот женщина с темными волосами, догнал, обернулась, простите. Не та. Не знаешь, теряешь, по капле теряешь, по капле, как кровь. Не чувствуешь, я из тебя вытекаю, не видишь, не спросишь, куда я такая, и сколько шагов моих гулких и острых до точки, где мир превращается в остров, не обитаемый мной - огромный, прекрасный, волшебный, холодный, ненужный, пустой.

 

 

Женщина, которая уходила по частям  
Сначала она высыпала свой бисерный смех в круглую жестяную баночку из-под кинопленки и выслала почтой DHL на деревню дедушке. Потом сгребла в охапку душистые разноцветные сны и подарила одному хорошему человеку прямо на улице. Затем пошла на вокзал, сняла ячейку в камере хранения и оставила в ней до лучших времен свое желание в хрустящем пакете, перевязанном ленточкой. Настроения, которых был полон шкаф, сложила в сундук, аккуратно пересыпав нафталином, и оставила себе только одно, самое серое, дорожное. Настал черед привычек: каждая из них была помещена в стеклянный флакон с притертой пробкой, флаконы выставлены в кофр, изнутри обитый бархатом, а кофр забыт в парикмахерской. Она съела свою улыбку за завтраком, посыпав корицей, между ложкой творога и сдобной булочкой. Нерожденные поцелуи раскрошила из окна голубям. Сохранила голос на Диск 3, 5 (А:) и выбросила черный пластиковый квадрат со скошенным уголком, не церемонясь, в мусоропровод. Свое легкое яблочное дыхание выпустила в воздушный шар и долго-долго смотрела, как он тает в вечернем небе. Потом присела на дорожку, молча, сонно, равнодушно. Закрыла глаза, вспыхнула белым и исчезла. 

Если у вас дома есть женщина, посмотрите, может, она не вся.

 

 

*** 

Я хочу заболеть.
Очень сильно. А лучше — смертельно.
Чтобы видеть твой страх.
Чтоб тобой завладеть безраздельно.
Таять воском. Песком
Уходить сквозь любимые пальцы, 
Чтобы, жаждой влеком, 
Ты не мог от меня оторваться.
Чтоб, тоскою томим, 
Ты не мог на меня наглядеться.
Чтобы взглядом одним
Поражать тебя в самое сердце.
Чтоб меня на руках
Ты качал, от бессилия плача.
Чтобы видеть твой страх…
Я хочу на подушках горячих, 
Разметавшись в жару, 
Утопая в багровом тумане, 
Обещать: не умру.
А потом — не сдержать обещанья…
Ускользнуть, улететь, 
Пасть в разверстую пасть пустоты…
Я боюсь не успеть
Сделать всё это раньше, чем ты.

 

 

Кровосток
Одеваться в черное. Плакать черным. Это так по-бабьи - и так по-вдовьи. Все-то разное с ней у нас, кроме цвета глаз, но мои - оленьи, ее - коровьи. Ну зажми мне рот чем-нибудь, давай, перекрой невидимый кровосток, а не можешь губами - хотя бы дай, черт с ним, свой носовой платок. Ты не знаешь, как я до тебя жадна, я бы выпила, съела тебя одна, я б зажмурясь вылакала до дна, под язык, подкожно и внутривенно, беспощадно, яростно, откровенно. Только, видно, третий закон Ньютона чтим тобой превыше других законов, и поэтому с равной ответной силой ты всегда стремишься к чужому лону, и кого-то еще называешь милой, и целуешь чьи-то глаза коровьи, а мои уже заливает кровью, я не знаю, чем закрыть эту рану, я не знаю, сколько еще осталось. Я, наверно, слишком рано сломалась. Я, наверно, больше уже не встану. Я, наверно, стану бескровной куклой - белый воск, шелка и холодный бисер - или просто вся распадусь на буквы бесконечных этих надрывных писем, что летят, летят, как стрела без цели, всё летят, сливаясь с лазурной высью, в изумительные акварели, между звезд летят и планет, конечно, и других прекрасных небесных тел, всё летят - и это продлится вечно. Ну а ты - слезай. Прилетел.

 

 

Смотри

Скажи, любезный мой дружок, 
как по-испански "сапожок"? 
Смотри, как мне к лицу твой орден 
четвертой степени ожог. 
Смотри, как я смеюсь в ответ - 
второй такой под солнцем нет;
когда оно к чертям погаснет, 
я для тебя добуду свет. 
Я у открытого огня 
на поражение меня 
согрею зябнущие руки, 
чтобы теплей тебя обнять, 
чтобы теплей тебя укутать 
и никому не отдавать. 
я буду для тебя жива, 
я буду кобра и сова, 
смотри, какие самоцветы 
я достаю из рукава. 
Я для тебя пойду за край, 
смотри, вот два билета в рай, 
а хочешь, так возьми их оба, 
но, ради бога, не теряй. 
И даже если ты остыл, 
смотри - 
мне нужен только ты. 
И только мне одной под силу 
спасти тебя от слепоты.
   

 

Заводная птица
Хочешь, я буду писать для тебя, писать высоким и мертвым штилем? Хочешь, просто друг друга пришпилим к настоящему времени, будем в нём вечно гореть янтарным огнём, двумя зрачками голодного тигра. Но не молчи, не молчи вот так, будто решил всё давным-давно, а то я подумаю, что вино вот это, вот этот хлеб - последнее, что я с тобой делю, что ты исчезнешь, пока я сплю. Хочешь, я буду просто смотреть? В реках горькой воды на треть, всадники близко; скажи мне: киска, я не хочу стареть, и я накрою твой лоб ладонью. Ты мог бы любить благородную донью, а выпало пьющую девочку с обветренными губами - их не возьмет ни одна помада, - пообещала из глупой бравады, что бросит первой, тебя не спросит. Да нет, не бросит.

Она не сможет, она боится, в ее груди заводная птица тихонько шепчет: не уходи. В лоне её золотая змейка тёплыми кольцами вьётся нежно; что ты, не бросит тебя, конечно, так что придется всё самому. знаешь, я пережила чуму, голод и разных бед до хрена, и я умею ценить живых, пока отзываются на имена. Но когда мы ляжем в одну кровать, подумай, стоит ли отогревать мое бедное сердце, чтобы потом с этим покончить одним звонком. А впрочем, поздно: пока ты занят, девочка с бронзовыми глазами, та, что зовет себя зимним цветком, плачет от страха крутым кипятком, плачет, выкашливая со слезами колкий гортанный ком.
 

 

Мышкины слёзки

Ну что же мне делать с тобой таким? Объявить джихад одному неверному? Вывернуться наружу кавернами, рубцами белёсыми: смотри, дорогой, вот так бывает, когда ты с другой, похоже, будто прижгли папиросами или вытравили кислотой. Но всё некрасивое между нами по умолчанию запрещено - складывай белоснежные оригами, носи тончайшие кимоно, веди себя, как подобает принцессам, а свои воспалительные процессы оставь докторам - пусть они решают; впрочем, пожалуй, тебя украшает вон тот перламутровый шрам.

 

Ты так упоительно безнаказан, и веришь, что слёзки мышиных полчищ не отольются однажды разом, что всё не накроется медным тазом, а мыши - да разве их всех упомнишь. Нет, я не пугаю тебя геенной, вообще ничем тебя не пугаю, дай бог тебе после жизни бренной низвергнуться в самую бездну рая. Нет, я не ведаю, как должно быть, и как могло бы - не знаю тоже, не будь такою я узколобой, не будь такою я толстокожей. Ну просто прости мне мои печали, мои бессмысленные обиды, ночные бденья с убитым видом над чашкой с горьким соленым чаем. Прости, что я не могу быть гордой, прости, что я от всего устала, прости, что я с расписною торбой, прости, что я со своим уставом. Прости, что мерой своею меряю, кто здесь авель, а кто здесь - каин, прости, что я никогда не верю, что каждый новый ожог - случаен. 

 

 

Будет день
Будет день, я привыкну к тебе, 
Ты привыкнешь к моим мужчинам, 
И к болезненной худобе, 
И к слезам моим беспричинным, 
И к тому, что я много знаю, 
И к тому, что я много пью, 
Что не складываю - вычитаю
жизнь свою.
Будет день, надо лишь дожить.
Сев на пряничного коня, 
Ты беспечно сможешь кружить
По кругам карусели звездной.
Станет просто любить меня.
Очень просто.
И очень поздно.

 

Король 
Побудь, коль хочешь, снежным королём, кто ласкового слова не обронит, как не обронит медного гроша скупой. С тупой, глухой, напрасной болью в левом подреберье я жду подачки, на лету ловя щепотки нежности, что разжигают голод и расширяют, словно белладонна, и без того огромные зрачки. А сердце - это просто стробоскоп, взрывающийся нестерпимо ярким холодным светом каждую секунду; на волосы ложится пепел дня, мне пахнет кварцем йодом и бинтами и хлорной известью, не мучайте меня. Король мой - оборотень, я же знаю точно, ты столько раз подкрадывался ночью в медвежьей шкуре, белая лавина густого меха, жадного огня. И вот взахлёб, схлестнувшись языками на брудершафт, до дна, до самой сути, до атома друг друга переняв. Мне пахнет кладбищем в седых разводах мха, сырой землей и мятыми цветами, всё исчерпаемо, пресытилась летами, всё предсказуемо, не мучайте меня. Побудь, коль хочешь, снежным королём, дыши на индевеющие руки мои, не грея, подразни меня со скуки. Я потерплю, ведь я люблю как кошка, я Галатея, мраморная крошка, безродная, не ровня королю…

 

***
Как хохотала бабушка моя
карминный рот и золотые зубы 
прикрыв воротником опавшей шубы
и в волосах уснувшая змея
вдруг просыпалась, вскидывала брови
и уползала в гущу темной крови
по-стариковски деснами жуя
так долго хохот в голове дрожал
как колокол, как брошенный кинжал

пугливое, неловкое дитя
от ужаса как выхухоль кряхтя
напрасно билось в длинных рукавах
рейтузах, валенках, пальто, огромной шали
и лисьей шапке, вытертой на швах
стучало сердце
легкие дышали

зачем взрослеть, когда нас не спасут
и все равно наступит Страшный Суд?
зачем, когда любой из нас умрёт?
когда нас ждет схождение во ад?
я понял всё, я возвращаюсь к мами
роди меня, пожалуйста, назад
верни меня, пожалуйста, вперед
младенческими чистыми ногами
перевари меня, родное чрево
повесь обратно яблоком на древо
поверь
я буду несказанно рад