Я хочу танцевать, рисовать, играть на рояле, писать стихи. Я хочу всех любить - вот цель моей жизни.  Я люблю всех.  Я не хочу ни войн, ни границ. Мой дом везде, где существует мир. Я хочу любить, любить.  Я человек,  Бог  во мне,  а я в Нем.  Я зову Его, я ищу Его. Я искатель, ибо я чувствую Бога. Бог ищет меня, и поэтому  мы найдем друг друга. Вацлав Нижинский

Нижинский был легендой при жизни, но еще большей легендой стал после смерти. Загадка его личности притягивает художников, драматургов, романистов, кинорежиссеров, балетмейстеров. Особенно усилился интерес к его личности после выхода в Париже в 1953 года «Дневника» Нижинского. В 1971 Морис Бежар поставил ставший знаменитым на весь мир балет «Нижинский, клоун Божий». В 2000 году Джон Ноймайер создал свою версию, которую назвал «Нижинский». О знаменитом танцоре ставили документальные  и  художественные фильмы. В Театре на Малой Бронной в Москве успехом пользовался спектакль «Нижинский» по пьесе Гленна Бламстейна — пьеса обошла многие театры мира. Легендарный танцовшик до сих пор вызывает интерес, хотя вся его творческая биография укладывается в какие-то 10 лет жизни, но зато какие!

 Вацлав Нижинский поражал зрителей необыкновенной способностью "зависать" в воздухе. Во время прыжка он мог сделать более десяти вращений, что в то время было абсолютным рекордом. Расстояние от авансцены до задника Вацлав покрывал одним прыжком. Говорят, что он мог прыгать выше своего роста... не за это ли его называли "Бог танца"? 

  Нижинский родился 12 марта 1890 года в городе четырехсот церк­вей — Киеве. Ему дали имя Вацлав, крестили в Варшаве в римско-католическую веру, веру его матери.

 На предварительном экзамене в 1900 году комиссия отобрала Вацлава в числе шести дру­гих мальчиков из ста пятидесяти претендентов. Он сильно робел и едва отвечал на вопросы экзаменато­ров, так как убранство дворца на него про­извело подавляющее впечатление. Но знаменитый Николай Легат, солист Мариинки, заметив необыкновенные ноги и великолепно развитое тело соискателя, на­стоял на том, чтобы его приняли. 

  Никогда раньше Вацлав не знал такого: шесть смен нижнего белья, три форменных костюма — чер­ный на каждый день, темно-синий праздничный, се­рый полотняный — на лето; два пальто — в том числе зимнее с тяжелым каракулевым воротником; кожаные ботинки и легкие туфли для дома. Форма воспитанников напоминала мундиры слушателей Па­жеского корпуса — на высоком бархатном воротнике красовалась вышитая серебряная лира — эмблема школы. Фуражки с двуглавым орлом походили на армейские.  Самую боль­шую радость Вацлаву доставило танцевальное трико и на­стоящие балетные туфли. Педантично аккуратный, Нижинский всегда заботился о своей одежде,  выглядел подтянутым и опрятным.

  Успехи Нижинского оказались настолько ошелом­ляющими, что директор училища предложил сделать его штатным артистом Мариинки за два года до оконча­ния учебы, что было событием неслыханным, не имев­шим прецедента в истории Балетной школы. Гордый и счастливый Вацлав просил тем не менее позволить ему закончить учебу в положенное время и по соб­ственному желанию оставался в училище до оконча­ния. Но Мариинский театр как мог использовал его талант, и в 1907 году ему поручили одну из главных ролей в «Павильоне Армиды». 

Выпускной спектакль проходил в Мариинском театре. Зал с золотым бархатным занавесом и тяже­лыми пирамидами хрустальных подвесок люстр за­полнил цвет санкт-петербургского высшего общества. Давали моцартовского «Дон Жуана», и имя Вацлава стояло на афише рядом с Обуховым и Легатом, а партнершей Нижинского была Людмила Школяр. Успех молодого танцовщика превзошел все ожида­ния. Артисты Мариинки и товарищи по балетной школе окружили его, поздравляя, а он только улыбался со слезами на глазах.

  Федор Иванович Шаляпин пришел за кулисы и, повернувшись к Петипа, сказал: «Разве я не говорил вам давным-давно, что этот маль­чик станет гордостью России?» — и, расцеловав Вац­лава, добавил: «Славушка, прошу тебя, продолжай танце­вать так, как сегодня».

  Зимой 1909 года Вацлав встретил чело­века, сыгравшего особую роль в его судьбе — и как артиста и как личности, — Сергея Павловича Дяги­лева, который пригласил Нижинского участвовать в организуемых им «Русских сезонах». Это был звездный час артиста. Хотя Дягилев был почти на двадцать лет старше Нижинского, он сразу же сумел пробиться через замкнутость юноши и заво­евать его дружбу, которую, несмотря на ссоры и споры, Вацлав неизменно хранил. Дягилева сразу же при­влекло его сильное, гибкое тело, удивительная комби­нация мальчишеской манеры поведения с необыкно­венной мягкостью и ровной, спокойной силой — глав­ной чертой характера Нижинского.

 До 1913 года Нижинский был ведущим танцовщиком дягилевской труппы. Он исполнил свои самые знаменитые партии в постановках М. Фокина — главного балетмейстера «Русских сезонов»: «Карнавал», «Видение розы», «Шехерезада», «Дафнис и Хлоя», «Петрушка». «Дягилевские сезоны» принесли Нижинскому славу «первого танцора мира». Видевший его скульптор Огюст Роден говорил, что Нижинский «один из немногих, кто мог выразить в танце все волнения человеческой души». Марсель Пруст писал другу о Нижинском: «Я никогда не видел подобной красоты». А великая Сара Бернар, увидев Нижинского в роли Петрушки, воскликнула: «Мне страшно, я вижу величайшего актера в мире!»

Среди всех людей, которых я когда-либо знал, Дягилев, конечно, значил для меня больше всех. Он был гением, великим орга­низатором, открывателем и воспитателем талантов, с душой художника и grапd seigneur, единственным че­ловеком с универсальным талантом которого я могу сравнить с Леонардо да Винчи.                                  Вацлав Нижинский

Вацлав Нижинский во время работы над балетом. 1916 

Увидеть Нижинского, познакомиться с ним, просто дотронуться до него мечтали сотни светских дам. Чтобы завлечь Вацлава, они прибегали к всевозмож­ным уловкам, которыепочти всегда разбивались о неусыпную бдительность Василия. Нижинский не замечал изоляции, не догадывался, что Дягилев умышленно подвергал его строжайшему уединению. Время Вацлава заполняла работа и дружба с Сергеем Павловичем. Близкий круг друзей — Бенуа, Бакст, Стравинс­кий и Нувель полностью удовлетворял его.

  Нижинского мало назвать танцовщиком, в ещё большей степени он был драматическим актёром. Его прекрасное лицо, хотя оно и не было красивым, могло становиться самой впечатляющей актёрской маской из всех, какие я видел.                           Стравинский

В каждой роли — восточного раба, русского кло­уна, Арлекина, Шопена — он создавал яркий, непов­торимый характер, перевоплощаясь настолько, что с трудом можно было поверить, что это один и тот же артист. Для всех оставалось загадкой, в какой из ро­лей больше всего отражалась его сущ­ность. Менялось все: лицо, кожа, даже рост. Неиз­менно присутствовала только одна постоянная вели­чина, соnstanta — его гений. Когда он танцевал, все  заворожен­ные его перевоплощениемзабывали о Нижинском как о личности, и полностью отдаваясь со­здаваемому образу.

 Для Вацлава Нежинского танец был более естественным, чем речь, и никогда он не был в такой степени самим собой, таким счастливым и свободным, как в танце. В тот момент, когда он ступал на сцену, для него не су­ществовало ничего, кроме роли. Нежинский самозабвенно на­слаждался самим движением, самой возможностью танцевать. Но никогда не старался выделиться, зат­мить других или придать собственной роли больше значимости, чем входило в намерения балетмейстера. Нижинский был до конца гармоничным и нередко сдерживал себя, чтобы лучше вписаться в общий ан­самбль. И все же исполнение Вацлава Нежинского было настолько великолепным, что он казался солнцем, освещающим остальных танцовщиков. Его присутствие на сцене наэлектризовывало других артистов и они работали на пределе возможностей. Бытовало всеобщее мнение, что балет лишался части ве­ликолепия, если в нем не было Нижинского.

   Ждали  новый  балет  —  балет  Нижинского! 

В программе зна­чилась прелюдия Дебюсси «Послеполуденный отдых фавна», вдохновленная изысканной эклогой их сооте­чественника Малларме. Сумеет ли этот русский ар­тист передать дух Древней Греции, воссозданный дву­мя выдающимися французами? Какова будет его ин­терпретация? Ждали чего-то совершенно отличного от фокинских балетов, но никто не предполагал уви­деть новую форму искусства.

Все двенадцать минут хореографической поэмы зрители сидели неподвижно, ошеломленные настолько, что даже не пытались проявлять свои чувства. Но как только занавес упал, началось почти невообразимое. Крики одобрения и возмущения сотрясали воздух подобно раскатам грома. Невозможно было услышать голос соседа. Бешеные аплодисменты и свист смеша­лись после окончания одного из самых захватываю­щих спектаклей в истории театра.

Огюст Роден, сидевший в ложе рядом со сценой, встал и закричал: «Браво! Браво!» Другие засвистели. Неслись возгласы; «Бис! Бис!», «Сногсшибательно!», «Нелепо!», «Неслыханно!», «Бесподобно!». Взрывы ап­лодисментов нарастали. Все громко делились впечат­лениями. Интеллектуальный Париж раскололся на два лагеря: рго и соntrа «Фавна». Но одобряющих спек­такль зрителей было большинство.

Занавес поднялся, и «Послеполуденный отдых фавна» был исполнен во второй раз. Публика про­должала неистовствовать. Сергей Павлович побежал в гримерную к Нижинскому, где уже собрались Бакст и другие. «Это успех!» — воскликнул Дягилев.

«

Нет, они не поняли меня», — покачал головой Вацлав. «Да нет же, все чувствуют — произошло событие огром­ной важности». В гримерную стекались друзья, балетоманы, журналисты.  Нижинского окру­жили, поздравляли, утешали... Царил неописуемый хаос. Никто толком не знал, что произошло, кто победил, ус­пех это или поражение, — так после решающей битвы вначале точно неизвестно, кто же выиграл сражение.

Подошел Роден и со слезами на глазах обнял Вацлава: «Мои мечты осуществились. И это сделали вы. Спасибо». Теперь Нижинский почувствовал, что его действительно поняли, по крайней мере те, чье мне­ние имело для него значение.

  Постановки Нижинского вызвали бурные споры. Кто-то утверждал, что они лишены яркой художественности, кто-то увидел в них провозвестие техники балета будущего. Возможно, последние оказались правы. Поздние мастера — Джордж Баланчин, Ролан Пети, Марта Грэм, Морис Бежар, Джон Ноймайер — многое переняли из того, что было открыто и предвосхищено Нижинским-танцовщиком и Нижинским-постановщиком.

  Сенсационный парижский сезон 1912 года подхо­дил к концу. Критики еще продолжали ломать копья, обсуждая новаторство «Фавна», а время и мысли Сер­гея Павловича уже занимали будущие творческие планы. Нижинский тоже был задействован в них.

Художники и скульпторы предприняли на Вацла­ва настоящую атаку — его лепили, рисовали в каранда­ше и в масле. В прошлом Бланш, Бакст, Серов и дру­гие ловили черты его лица и движения, но приходилось воровать мгновения, когда Нижинский бывал свобо­ден — жест, позу за кулисами или в репетиционном зале. Среди многих теперь решил лепить Нижинского Роден. Договорились, что после утренней репетиции Вацлав будет приходить к нему в ателье позировать. Нижинский начал позировать Родену. Обычно сам Сергей Павлович отвозил его в студию, иногда он ездил туда один, а Дягилев приезжал за ним. Сначала Роден сделал множество карандашных эскизов, про­явив страстный интерес к зарисовке каждой мышцы своей модели. Нижинский позировал обнаженным. Наконец Роден остановился на позе, которая очень походила на позу микеланджеловского Давида. Ни­жинский терпеливо позировал часами, а когда уставал, Роден усаживал его и показывал наброски. Сергей Павлович не на шутку встревожился так быстро возникшей между престарелым скульптором и молодым танцовщиком. Родена и Нижинского связывало духовное родство художествен­ных натур. Роденовская скульптура Нижинского так и не была закончена: Дягилев постоянно находил предлоги, чтобы помешать сеансам. Его рев­ность сделалась неуправляемой...

Женитьба на Ромоле фактически поставила точку на балетной карьере Нижинского. Он ушел от Дягилева, в семье родились две девочки- Кира и Тамара. После отъезда на гастроли в 1911 году Вацлав Нижинский больше никогда не возвращался в Россию. После разрыва с Сергеем Дягилевым и его труппой, он выступал самостоятельно, пробовал заниматься хореографией. С 1917 года у него начались приступы шизофрении, говорят так на него подействовало отлучение от танцев и сцены. Болезнь прогрессировала, и остаток жизни он провел в психиатрических лечебницах.

Нежинский умер на руках у Рамолы 8 апреля 1950 года в Лондоне. Через три года его прах перевезли в Париж и похоронили на кладбище Монмартра.

После смерти Вацлава Нижинского доктора исследовали его ноги.

Они предполагали, что особая структура кости позволяла Вацлаву совершать немыслимые прыжки, благодаря которым он стал знаменитым. Паталого-анатомическое вскрытие не обнаружило ничего необычного.