Цитата сообщения Katrynka О людях войны (из повести «Автобиография войны») Олена Степова

С Олегом мы познакомились случайно. Даже вынужденно. Так сказать для исправления ошибок его камуфлированных коллег, а проще говоря, мне нужно было срочно сделать укол обезболивающего после дружелюбного общения в стенах комендатуры с представителями новой власти.
Таковы реалии 21 века в Украине, вернее в оторванной от неё части Луганщины. Комендатуры, автоматы, допросы, следственные ямы, надзиратели из числа бывших зэка, дознаватели из числа наркоманов, прессинг, НКВД, доносы, обвинения в пособничестве…
Больно было слышать, как кто-то с Большой Земли, выступая по телевизору, кричал «вы сами этого хотели». Сколько горя принесло это безликое «вы» виртуальное и провоцирующее сознание множественностью.
В начале «холодной русской весны 2014» по моему городу бродила лишь сотня проплаченных вечномитинговщиков, которые постоянно толклись у дверей ПР/КПУ в надежде подработать массовкой.
После событий Майдана мы называли их «титушатня» или «гречкоклюи». Им было всё равно кого любить. Если бы этой тусовке дали приказ идти под многоцветными флагами сторонников свободной любви, никто бы не отказался, лишь бы платили бы деньги.
Мохерово-нафталиновых бойцов информационно путиноспасительного фронта, успешно готовили с десяток лет, прикармливая гречкой в партийных офисах, и бюджетных митингах. И вот их звездный час. Когда-то они были востребованы от выборов до выборов, а сейчас, каждый блокпост нуждается в присутствии иконодержателей, создающих картинку для рашатв и моральной поддержки самих «освободителей»,так как убеждать самих себя в важности и высокой миссии стало трудно.
Сколько раз я видела, как СМИ пытаются показать массовую поддержку боевиков жителями Донбасса, но, увы, если с холодным разумом, не затуманенным навязываемой ненавистью к Даунбасу, внимательно присмотреться к статистике и фактам, то, как бы ни представляли нас оплотом рашизма, картинка не складывалась.
Ну не было массовой поддержки этой вакханалии, не было. Ни шахтерами, которых у нас в городе 18 000, ни интеллигенцией, если не считать собранных по команде руководства города бюджетников, стандартно поддерживающих всё, на что указывал перст нашего градоначальника.
Даже мохеровые бабушки, собранные в поддержку «русского мира» на площади моего города выглядели редкими одуванчиками на камуфляжном поле.
Вот, хотя бы последние «выборы». Массовость на участках была организована статьями в местных СМИ, где было указано, что только в этот день, один раз в году, можно получить соцкарту без которой нельзя вызвать «скорую помощь» и получить медобслуживание. Наш одномандатный избирательный округ насчитывает почти 172 000 избирателей, которые раньше могли проголосовать на 145 избирательных участках, но любители «русского мира» открыли всего пять, на которых и была отснята массовость людей, пришедших за соцкартами. Массово? На одном участке чуть за тысячу людей, массово?
Конечно, были те, кто хотели. И в «русский мир», и «умереть в России», и «просто бабла хапануть», и «отжать», и «реально стать властью». На войну шли каждый за своим.
Вот у меня знакомые поддерживают русский мир по причине возможного введения в Украине «ювенальной юстиции». Доказать им, что в России этот закон, только под другим соусом действует, невозможно. Они верующие. Им сказали в церкви, что «укры» заберут детей на усыновление в Америку.
Другой мой знакомый очень хотел стать чиновников. Получил три высших образования, экономист, но без блата не мог всунуться в исполком. Теперь он власть с личной охраной и автоматом. Как он говорит, элита ковалась в 90-е, поэтому нужно не упустить шанс сейчас, когда меняются элиты, хотя соглашается с тем, что экономикой в новоотжатом государстве и не пахнет.
Но были и другие. Те, кто не верил, что может победить абсурд, и даже те, кто боролся, и даже разъяснял, и даже вёл партизанскую войну. Просто нас не совсем было слышно за автоматами, танками и ГРАДАМи. Поверьте, это глупо и страшно выйти против обезумевшей, вооруженной толпы, ведомой и хорошо оплаченной.
С марта 2014 года власть в нашем городе менялась, как в известном фильме «Свадьба в Малиновке». Наплывала в город волнами «призрака», «донского казачества», «сербов», «чеченов», «терров», «ополчения», унося каждый раз очередную жертву или выкуп.
Под марку «войны», борьбы с инакомыслящими и очищения города от правосеков, набегающие в город отжимали дома и машины, грабили села, угоняли скот, разбирались с личными обидчиками, конкурентами, должниками и даже родней. Удивительно, но во времена набегов, те, кто поддерживал «русский мир» тоже боялись выйти из дома или потерять имущество. «Русский мир», как и «русская любовь» навязчивы и беспощадны в своем стремлении отжать.
Всё лето мы жили под обстрелами и обысками, гадая над шевронами и флагами, пытаясь понять разницу разнофлажья «защитников» и своё место на карте Украины. Нам кричали Донбасс-это Украины, а потом менялась риторика правительственных элит, и вот уже информационное пространство указывало, что Даунбасс, населен исключительно маргинальными ватниками. Мы уже не понимали, на каком фронте нам ждать поражения.Информационная война велась со всех сторон. Поэтому политически уже всё настолько сложно, что уже никто ничего не понимает и просто старается выжить.
Сначала власть города убеждала людей в необходимости русского мира и страшила киевской хунтой, потом клялась в любви казакам, проклиная хунту и Россию, потом, прочувствовав безденежье вспомнила про «рідну Україну», и так же резко осознав ожидающую на той стороне уголовную ответственность за бардак, снова возлюбила казаков.
Запутавшиеся в информационных ловушках и виражах власти сограждане, просто махнули на всё это рукой и погрузились в работу. Последней каплей, хотя, какой каплей, лавиной, накрывшей город с головою, и не дающей шанса на «подумать» и «оценить» стало 100% вещание рашатв. За две недели вещания половина моих знакомых, которые были против этого всего и активно высказывали свою проукраинскую позицию, свободно употребляли слова «нацики», пересказывали страшилки, и сомневались в правильности изгнания Януковича.
Наверное, глупо копаться в прошлом, выискивая корни зла. Оно разрослось, укоренилось, стало злокачественной опухолью на моей земле и, теперь убивает нас всех, отравляя своим бессмыслием, выживает нас с родной земли, отцовских домов, рушит мечты и планы.
Ведь те, кто митинговал, икононосничал, голосовал на референдумах, возмущался действиями новой «хунтовской» власти уже и не рады всему, уже бы и назад, и уже бы гнать «новых бандитов», но, во избежание шагов назад, автомат в спину, карабин к голове, и зенитка в огороде.
Ну, да Бог с ними. История нас всех и оценит, и посчитает, и расставит по полочкам. Я хочу говорить о людях, с которыми свела меня война. О странных, непонятных, озлобленных, влюбленных, таинственных, грешных, светящихся, сильных, слабых, потерянных и нашедших себя. Просто о людях войны. Их истории, их судьбы это лучший рассказ о войне.
Я собираю по крупицам и боль, и радость, и нелепость. Пусть будет. Нельзя отрекаться от Родины, земли и земляков. Нельзя ненавидеть камень, лежащий на твоей земле, лишь за то, что ты ударил об него ногу.
Я родилась и живу здесь. Я не хотела, но на мою землю пришла война. И теперь я иду со своими земляками, захваченная этим потоком слёз и неся крест войны. Я несу его вместе с ними…
….Олег подчеркнуто называет себя ополченец первой волны. Не казак Национальной гвардии Всевеликого войска Донского, которые заполонили город, резко подмяв под себя все структуры власти, не боец Юго-Восточной Армии ЛНР, а именно, член «Народного ополчения» или, как указано в его удостоверении, он член «Формирования граждан "Охрана общественного порядка и государственной границы" ……. горисполкома». На «сепара» или «казака» может обидеться. Казаков считает мародерами и пьянью, а «сепов» марионетками Кремля или, как он их называет «кремлядями».
Да, тут в смене приоритетов, власти и течений ногу сломишь. Все со всеми воюют, никто никого не слышит и все правы. Поэтому можно встретить ополченца, который против ЛНР и "укров", а можно встретить тех, кто за ЛНР, но против казаков и русских.Чудное место.
Поэтому, когда война приобрела явные абсурдные черты, он решил, что главная задача для него удержание города в рамках приличия. Район погружался в хаос, участились грабежи и мародёрства. С этим надо было что-то делать.
Война меняет людей, перекраивает жизни и судьбы. До войны он был врач «скорой помощи», сейчас, как он говорит, самый выгодный сотрудник милиции «два в одном» и пьяного задержать, и проверить на наличие алкоголя в крови, и отрезвить искателя приключений.
Пока он делал мне уколы, мы успели разговориться, поругаться (ну не могу я держать язык за зубами), почитать друг другу стихи, обсудить политическое, экономическое и даже геополитическое будущее города, и, как оказалось, у нас совпадают взгляды по многим вопросам.
Так возник удивительный мост доверия между людьми с разными позициями. Когда в перерывах между болевыми приступами и действием «Диклофенака» я рассказала ему свою «Утопию» он долго ходил с отрешенным взглядом, приезжал ко мне с выписками из Интернета по макроэкономике, комментированным законом «О местном самоуправлении», скупил на рынке всю литературу по сельскому хозяйству и требовал продолжения лекций по развитию коммунальной собственности, и отказу от партийной системы в государстве.
Оказалось, достаточно заразить человека любовью к земле, чтобы стереть острые зубья непонимания и вражды. Так мы и стали общаться. Разные, враждующие стороны, нашедшие точку соприкосновения в любви к своему городу.
Поэтому я не удивилась, когда однажды вечером, он привез к нам домой кучу грязных и перепуганных детей. Они жались друг к другу. Четверо. Три девочки и мальчик. Возраст от трех до шести лет.
Олега всего трясло. Хотя он врач-милиционер, видел всё, а тут.
-Поможешь,- спросил он, придерживая, как бы обнимая детвору,- у меня дома ничего такого.Блин, я не знаю, что с ними делать,-сказал он растерянно.
-Спрашиваешь,-открыла я руки принимая их в объятья, - мать где?
Он покачал головой, закрыв глаза. Я всё поняла.
Мы завели детвору во двор. Пока хлопотали, как их помыть, покормить, я отвела Олега в сторону.
-Откуда они?
-Новосветловка,-он сел на ступеньки,-мы ехали из Луганска, а они идут, по дороге, представляешь. С ними девушка была,-он снизил голос,- я её в больницу отвез, лекарства купил, она сейчас там.
Олег показал рукой, мол, садись возле меня.
-Она вся в крови, - покачал он головой,- кровотечение, поэтому сразу отвез в больницу, может, спасут.
-Их мать,-уточнила я,-слава Богу, я подумала сироты.
-Только двоих, самых маленьких. Она мне сказала, что двое её, а двое сироты,-Олег закурил,- родители их погибли, она их себе забрала. Ей двадцать пять лет. Мужа убили.
-Будем молиться, выживет, я верю,-я взяла его за руку,-и ты верь, надо нам, у них никого нет.
-Да знаю,-бросил он резко,-сука, б…ть -он заругался,-не могу, какие у неё глаза, ты не видела. Черные, пустые и гордые. Как у тебя, когда к нам привезли. Тебе больно, а взгляд презрительный, с насмешкой. Такой, что чувствуешь вину за весь мир. Блин, бабы, ну за что вас так? Мы ехали, смотрим, идут дети, женщина, все в крови, грязные. Остановились и к ним. Она увидела нас, выпрямилась, плечи распрямила, голову подняла, как царица, и упала. Сознание потеряла.
Олег рассказывал, нервно ломая спички и рассыпая вокруг себя табак из разорвавшихся сигарет.
- У меня ж аптечка в машине. Я с Егором был. Тот паек раскрыл, детвору кормит. А я девчонку откачиваю. Думали, всё. Глянул, ноги в крови. Всё понял. Эх,-он махнул рукой,- война, падла. Доигрались, б...ть. Когда пришла в чувство, -продолжал он,- мы расспросили, кто, что, думали, сейчас поднимем всех, найдем собак, перестреляем. Спрашиваем, помнишь, кто обидел, где. И тут,- он затянулся,-она так спокойно говорит: «Меня изнасиловали русские солдаты». Мы, б…ть и о…ли,-выругался он.- И ты представляешь, она четко это говорит, веришь ей, понимаешь, так не могут врать, веришь. Когда её эти ублюдки поймали, она детвору из под развалин вытаскивала, вещи выносила, дома горели, так она успела детей в подвал пихнуть. Сколько над ней издевались, не помнит, сознание теряла. Потом бросили её под забором, люди нашли, откачали. Отвели в Новосветловскую больницу, там тоже давай, видимо, расспрашивать, и она им то же самое, представляешь, нашим «меня изнасиловали русские солдаты». Её выгнали из больницы и отказали в помощи, мол, врет, укропка, наговаривает на русских. Звери, понимаешь, звери,-он опять выругался,-прости.
-Да ладно, я понимаю, -сказала я ошарашено,- звери!
- Она нашла детей и пошла, куда глаза глядят. Дома нет,мужа нет,-горько сказал Олег,-хорошо, что мы нашли. Если бы кому такое сказала, за русских, ну, ты понимаешь.
-Понимаю,-сказала я. Ещё бы, как я понимала. Удивительное свойство народа, врать самим себе.Совок. Я не понимаю, почему так, но здесь достаточно большая категория людей, которые верят в придуманный ими самими мир, ложь, ту версию, что подходит именно им. Переубедить их нельзя, не реально. Это, как защитная реакция организма, что ли. Всё плохо, а они твердят, у нас хорошо, это у соседа плохо.
Олег уехал, так как переживал за женщину. Хотя, не должны были отказать ему в просьбе осмотреть её, но нервничал. Мы покормили и вымыли малышей. Мои заняли их рисованием, прибежала кума, принесла вещи. Мои-то большие, на детвору и одеть не чего было.
На душе было гадко. Страшно за женщину. Страшно за детей. Страшно за себя, у меня тоже дети. Мой тихий и яркий мир чернел с каждым днем, выгорал, становился пустым, зиял чернотою душ. Я боялась людей, понимала абсурд происходящего и боялась разочарований.
Странно, но именно страх разочароваться в близких, был доминирующим у нас, будем, говорить проукраински настроенных. Мы боялись общаться с людьми, чтобы не потерять надежду и веру в то, что мир не сошел с ума.
Мои земляки, степняки, что же с вами? Кто украл ваши души? Кто закрыл ваши глаза? Кто затуманил ваш рассудок? Для чего это всё? Во имя чего? Рассудит ли нас Бог, осудит ли, не знаю. Здесь люди без суда друг друга осудили.
Олег приехал на следующий день в приподнятом настроении, Марине, он уже знал её имя, успели сделать операцию, и она будет жить. Правда, тут он снова почернел, у неё не будет детей, никогда.
Я успокоила, что, мол, главное жива.
Через неделю он отвез их в Новошахтинский лагерь беженцев. Тогда это был единственный путь в безопасность без документов. Я боялась за детей, ведь у них не было свидетельств о рождении, просила остаться у нас, но переубедить не смогла…
…Где-то в середине сентября позвонил Олег, и озадаченно спросил, не знаю ли я какой травы, а я его уже подсадила на свой чай, чтобы снять зубную боль:
- Лен, у Машки зубки режутся, а в аптеках нет ничего, может травки какие есть, я тебя в степь отвезу,-огорошил он меня просьбой.
- У Машки,- я быстро соображала. Олег в разводе, малышей нет,- у Машки, у Маринкиной,-дошло до меня,-ты ездил к ним? Как они?
Я ругалась, мол, что не сказал, я бы подарок передала детям.
-Так это, смутился он,-забрал я их от туда, у меня они теперь живут. Таки дела,-выдохнул он в трубку.
На следующий день мы уже были в гостях. Он рассказывал, что сильно переживал, постоянно думал об этом тихом семействе, растерзанном войной. «Душа болела, как чувствовала»,- вспоминал Олег, обнимая Машку, которая засыпала только у него на руках.
- Приехал в лагерь, а их нет, выгнали. Эта дурёха, непокорная,-улыбался он глядя на Марину,-твердила на всех допросах о, ну ты поняла,-помрачнел он,-они как услышали «русские солдаты», так и выгнали её из лагеря. Я приехал, их нет, я по всем балкам, мотался, но нашел, на берегу Киселевки, в стогу ночевали, забрал. Лена,-он помолчал глядя на уплетающих арбуз малышей,- а как нам расписаться, и детей записать на меня, ЗАГСы ведь не работают…
…Я не знаю, как закончиться эта война. Для меня, Донбасса, Украины. Я, правда, хочу разобраться в причинах побудивших людей убивать и предавать, просто, чтобы понять, просто, чтобы не повторилось.
У ненависти, страха, лжи и предательства тысячи перекошенных лиц, у любви только одно. У неё всегда светятся глаза, с ней тепло и спокойно. Она стирает границы и делает непонятное понятным. Любовь смотрит глазами Олега на засыпающую Машку. Я хочу, чтобы мир так смотрел на нас, убаюкивая и ограждая от войны.
Ради избранных, Господь сокращает время скорби. Ради избранных, Господь хранит города. Я найду на моей горящей земле пятьдесят праведников, чтобы остановить войну. Шесть из них я уже нашла.

====

Война не щадит и тех, кто её призвал. Люди войны. Они шли на блокпост, брали в руки автомат, молились о погибели украинского народа, читали лекции детям в школе, вкладывая в неокрепшие мозги свои правила ненависти, рассказывали подругам о распятых младенцах, сеяли семена страха в души окружающих. Кто они, принявшие иллюзию за веру и веру превратившие в иллюзию? Что искали они в этой войне, что обрели?
Многие скажут, а зачем нам знать о них, у нас свои герои. Это правда. Пока одни защищали мир, другие несли в него войну. Я оказалась среди вторых. Нет, нет. Я не проповедовала войну, не разжигала ненависть к Украине, я просто волей судьбы оказалась на территории этих людей, хотя с рождения считала эту землю своей любимой, малой Родиной. Оказалось, что теперь у каждого своя родина, и каждый над ней видит свой флаг.
Люди войны. Можно ли это применить к тем, кто оказался заложником территории? Можно ли говорить о тех, кто не воевал, не призывал, а жил, работал, выполнял свой долг, но был поглощен войной? Можно ли говорить «они призвали войну» обобщая людей, ограничивая их границами? Жернова войны просто пожирают свою жертву не спрашивая партийность, вероисповедание, статус в обществе, им все равно, на чьей ты стороне, им даже всё равно, что жертва не согласна. Мы все теперь «люди войны».
Я родилась на Донбассе сорок лет назад. Тогда здесь был мир, который не делился на укров и рашистов. Я жила здесь, как миллионы других людей, любила свой пыльный антрацитовый край, взрослела, писала стихи, бегала на свидания, училась слушать степь, понимать язык трав, родила детей, и учила их любить свою землю.
И вдруг мою обычную и ни чем не примечательную жизнь обожгла русская весна 2014 года. С первого её дня, я ищу ответ на банальное «почему». Я раскапываю, вскрываю, констатирую, фотографирую, изучаю души, судьбы, ситуации, факты. Мне кажется, это важно. Врага, причины и мотивы его поступков нужно знать, нужно понимать и чувствовать врага сердцем.
Я ловлю себя на мысли, а врага ли? Соседи, друзья, кумовья, знакомые, сослуживцы …могут ли они быть моими врагами? Нашими врагами? А могут ли быть «сепы», «ватники», «ополченцы», «любители русского мира» в той, другой стороне? Может ли человек быть врагом человека? Может ли человек, рожденный в Украине ненавидеть Украину? За что можно ненавидеть свою страну, землю, окружающих тебя и даже родных людей? Что является корнем ненависти? Что принесла война, и кто развязал войну? Могла ли начаться война в другой области Украины? Куда дойдет она? Чья жизнь рассыплется в её жерновах?
Страшные вопросы. Я боюсь получить на них ответ…
Таня. Ровеньки.
Мне позвонили знакомые. «У нас ЧП, Таня умерла. Ну, помнишь её, маленькая такая на блокпосту».
Я вспомнила её по ярким новостным сюжетам и видео в You Tube, где она, сияя праведным антибандеровским гневом призывала обратиться к Путину. «Россия нас не бросит»,-кажется так звучали её слова. Но больше она мне запомнилась по Дьяковскому разъезду.
На этом блокпосте я оказалась во время одного из богослужений, который в мае этого года проводил священник местной епархии, благословляя ополчение на защиту Ровеньков.
Меня тогда потрясло многое. Сюрреализм из войны и веры. Тот, кто должен нести любовь, благословлял на убийство. Люди в камуфляже, с автоматами наперевес, с бутылкой пива в руке, слушали вполуха проповедь, периодически отхлёбывая пиво из горлышка и переговариваясь по рации.
Священник рассказывал об ужасах, нависших над православием и русским народом, о страшных фашистах, идущих на наши города из Львова, отрядах католиков-правосеков, плане госдепа по наполнению хранилищ органами православных людей.
Изредка и невпопад поддакивающие ему камуфляжные люди пили «Черниговское» ,«1715» и курили явно не российский «Винстон». Из русского на этом блокпосту были казаки, куча оружия и русский флаг. Из православия иконы и крест.
Рядом со всем этим, словно дополняя сюрр и переводя его в кич, наполняя абсурдом и безумием на коленях среди бетонных плит, автоматов и икон, обвитых искусственными цветами, стояла дрожащая, то ли от гнева, то ли от религиозного трепета женщина. Она смотрела на проповедника глазами полными слёз и преданности, часто крестясь и практически сливаясь с землёй в коленопреклонении.
В её глазах, фигуре, жестах было столько покорности, что мне стало стыдно и страшно. Стыдно, что я подсмотрела обнаженность молящегося человека, страшно, что от всего этого веяло нездоровым фанатизмом.
Маленькая, щупленькая, скромно одетая Таня. Она была на всех митингах «против бандер». С первого дня. В первых рядах. Она готовила и стирала, кормила, поила, бегала за сигаретами для «защитников», покупая их на свои деньги, вынесла из дому вещи, консервацию, запасы.
Она была одержима победой православия и действительно ждала Путина.
«Россия нас не бросит», -так начинался её путь в никуда. «Россия не имеет права нас бросить»,-как-то растеряно звучало в середине пути. «Россия придет, надо верить и она придет», неестественно звенело пустотой в конце взрыхлённой траками танков дороги. Она верила. Но...
Бандеровцы в город так и не приехали, Путин не пришёл, Россия о ней не знала, вернее, России было все равно, есть ли «Таня» на земле. Зато пришли грабежи, казаки и голод.
Она боялась выходить из дома, чтобы не попасть под соседское «ну и где твое обещанное счастье», а потом всё же вышла…через балкон...
Знал ли священник, использовавший доверие прихожанки в своей игре, о смятении её души, о разочаровании, о мыслях, с которыми она ставила стул к перилам балкона, я не знаю и не берусь судить. Здесь у каждого своя война. Свои жертвы, свои пленные, своя стратегия. Я уже давно понимаю, что война идёт не только на поле боя и ведется не только оружием...
Палыч. Червонопартизанск.
Его все называли Палыч. Даже молодежь. Это высшая степень уважения и признания в среде шахтеров. На участке он был «батя» или «палыч», а его слово закон. О таком авторитете в 35 лет среди горняков можно только мечтать. Пик молодости, карьеры. Спортзал, бассейн, бокс. Красавица жена модельной внешности, улыбчивая, сероглазая. Двое пацанов. Погодки. Фото в соцсетях: Ялта, Гурзуф, Новый свет, Египет, Турция, Тунис. Квартира, новенький «паджеро».За таких говорят, сделал себя сам. Из семьи горняков, так сказать, династия.
В начале мая после смены кто-то крикнул «в город приехали правосеки, будут насиловать наших баб и заминировали памятник Ленина».
Смена, не помывшись в бане, рванула в город. Кто на машинах, кто на шахтном автобусе, подгоняя шофёра и пропуская остановки. Дрожали руки от предчувствия крови, уши закладывало от нахлынувшего в мозг адреналина.
Когда увидели возле памятника людей, выпрыгивали из автобуса на ходу, предвкушая драку.
Оказалось возле монумента такие же, как они, шахтеры, только с других шахт. Им сказали, что правосеков спугнули, и они позорно бежали, а подошедшие люди долго рассказывали о зверствах в других городах, сокрушались, что вот, мол, и до вас горе дошло, предложили защищаться.
Так создали первую самооборону, которая на своих авто и за свои деньги охраняла город. Им привезли оружие, но они не спросили «кто и откуда», все были на взводе. Так Палыч стал командиром. Его снова все уважали.
Теперь он приходил домой с другой работы, вместо сумки с «тормозком», вешал на вешалку в прихожей автомат, чтобы подхватить на руки, встречающих его пацанов.
Сменилась тематика фоток в соцсетях. Он, жена, дети и автомат Калашникова.
Когда ему позвонил его сослуживец, Палыц также не спеша снял с крючка автомат, поцеловал жену и детей и поставив на стол недопитую бутылку пива, пошел по делам. Ему позвонил Витюха, который отработав смену и выпив с мужиками, ехал домой. Почти у самого подъезда нарвался на патруль «народного ГАИ». Объяснения «пацаны я свой, вот ксива, я воевал, мне пох, пил за победу» не устроила блюстителей порядка и ему предложили покинуть авто, которое по новым правилам, забиралось на военные нужды. Чтобы спасти машину и доказать «кто есть кто» Витюха и позвонил Палычу…
Тихий полдень, центр жилых кварталов, солнце, небо, дети, люди, выгуливающие собачек или спешащие по делам… резкие автоматные очереди...крик…визг тормозов…кровь…накрытые тела…Это тоже война.
Палыч не уступил машину своего пьяного сослуживца «сотрудникам народного ГАИ», он верил в то, что он тоже власть и авторитет, а ещё он должен был сохранить авторитет в глазах Витька…
Палыча похоронили, как героя, погибшего от рук нациков, защищая покой Новороссии. Пришедшие на похороны шептались, но поддерживали легенду. Все говорили пафосные речи, но никто не мог вспомнить его имени.
У могилы молчала жена. Она стояла как-то отдельно от всех, не плакала, через её огромные почерневшие глаза на мир смотрела такая же почерневшая душа. Тихая и молчаливая, как осенний день.
Витюха лежит в больнице. Его мать больше всего боится, что он выживет. «Как он будет жить, зная, что его расстреляли свои»,-говорит она...
…Могут ли люди быть марионетками?Да! А кукловодами?Да! Мы, люди, марионетки-кукловоды сами ведем себя за ниточки тщеславия в мир иллюзий. Мы впускаем в свои души страх, строим для себя новое пространство из своих убеждений или заблуждений. Блуждаем по нему, забывая о настоящем мире. Мы ведем бой с ветряными мельницами и придуманными великанами. Мы такие, какими видим себя сами, и таков наш мир. Мы сами принимаем решения, кого нам судить за них?!
Андрей. Свердловск.
Я думала, что страшнее звонящих в степи после боя телефонов, я вряд ли что могу услышать на этой войне. Я ошибалась. Война многогранна. Она гримасничает страхом, меняя лица, смысл и форму.
«Тётя Лена, это Инна, а вы бы не могли к нам прийти, у нас папа повесился»,-спокойный детский голос в телефонной трубке. Чистый, без ноты истерики, слез, осознания потери, словно расставляющий на полочки чашечки. Как он страшен этот голос, ночью, в телефонной трубке.
Скорую вызвали,-говорю я спокойно, чтобы не испугать.
Да,-отвечает голос.
Кто ещё дома,- я уже почти одета.
Мама, Катя. Они с папой, а я звоню. Я всё делаю правильно,-уточняет голос.
Да, родная, правильно,- захватывая, даже откусывая, почему-то ставший твердым воздух на бегу говорю я,- я уже иду…
Андрей шахтер, не сепар, не терр. Шахтер. Когда его бригада сбежала воевать, он сидел в шахте по 3 смены. Пил кофе литрами, чтобы не заснуть. Шахту топило, нужно было следить за моторами, спасать. На работу под снарядами, дома под ГРАДАМи.
Потом, когда набегавшись по гуманитарным лагерям или блокпостам, явились его товарищи, он оказался изгоем. Он не воевал. Его троллили, ведь он оказался трусом. У него не было дома автомата, он не ездил на отжатой машине. У него вообще не было машины, он еще на неё не заработал.
У него была жена и сын и две дочки, хозяйство, ремонт дома, больная мать и его больная нога, которая плохо сгибалась в колене. Чтобы работать на хорошо оплачиваемом участке, он давал врачам взятку, чтобы те, закрывали глаза на его артроз. Начальство боготворило воевавших. А его поставили на менее оплачиваемую работу, потом сказали, что из-за войны нужно идти в бесплатный отпуск. А дома были дети. Голодные дети…
…Я включаю телевизор. Уже 9 месяцев с экрана идет агрессия, пропаганда насилия и войны. Война заменила нам жизнь. Мы ничего не видим вокруг кроме войны. Даже мирная жизнь уже страшит нас. Россия не дает дышать, давит информацией крови и паники.
На Донбассе страх был всегда. Он не связан с войной. Страх ведет шахтера по шахте. Там без него нельзя. Бесстрашие порождает беспечность. Как только ты перестаешь бояться, ты нарушаешь технику безопасности и всё. Подземный мир не прощает бесстрашия. Страх в крови шахтера, в нерве, в каждой клетке. 1200 метров темноты. Ты и твой луч от канагонки, вот и всё, на что ты можешь рассчитывать. Если он гаснет, гаснет жизнь.
А там, наверху ты смотришь телевизор, не выходя из состояния страха. Мы находимся в этом состоянии около 6480 часов.
Нас пугали голодом и безработицей, Майданом и Украиной, вуйками и украми, концлагерями и забором органов, закрытием шахт и уничтожением городов, сланцевым газом и буферной зоной, распятыми младенцами и консервами из людей, неграми и югославами, сербами и албанцами, нацистами и фашистами, фосфорными бомбами и настоящими ГРАДАМи…
Война разделила нас на тех, кто «за» и тех, кто «против». И большая половина тех, кто «за/против» уже не понимают, почему они «за/против».
Мы все, а многие и не по своей воле оказались в котле этой войны, нас всех объединил страх. У каждого он свой, как и война. Это страшно жить в страхе...
… Всё чаще задумываюсь о том, какими мы выйдем из этой войны. Людьми ли, человеками?! Перемены, происшедшие с окружающими, разительны.
Мы прожили Майдан, Крым, «русскую весну», «холодное лето» и «русскую осень». Мы видели четверо выборов и предательство местной власти. Мы ощутили все прелести преследований, угроз. А ещё обман любителей русского мира, войну, потери, нищету.
Переоценка событий происходила быстро и мучительно больно. Мир рвался по живому, оставляя за собой не только шрамы. Близкие люди в один миг стали чужими. Чужие и незнакомые стали родными и близкими.
Сначала было невыносимо страшно, потом невыносимо больно. Сейчас?! Сейчас всё просто. У каждого своя война, правда, мерило и своя чаша терпения. Мне кажется, что война просто материализовалась и приобрела формы. Мы стали ощущать врагов, различать своих и чужих. Ушло ощущение нелепости вражды между окружающими тебя людьми. Мы осознали, что мы здесь все русскоговорящие и все разные.
Раны от предательства стали затягиваться быстро. Больше нет неожиданностей, ты его ждешь. Оно здесь маленькое, гаденькое, в мелочах, но каждый день.
Идешь по городу и боишься, что подойдет кто-то знакомый и выльет на тебя ушат информации о кровавой хунте, а потом спросит, как ему оформить пенсию в Харькове. И вроде защемит сердце, но сразу отпустит, закроется от глупости безразличием. Оно устало болеть.
Уже больше не переживаешь, чем живут некоторые твои знакомые или соседи. А зачем? У них автомат и русский мир. И счастье они сами себе выколачивают.
Больше не плачешь, прощаясь с разъезжающимися друзьями, а отпускаешь, в надежде, что они помогут тебе вырваться на свободу.
Стряхиваешь, как пыль, ненужную информацию, пустые слова, лживые фразы. Просто выслушиваешь и констатируешь сообщения о чьей-то смерти. Война высушила нас изнутри.
Наши души, как сентябрьские степи, ещё живые, но безмолвные и бесцветные. На сердце трещины в ладонь, как на высохшей от безводья земле. Взгляд, цепкий, как колючки татарника. Мы не прячем головы с седыми прядями ковыля и не отводим глаз, с поволокой из тумана. Мы черствеем, холодеем, закрываясь от окружившего нас безумства.
Я уже спокойно прохожу мимо накрытого плащ-палаткой тела в камуфлированной одежде. Секундный взгляд фиксирует колорадскую ленту на автомате. Иду дальше. Не за кем переживать.
Возле магазина льют слезы поселковые любительницы русского мира. Голодают. Нет пенсии, лекарств, угля. Мимолетное скольжение по лицам: эта рассказывала об органах, изъятых у её родни, счастливо переехавшей Одессу; эта- о сваренных и съеденных младенцах Новосветловки, а эта дралась в очереди за хлебом. Я иду мимо. У меня есть, кого пожалеть.
Это жестоко, но справедливо. Мир разделился, и если это не принять, можно погибнуть.
А вот ненависти к тем, кто на митингах звал сюда русских спасателей, стоял на дорогах с иконами, угрожал, громил, бил и плевал в след, нет.
Я не научилась тратить свою жизнь на негатив. Я до сих пор не определила, что чувствую по отношению к ним. Жалость?! Брезгливость?! Нет. Скорее это пустота. Просто нет эмоций. Констатация чужого выбора, не более.
Я, как и многие несогласные с происходящим уже не спорю и не доказываю. Просто прохожу мимо, опасаясь прикоснуться к этим заражённым непонятной болезнью людям. И это ощущение у тех, кто так же прячет на груди желто-голубую ленточку. Мы радуемся выздоровлению города, когда видим проукраинские надписи и флаги-граффити, грустим, если видим совершенных потеряшек, ужасаемся, когда сталкиваемся со стеклянными глазами зомборашенных.
А вот незнакомые люди стали роднее знакомых. Мы, слившись слезами и скипевшись нервами, теперь тайно встречаемся. Пароли. Явки. «Тс-с-с-с! Не называй себя. Не называй. Главное, что ты есть и ты рядом» - так говорят те, кто приходят на так названные «единодумкы». Дожились. Раньше были квартирники, посиделки, девичники, а сейчас «единодумкы».
Люди на своей земле разговаривают шепотом, оглядываясь по сторонам. На одной из таких недавних встреч, в осеннем парке, тихонько читали Костенко, Низового и Стуса. Раньше это было не важно. А сейчас, как последняя капля веры. Как истина. Как молитва.
Мы счастливо смеялись от того, сколько пророческого в стихах и от того, что именно теперь в оккупации есть время и желание читать. Да, незабываемо удивительно чувствовать себя диссидентом холодной осенью 2014 года в Украине.
Моя знакомая из «единодумкы» работает в библиотеке. Говорит, в городе вырос спрос на книги украинских писателей. Люди с жадностью читают книги о Донбассе, людях, тайнах, его истории. Читают и о Донском казачестве, пытаясь узреть истоки или рассмотреть корни разрекламированной станицы, в которую хотят превратить город.
Посетители стыдливо мнутся, приглядываются к окружающим, озираются и, оставаясь наедине с библиотекарем, как с исповедником, просят что-нибудь почитать о Бандере, истории Украины, о Крыме, о наших степях, шахтах, легенды нашего края. Читают и местных поэтов, удивляясь, что не знали, какие люди жили рядом с ними.
Люди ищут возможность выйти к свету, не шагнуть в эту пропасть ещё дальше.
Все понимают, ещё шаг и всё. Мы застыли над пропастью во ржи, хотя нет, над пропастью во лжи, подталкиваемые в спину автоматом. А судя по последним залпам наехавшей техники, то в спину упирается уже далеко не автомат.
На днях заходила в церковь. Вдруг резко захотелось вдохнуть веры, смешанной с ладаном, потрескиванием свечей и тихим песнопением. Старушки в мохеровых шапках и пуховых шалях, изрядно потрепанных временем, что-то начищали во время служения, периодически осеняя себя крестным знаменем и подхватывая за хором какой-то псалом. Без эмоций, без света,ровно, слаженно, как куклы. Люди потеряли веру.
Я могу их понять. Здесь долго проповедовали благость русского мира, забыв о благости Господней. Мир любви заменили миром потребления.
А в зоне сейчас высокий процент самоубийств. Об этом не напишут в прессе. Эти домохозяйки, шахтеры, старики, пенсионеры ни кому не интересны были своей жизнью и никому не интересны своей смертью.
Люди гибнут от голода, заледенев от страха, потеряв свет и веру.
На войне много страшных вещей. Но это уже не важно, когда понимаешь, что страшнее всего была довоенная пропаганда. Легкая, ненавязчивая, ежедневная, пропитывающая сознание, отравляющая душу, создающая прочный и мобильный фундамент из страха, сомнений, боли и стремления защититься от всего этого.
На войне много страшных вещей. Много страшных вопросов и много страшных ответов, даже ожидание или поиск их страшит. Какими мы выйдем из этой войны? Людьми ли, человеками ли?

https://www.facebook.com/olena.stepova/posts/672919909492205
https://www.facebook.com/olena.stepova/posts/672253979558798