***
Душе так трудно выживать зимою
средь неживой больничной белизны,
под раннею сгущающейся тьмою,
за сотни вёрст от песен и весны. 

О Боже, на кого ты нас покинул?!
Земля - холодный диккенсовский дом.
Небес сугробы - мягкая могила,
в которой жёстко будет спать потом.

Но кто-то, верно, есть за облаками,
кто говорит: «живи, люби, дыши».
Весна нахлынет под лежачий камень,
и этот камень сдвинется с души.

Ворвётся ветер и развеет скверну,
больное обдувая и леча,
и жизнь очнётся мёртвою царевной
от поцелуя жаркого луча.

Мы вырвемся с тобой из душных комнат,
туда, где птицы, травы, дерева,
где каждый пень нас каждой клеткой помнит
и тихо шепчет юные слова.

Я вижу, как с тобою вдаль идём мы,
тропою первых незабвенных встреч,
к груди прижавши мир новорождённый,
который надо как-то уберечь.

***
 Мой ноябрь обознался дверью
 и стучится дождём в апрель.
 Неужели и я поверю
 в эту нежную акварель?

 В эту оттепель заморочек,
 в капли датского короля?
 Соберу лучше хворост строчек,
 холод с голодом утоля.

 Мне весна эта — не по чину.
 Неуместны дары её,
 словно нищему — капучино
 иль монашке — интим-бельё.

 Не просила её грозы я
 и капелей её гроши.
 Ледяная анестезия
 милосерднее для души.

 Я привыкла к зиме-молчунье,
 её графике и бинтам.
 Но куда-то опять лечу я,
 неподвластная всем летам.

 Ну куда же с посконной рожей
 в этот тесный цветной наряд?
 Как травинка, асфальт корёжа,
 рвусь в небесный калашный ряд.

***
Ни с орбиты ещё, ни с ума я
не сошла, и чумные пиры
принимаю твои, принимаю
и удары твои, и дары.

Распахнулись небесные вежды.
Ищет радуга встречной руки.
И надежды в зелёных одеждах
оживают всему вопреки.

***
 Конец зимы, начало лета
 соединились в слове этом,
 крича на тысячу ладов.
 И, как соски, набухли почки –
 природы болевые точки –
 в предощущении родов.

 Праматерь вздохов на скамейке,
 весна, смешны твои ремейки,
 но вновь, как в юности, клюю
 на эту старую наживку,
 твою прекрасную ошибку,
 вечнозелёное "люблю".

***
Я дарю вам нежность
с барского плеча,
как в ночи кромешность -
теплоту луча.

А за безответность
на  «прошу, пиши» -
подаю на бедность
краешек души.

Подавайте нищим
духом или сном -
то, что больше пищи
и нужнее слов.

Да не оскудеет
сильная ладонь
к тем, кто холодеет,
угасив огонь.

Рецепт

Кусочек радуги, щепотку тишины,
глоток дождя, пять капель Пастернака,
тепло ладони, краешек луны,
свежинку вечера - не много ли, однако? -
сирени кисть, соловушки фальцет,
улыбки четверть, чуточку надежды -
и вот уже, гляди, готов рецепт,
как выжить нам и видеть мир как прежде.

* * *
"Весна" Боттичелли, "Весна" Боттичелли,
летящие линии в солнечном теле,
струящийся, плавный, томительный танец,
шары золотые, хитонов багрянец.

О чудо чудес, "боттичелиев контур",
мазок, убегающий вдаль к горизонту.
В изломах материй и складках капризных –
сознание хрупкости, зыбкости жизни.

В изменчивых лицах мадонн Боттичелли
есть то, что мы втайне от жизни хотели,
всё то, что пленяет нездешнею властью –
пронзительно-чёткая формула счастья.

***
Балкон распахнуло от ветра.
Привет тебе, утро, привет!
Щедры твои тайные недра,
и чем отплачу я в ответ?

Потешить в себе ли гурмана,
отдать свою дань стеллажу?
Мой день оттопырил карманы
и ждёт, что я в них положу.

Карманы пока что пустые,
и девственно чистый блокнот
глядит, чем заполню листы я,
что, право, важнее банкнот.

Ещё поваляться недолго,
собрать свою душу в горсти,
где тряпка, утюг и иголка
порядок спешат навести.

Я дыры судьбы залатаю,
я тришкин кафтан удлиню,
и вот уже жизнь как влитая,
зовёт на свою авеню.

***
Утром, хоть сны ещё сладки,
я покидаю кровать
и устремляюсь в посадки -
воздух себе воровать.

Клёны, берёзы, осины
вытянутся в строю,
бабочки, голуби, псины
примут меня как свою.

Здравствуйте, парки и скверы!
Родом из блочной норы,
я полюбила без меры
щедрые ваши миры.

Сини и зелени море.
Тишь вдалеке от колёс.
Счастье за вычетом горя,
радость за вычетом слёз.

***
Не там, не здесь, а где-то между
жду, как гирлянды фонарей
зажгут во мне огни надежды,
и мир покажется добрей.

Намёки ангелов так тонки,
так звонки птичьи голоса.
В колясках детские глазёнки
впервые видят небеса.

Вплету в венок кружащих улиц
цвет своих глаз, волос, одежд
и затеряюсь среди умниц,
упрямиц, модниц и невежд,

чтоб притвориться, раствориться
в водовороте бытия
и стать счастливою частицей
чего-то большего, чем я.

***
Взметнулась стая птиц и скрылась в облаках.
Как мудрый сфинкс, взирает кот на крыше.
Мир с нами говорит на стольких языках,
что лишь профан их может не расслышать.

Читаю не с листа — с зелёного листа,
где с пол-росинки всё понятно сердцу.
И речь ручья проста, прозрачна и чиста,
не нужен перевод единоверцу.

Не лезьте в словари, тетради теребя.
Всё в воздухе висит, чего уж проще.
Я слышу мир людей. Я слушаю себя.
Читаю с губ и двигаюсь наощупь.

***
И даже если смерть поставит точку -
жизнь всё равно прорвётся запятой,
ростком зелёным, тонким завиточком
под каменной кладбищенской плитой.

Взойдёт весна на белом свете этом, -
а значит без сомненья и на Том,
окрасит всё вокруг защитным цветом
и защитит от смерти как щитом.