Больше того, будучи очень далеким от чопорного рационализма мистера Панглосса, переживание имеет тенденцию возникать в ситуациях всецелой экстремальности или отчаяния, когда у человека не находится никакой другой альтернативы, кроме как полностью сдаться. Что-то вроде этого произошло со мной во сне, когда мне было лет восемь. Я в то время болел и от жара почти впал в беспамятство, и в сновидении обнаружил себя распростертым лицом вниз на огромном стальном шаре, который вращался вокруг Земли. В сновидении я с совершенной уверенностью знал, что обречен вращаться в этом ужасном изнурительном кружении навсегда, и убежденность в этом была такой твердой, что не оставалось ничего другого, кроме как сдаться — ведь то была сама преисподняя, и ничего, кроме вечно длящейся боли, у меня не оставалось. Но в тот самый миг, когда я сдался, мой шар как бы ударился о какую-то гору и рассыпался вдребезги, и сразу вслед за тем я обнаружил себя сидящим на полоске теплого песка среди искореженных стальных обломков шара. Это, конечно, не было опытом «Космического Сознания», а просто переживанием того факта, что, отпуская себя в экстремальных обстоятельствах, направляешься прямо сквозь проблему, а не в сторону от нее. То, другое переживание пришло ко мне гораздо позже; оно было вдвое интенсивнее и сопровождалось тем, что скорее следовало бы назвать сиянием, а не блистающей вспышкой. Вскоре после начала моих занятий индийской и китайской философией я сидел однажды ночью у огня, пытаясь разобраться, в чем состоит правильная предустановка ума при медитации, практикуемой в индуистской и буддийской традициях. Мне казалось, что здесь возможны несколько умственных установок, но, поскольку выглядели они взаимоисключающими и противоречивыми, я старался свести их к одной-единственной — без какого бы то ни было успеха. В конце концов, с полнейшим отвращением к результатам своих стараний я решил отказаться от них всех и впредь не устанавливать для практики вообще никакой установки ума. Оказалось, что, силясь их отбросить, я отбрасываю и себя самого, поскольку внезапно тяжесть моего тела исчезла. Я чувствовал, что не обладаю ничем, не обладаю даже своей самостью, и что сам, в свою очередь, ничему не принадлежу. Весь мир стал таким же прозрачным и беспрепятственным, как мой собственный ум; «проблема жизни» просто перестала существовать, и в течение почти восемнадцати часов я сам и всё вокруг меня воспринималось, как листья на ветру в осеннем поле. Во второй раз переживание имело место несколькими годами позже, после периода, когда я пытался практиковать то, что буддисты называют «собиранием» (smriti), или непрерывным осознанием непосредственного настоящего момента, в отличие от привычной череды бессвязных отвлечений на воспоминание прошлого и предвосхищение будущего. Но вот, однажды вечером кто-то из тех, с кем я его обсуждал, спросил: «Зачем же пытаться жить в настоящем? Несомненно, мы всегда и всецело в настоящем, даже когда думаем о прошлом или о будущем». Это и в самом деле вполне очевидное замечание снова вызвало у меня внезапное ощущение потери веса. В то же время настоящее, как бы, стало своеобразной движущейся безмолвностью, вечным потоком, из которого ни я, ни что-либо другое не смогли бы выйти. Я увидел, что всё на свете, именно такое, как оно существует сейчас, это ОНО — та точка полноты, в которой должна быть жизнь Вселенной. Я понял, что когда в Упанишадах говорится: «Ты есть То!» и «Весь этот мир есть Брахман», то подразумевается именно то, что сказано. Любая вещь, любое событие, любое переживание в их неизбежном «сейчас» и во всех их собственных частных индивидуальностях являются именно тем, чем им следует быть, и это соответствие настолько точно, что они приобретают божественную весомость и оригинальность. До меня дошло с полнейшей ясностью, что ни одна вещь не зависит от моего видения ее такой; вещи существуют так, как они есть, понимаю я их или нет, а если я их не понимаю, то это тоже ОНО. И больше того, я чувствовал, что теперь понимаю, о чем могут думать христиане, когда говорят о любви Бога, а именно, что, несмотря на общеизвестное несовершенство вещей, они всё равно любимы Богом такими, каковы они есть, и что эта любовь одновременно обожествляет их самих. В тот раз живое ощущение света и ясности сохранилось у меня на целую неделю. Эти переживания, усиленные другими, последовавшими за ними, стали с тех пор оживляющей силой во всех моих писательских и философских трудах, хотя я пришел к пониманию того, что суть не в том, каким образом я чувствую, — всё равно, присутствует действительное чувство свободы и ясности или же нет, ибо чувство тяжести или ограниченности — это тоже ОНО. Но с этого момента, философ сталкивается со странной проблемой коммуникации, особенно затруднительной, если его философия проявляет некое родство с религией.

 

ЕЩЕ ОТРЫВОК-----О ПРОСВЕТЛЕНИИ...

 

 

Описание переживания редко обходится без метафор, которые, кстати, могут завести в неверном направлении, если их воспринимать буквально. Однако, читая «Набросок, для автопортрета» Бернарда Беренсона, я наткнулся на отрывок, являющийся наипростейшим и «наичистейшим» описанием этого переживания из всех, которые я знаю. Это было как-то утром в начале лета. Над липами мерцала серебристая дымка. В воздухе густо разливался их аромат. Температура была ласковой. Я помню — и мне не нужно специально вспоминать это, — как я взобрался на пень и внезапно почувствовал себя погруженным в Это (Itness). Тогда я не называл это так. У меня не было нужды в словах. Это и я были одним целым6. Просто «Это», «Оно», как в тех случаях, когда мы обозначаем грамматическую превосходную степень, или точное попадание, или интенсивную реальность, или то, чего мы всегда искали, не просто средний род какого-то объекта, а нечто ещё более живое и гораздо более обширное, чем наше персональное; то, для чего мы используем простейшее из слов, потому что у нас нет для него никакого слова вообще. Особенно трудно найти верные средства для выражения переживания в культурном контексте христианства. Хотя просветление к христианам приходит так же часто, как ко всем остальным, перед христианской мистикой всегда стояла опасность конфликта с ревнителями ортодоксии. Приверженцы христианского догматизма строго настаивают на радикальном различии между Богом и созданной им Вселенной, а также между Богом и человеческой душой.

 

 

Более того, отмечается, что познать Абсолют — это значит, стать самим этим Абсолютом. Из этого следует, что Высшее Состояние Сознания, само по себе, является Абсолютом, и, таким образом, Высшее Состояние Сознания оказывается не просто состоянием сознания, одним из многих, но единственным в своем роде состоянием, “одним без другого”. Можно сказать, что оно включает в себя абсолютно всё. Таким образом, Высшее Состояние Сознания не является измененным состоянием сознания, поскольку у него нет никакой альтернативы и оно поистине одно без другого». Комментировал эту тему и Да Лав-Ананда. Его точка зрения, выработавшаяся в его беседах и книгах, излагается в отрывке из книги «Телесное жертвоприношение внимания» (The Bodily Sacrifice of Attention): «Обычно человек полагает, что Просветление — это какие-то особые Видения. Но Просветление гораздо более тонко, безмолвно, его сущность невыразима словами. Это Бодхичитта, высшая реализация Бытия, высшая Мудрость. На этой основе возникают различные виды сияющих трансформаций, но сама Реализация настолько фундаментальна, настолько безмолвна, настолько проста4, настолько непосредственна, настолько очевидна, настолько трансцендентна, что это невозможно отождествить ни с одним из феноменов нашего существования или знания.

 

 

Что же следует понимать духовному искателю под такой «безумной мудростью?» Ответ таков: реальность неизменна, но твое восприятие реальности меняется, как только ты изменяешь сознание. Разница между тем, что было до просветления, и тем, что приходит после просветления, находится в тебе, а не в реальности. Ограниченность тоже в тебе — в твоем сознании, и когда эти ограничения трансцендированы, ты воспринимаешь существование иначе и, следовательно, относишься к нему по-новому. Твое чувство идентичности меняется. Ты переживаешь уже не себя, как отдельную, изолированную физическую форму в отрыве от всего остального в существовании, а космос, как объединенное и предельно единое целое, нераздельное с твоим собственным сущностным бытием. Карты, ведущие вас на пути

 

 

Описание переживания редко обходится без метафор, которые, кстати, могут завести в неверном направлении, если их воспринимать буквально. Однако, читая «Набросок, для автопортрета» Бернарда Беренсона, я наткнулся на отрывок, являющийся наипростейшим и «наичистейшим» описанием этого переживания из всех, которые я знаю. Это было как-то утром в начале лета. Над липами мерцала серебристая дымка. В воздухе густо разливался их аромат. Температура была ласковой. Я помню — и мне не нужно специально вспоминать это, — как я взобрался на пень и внезапно почувствовал себя погруженным в Это (Itness). Тогда я не называл это так. У меня не было нужды в словах. Это и я были одним целым6. Просто «Это», «Оно», как в тех случаях, когда мы обозначаем грамматическую превосходную степень, или точное попадание, или интенсивную реальность, или то, чего мы всегда искали, не просто средний род какого-то объекта, а нечто ещё более живое и гораздо более обширное, чем наше персональное; то, для чего мы используем простейшее из слов, потому что у нас нет для него никакого слова вообще. Особенно трудно найти верные средства для выражения переживания в культурном контексте христианства. Хотя просветление к христианам приходит так же часто, как ко всем остальным, перед христианской мистикой всегда стояла опасность конфликта с ревнителями ортодоксии. Приверженцы христианского догматизма строго настаивают на радикальном различии между Богом и созданной им Вселенной, а также между Богом и человеческой душой. Они настаивают на вечном противостоянии, и на отвращении Бога к злу и греху, а поскольку зло и грех остаются самыми настоящими реалиями, действительное спасение мира возможно, с их точки зрения, только в конце времен. Но даже и тогда ад навсегда останется состоянием постоянного заточения и наказания для сил зла. Тем не менее, и в этой системе доктрина всемогущества — ничто не может быть совершено без Божьего соизволения, даже грех — позволяет христианскому мистику высказать невыразимое: «надлежит грешить, но всё будет хорошо, и всё непременно будет хорошо, и весь порядок вещей будет хорош»7. Христианское чувство реальности зла — при том, что время и история считаются процессом преодоления зла, — настолько крепко засело в нас, что даже в нынешнем постхристианском интеллектуальном климате нам бывает трудно принять «Космическое Сознание» в качестве чего-то большего, чем вдохновляющая галлюцинация. Оно могло бы стать приемлемым, как видение некоторого «отдалённого» божественного события в будущем, но с нашим прогрессивным мировоззрением, наверное, невозможно принять его, как видение вещей такими, как они есть. И даже в описании своего собственного переживания Ричард Бёкк тоже подразумевает некое будущее время: «Внезапно, без какого бы то ни было предупреждения, я почувствовал себя погруженным в облако цвета пламени. На миг пришла мысль об огне, о гигантском пожаре в целом городе где-нибудь неподалеку, но уже в следующую секунду я знал, что огонь этот во мне самом. Сразу же вслед за тем меня охватило чувство ликования, неимоверного веселья, немедленно перешедшее в интеллектуальное озарение, описать которое невозможно. Кроме всего прочего, я не просто пришел к убеждению, но увидел, что Вселенная вовсе не состоит из мертвой материи, а наоборот, представляет собой живое Присутствие; я стал осознавать в себе вечную жизнь. Это не была убежденность в том, что я обладаю вечной жизнью, это было сознание того, что я обрел тогда вечную жизнь; я видел, что все люди бессмертны и космический порядок таков, что все вещи безупречно действуют вместе во благо всех и каждого; видел, что основополагающим принципом мира, или всех миров, является то, что мы называем любовью, а счастье каждому и всем — в конечном счете — абсолютно обеспечено. Видение продлилось несколько секунд и ушло, но память о нём и о смысле реальности, который был в нём преподан, осталась у меня на четверть века, которые протекли с того времени»8.

 

 

«Божественности нет необходимости входить в душу — она и так всегда присутствует там, невоспринимаемая». (Theologia Germanica) «Когда десять тысяч вещей воспринимаются в их единстве, тогда мы возвращаемся к Первоистоку и остаемся там, где мы, в сущности, всегда были». (Сен-цан) Это оттого, что мы не знаем, кем мы есть на самом деле, оттого, что мы не осознаем, что Царствие Небесное внутри нас, мы обычно ведем себя глупо, и часто безумно, иногда преступно, — и это так характерно для человека. Мы спасены, мы освобождены и просветлены восприятием и пониманием того добра, которое всегда внутри нас, которое до сих пор было не воспринято и не понято; просветлены возвращением к нашей вечной Первооснове, чтобы остаться там, пусть даже без познания этой Первоосновы. Это имел в виду Платон, когда он говорил в «Республике», что «добродетель мудрости в большей мере, чем что-либо иное, содержит в себе божественное начало, которое всегда пребывает там».

 

 

«Природа единой Реальности может быть познана только лишь чисто духовным восприятием человека; она не может быть узнана от какого-либо пандита (ученого человека). Это подобно тому, как луну можно увидеть только своими собственными глазами. Как можно познать ее с помощью других людей?» «Освобождение не может быть достигнуто только лишь с помощью восприятия идентичности индивидуального духа со всеобщим Духом. Освобождения не достичь ни с помощью Йоги (физических упражнений), ни с помощью Санкхьи (спекулятивной философии), ни практикой религиозных церемоний, ни обучением...» «Болезнь не вылечивается одним лишь только произнесением названия лекарства, а принятием этого лекарства. Так и освобождение достигается не произнесением слова «Брахман», а только лишь непосредственным переживанием Брахмана...» «Мудрый — это тот, кто понимает, что сущностью и Брахмана, и Атмана является Чистое Сознание, и кто понимает их абсолютное тождество. Тождество Брахмана и Атмана утверждается в сотнях священных текстов...» «Каста, вероучение, семья, традиции — всё это не существует в Брахмане. Брахман не имеет ни имени, ни форм, он за пределами таких вещей, как достойное и недостойное, за пределами времени, пространства и объектов, которые можно воспринимать с помощью чувств. Таков Брахман, и «ты — это ОН». Медитируй над этой истиной, которая находится в твоем сознании». «Высший Брахман, которого не может выразить вся сила речи, может быть уловлен только взором чистого озарения. Чистая, абсолютная и вечная Реальность — таков Брахман, и «ты — это ОН». Медитируй над этой истиной, которая находится в твоем сознании...» «Тем не менее, Единое, Брахман, является причиной множественности. Нет другой причины. Но Брахман не зависит от закона причинности. Таков он, Брахман, и «Ты есть Он». Медитируй над этой истиной, которая находится в твоем сознании...» «Неведение служит причиной того, что мы отождествляем себя со своим телом, с Эго, с чувствами, или с чем-либо еще, что не является Атманом. Мудрый тот, кто преодолевает это неведение преданностью Атману...» (Шанкара)

 

 

Две из тех историй, которые были записаны об этом суфийском святом, заслуживают того, чтобы привести их здесь. «Когда Байязида спрашивали, сколько ему лет, он отвечал: «Четыре года». — «Как это может быть?» — спрашивали его. На это он отвечал: «Бог был скрыт от меня завесой мира семьдесят лет, а последние четыре года я вижу Его. То время, которое Бог был скрыт от меня, можно вычеркнуть из жизни». В другом случае некто начал стучать в дверь Байязида и спрашивать: «Байязид здесь?» Байязид ответил на это: «Есть ли здесь кто-либо кроме Бога?» «Чтобы измерить душу, нам придется измерить Бога, поскольку Первооснова Бога и Первооснова души одна и та же». (Мейстер Экхарт) «Дух в своей чистой, ничем не прикрытой природе обладает Богом, а Бог — духом». (Рейсбрук) «Знающий и знание — едины. Это просто люди представляют себе, что они могут увидеть Бога так, как будто он стоит где-то там, а они — здесь. Но это не так. В знании — и Бог, и Я; мы — одно и то же». (Мейстер Экхарт) «Я живу, и даже не Я, а Христос во мне». Или, может быть, лучше было бы употребить глагол «проходящий» (через меня) и сказать так: «Я живу, и даже не Я, а Логос, который живет посредством меня, живет во мне так, как актер вживается в свою роль. В таком случае, актер, конечно же, бесконечно превосходит ограниченность своей роли.

 

Этот ОПЫТ НЕДВОЙСТВЕННОСТИ---САМАДХИ наиболее лаконично и четко выраженен в санскритской формулировке «тат твам аси» («ты есть То») — Атман, имманентная вечная Сущность, единая с Брахманом, Абсолютным Принципом всего существования; и конечной целью всякого человеческого существа является открытие этого факта для самого себя и нахождение Того, кто только и существует на самом деле. «В такой же мере, в какой Бог — во всех вещах, в такой же мере Он и за пределами всех вещей. В такой же мере, в какой Он внутри, в такой же мере Он и снаружи». (Мейстер Экхарт)

 

 

Я не настолько компетентен... чтобы обсуждать доктринальные различия между буддизмом и индуизмом. Достаточно будет просто отметить это, и когда Будда утверждал, что человеческие существа являются, по природе, «не-Атманом», то он, по-видимому, говорил о персональной самости, а не об универсальной Сущности. Брахман упоминается в некоторых палийских манускриптах, но не настолько часто, как в упомянутом выше учении Веданты, полностью посвященном идее тождества Атмана и Божественного и нетождественности Атмана и Эго. То, что они утверждали, и то, что Гаутама Будда опровергал, является сущностной и вечной природой индивидуальной души. «Так же, как глупый человек ищет источник музыки в самом корпусе лютни, так же он ищет душу внутри скандх (материальных и психических составляющих, из которых состоит душа и тело). О существовании Атмана, который и есть Брахман, так же, как и о других метафизических вещах, Будда отказывался говорить, потому что такие споры не способствовали духовному прогрессу среди членов монашеского ордена, который он основал. Эти дискуссии содержали в себе опасность и могли полностью поглотить в себе наиболее серьезных и достойных искателей, так как метафизические споры, являющиеся, в сущности, лишь развлечением, кажутся важными и необходимыми.

 

 

Аллан Коэн «Мехер Баба и поиск сознания» Вопрос «Кто я такой?» извечен, и именно от него пошла традиция индивидуального духовного путешествия — в поисках самопонимания, в поисках предельного смысла персональности. На протяжении всей истории различными путями выяснялось, что всё указывает на некую разновидность опыта, когда ищущий и искомое сливаются в единой реализации: «Я — Бог; нет никого другого». Мехер Баба, подобно всем мудрецам, утверждает это, как истину жизни. Вы — вечное состояние за пределами всех состояний, Древний, как называет это Мехер Баба; то состояние, которое никогда не рождалось, никогда не умирает, откуда появляется все сотворенное. Суть всего сотворенного — Бог — настолько же внутри нас, насколько в деревьях, горах, звездах и в космической пустоте. Вернее, вы — в нем. Просветление — это просто пробуждение от сновидения общепринятой жизни, порожденного основанным на Эго самоощущением отдельной самости. В просветленном состоянии все кажущиеся отдельными формы жизни и условия существования видятся, как маски Бога — как вещи, в которых божественный источник всех миров и всех существ просто предпочитает скрывать часть себя самого. Понимая это, вы видите (об этом говорят и древняя традиция, и Мехер Баба), что Бог есть Единое без чего-либо иного. Некоторые религии утверждают, что богов много, другие — что Бог один. Однако, просветленный знает, что в действительности есть единственный Бог, Великое Бытие, Древний, Космическая Личность и что «ты есть То». «Не столько ты существуешь в космосе, сколько космос существует в тебе». (Мехер Баба. «Жизнь в ее лучших проявлениях»)