В колонках играет - Бутусов - Песня идущего домой
Буква Б – не самая моя любимая литера из нашего русского алфавита, но так уж получилось, что прошедшую неделю мне пришлось провести с ней в поразительной близости. Надо выразиться яснее? Пожалуйста. Итак, сначала.
Ровно неделю я пробыла в Будапеште, столице страны Венгрии, чьё население вдвое меньше чем население одной нашей Москвы.

Мой отдых начался ровно в 10 утра по Москве – лишь только прозвенел будильник, призывающий как можно быстрее вскочить, умыться-одеться и начать собираться.
Поезд в Будапешт отходил в 22 часа, но чтобы на него сесть, нужно было сначала до него доехать. Тоже на поезде. Итак, плацкартный вагон рейса на Санкт-Петербург приветствует Вас. Следующая остановка – Москва.
Незаметно провести два с половиной часа в сидячем положении можно только в новом уютном вагоне. Но наш плацкарт точно таким не являлся, и посему на подъезде к столице нижняя часть туловища уже порядком онемела, а со стороны верхней начали доноситься первые признаки головной боли.
Чтобы наконец добраться до нужного нам Киевского вокзала, а затем и до поезда, надо было преодолеть ещё один ма-аленький участок пути – только теперь на метро. Осторожно, двери закрываются!

О, московское метро! Эти вычурные станции, грохочущие эскалаторы и бабульки в будках, орущие, что багаж нужно ставить перед собой! Поверьте мне, такого метро нет больше нигде…
А вот, наконец, и станция Киевская, надпись «Выход в город» и толпа народу с большими чемоданами. Добро пожаловать на вокзал!
На улице холодина. Подходим к нашему вагону и обнаруживаем там ещё четверых таких же замёрзших людей с сумками. Здороваемся, знакомимся.
С билетами всё в порядке, и мы заходим внутрь. Вот она, современность! Окна без щелей и бесшумные двери в купе, табло с показанием температуры «за бортом» (на данный момент 10 градусов) и биотуалеты.
Купе. Ух ты, настоящий all inclusive! Тут тебе и три полки, и кресло, и холодильник в кресле, и умывальник с зеркалом, и римские шторы на окне, и тефлоновая фирменная скатерть. И даже складная лестница на самую верхнюю полку.
Так и тянет написать, что «есть, где развернуться». Но нет. Вот что-что, а развернуться там точно не получалось. Половину купе занимал упомянутый выше умывальник с креслом, а вторую – полки. Между этими вещами оставался узенький проход, составлявший примерно сорок сантиметров.
В этом скромном обиталище нам предстояло провести тридцать шесть часов – ровно столько идёт поезд из Москвы в Будапешт. Через Западную Украину.
Можно было есть, читать, спать, смотреть на ноутбуке кино и опять есть и спать. Тем не менее, время в дороге протекало не очень уж незаметно. В день прибытия с утра хотелось уже побыстрее слезть с поезда и наконец-то отправиться в отель – разобрать вещи и привести себя в порядок.
Однако на перроне нас ждал сюрприз в виде венгерского экскурсовода Януша, радостно сообщившего нам, что до заселения в отели нам предстоит ещё три часа провести на обзорной экскурсии.
Мы мужественно вынесли испытание городом и всё же отправились по отелям. Наш стоял прямиком на берегу реки Дунай, практически в центре города. Мило объяснившись с нами по-английски, портье дал нам ключи от номера 146. Точнее не ключи, а пластиковые карточки с символикой отеля, которые нужно было просто прислонить к замку, чтобы открылась дверь.
В подробное описание нашего номера я вдаваться не буду, просто напишу три всем известных слова - «шик, блеск, красота!». Другие тут просто неуместны. Фото прилагается.


Вот. А теперь самое время перейти ещё к одной букве Б, второй за мой недельный отдых. И эта Б – первая буква в слове Братислава, названии столицы Словакии, куда мы отправились в четвёртый день поездки. От Будапешта дотуда ехать что-то около двух с половиной часов. Мы сели в сидячий вагон венгерского поезда и поехали. Как только я зашла в купе – так всё, сразу вспомнился Гарри Поттер, Хогвартс-Экспресс, ну и дальше…
Просто атмосфера здорово похожа на ту, что в фильме – застеклённые двери, уютные диванчики и тётя, катающая по коридору тележку со сладостями.
Кроме нас в купе заняты ещё два места – на одном сидит пожилая венгерка, читающая, как это ни странно, того самого Гарри Поттера, а на другом – испанец, углубившийся в чтение некой книги под названием El Nombre De La Rosa, и периодически посматривающий на наручные часы.
По мере приближения к словацкой столице в небе сгущались серо-синие тучи. Пошёл дождь, так и не прекратившийся, когда мы всё-таки приехали.
На самом деле в Братиславе достопримечательностей почти нет – разве что традиционные для европейских городов замки в центре и пара-тройка небольших, но оригинальных памятников-статуй.
На главной площади есть довольно интересный памятник знаменитому Наполеону Бонапарту - бронзовый француз, склонившись, опирается на спинку одной из лавочек. Он одет в просторный плащ, а шляпа надвинута так, что не видно глаз. На первый взгляд и не поймёшь, что этот согнувшийся чудак и есть тот самый грозный Наполеон, с которым в начале XIX века сражались за Москву русские войска.
Памятник другому персонажу, не менее знаменитому, но, в отличие от Бонапарта, вымышленному, находится на одной из оживлённых «магазинных» улиц. Из мансарды старенького дома вылетает большое ядро, верхом на котором восседает… Да, именно барон Мюнхгаузен! Смешной крючконосый мужичок как будто и правда сейчас улетит на своём ядре далеко-далеко.

Вы знаете каково расстояние от Братиславы до Москвы? А до Пекина? Или, скажем, до Южного полюса? Нет? Тогда вам нужно бежать в один из многочисленных братиславских переулков и смотреть вниз. Потому что именно там прямо на брусчатке выложен большой золотистый круг, стрелки на котором указывают расстояние до крупных городов Земли, а также до географических полюсов.
Вот вам и достойный ответ стандартным фото с подпиранием башни в Пизе или «солнышком в руках». Поверьте мне, ни у кого нет снимков в обнимку с Наполеоном или фото сидения в центре Земли…

Собирать вещи. Я не люблю собирать вещи. В голове такой же бардак как и в раззявившем рот чемодане на полу.
Никак не получается разложить всё "по полочкам", сколько бы списков я не составила. Вещей или слишком много, или их вообще нет.
Уеду сегодня в четыре. На улице холодрыга чёрт знает какой. Вдруг поняла, что скучаю по жаре. Может в Будапеште будет теплее. Да, точно будет. На яндексе написано что будет что-то около 30. Это радует, несомненно.
С ума сойти, ехать целых 36 часов. Самолётом было бы лучше.
Поедем через Украину. 4 часа на границе это тем более вынос мозга...
Зато поезд отличный. Никаких четырёхместных купе и соседей с бутылками. Вагон - международный, купе - трёхместное. Отдых с родителями это тоже иногда хорошо.
Беру любимые книги. Без них никогда не уеду, а если уеду, то вернусь.
Акунин, Маяковский и недавно снёсший крышу роман Ремарка "Три товарища". Мои отличные бумажные друзья.

Дамы и господа, гоу-гоу ту Hungary.

Никогда не читала книги по программе - а зачем? Вместо того чтобы читать скучно-пресные (на мой взгляд) истории про Древнюю Русь или Гоголя, лучше засесть в кресле с пачкой печенек и книгой рассказов, какой-нибудь фантастики. Нравится, когда автор умещает на пяти-шести страницах целую историю, да такую, после прочтения которой ещё минимум полдня ходишь с круглыми глазами и немой фразой "ухнифигасебе", написанной на лице. Из последних прочитанных мной произведений на меня такое впечатление произвели рассказ Рода Серлинга "Полуночное солнце".
Это описание одного из вариантов конца света, при котором Земля вдруг изменила свою орбиту на ту, по которой планета медленно движется к Солнцу. История художницы из Нью-Йорка и её соседки, борющейся с адской жарой в квартире, рассказано на удивление реалистично, да так, что начинает казаться, что мы и на самом деле уже на пути к Солнцу. А жара на улице это ощущение удваивает. Невероятно красивый рассказ, шокирующий в конце своим резким переходом от сходящего с ума от жары города и лопающихся стёкол к безнадёге ледяной зимы и вечной ночи.

Композиция без слов, отлично передающая настроение одиночества и обратного отсчёта... до чего?

В колонках играет - SybreeD - Nomenklatura
Знаете, ни один человек, наверное, не останется равнодушным, если ему показать гибель планеты Земля. Разрушенные города, остовы машин и зданий - при хорошем ракурсе сердце обязательно забьётся чуть быстрее. Всё, что мы привыкли видеть по телевизору, сами телевизоры, родные индустриальные пейзажи, леса и моря с пляжами - всё это настолько обыденно, что мы начинаем видеть их красоту и нужность только после того, как их не станет. Ставя себя на место героев книг и фильмов на тему конца света, невольно начинаешь думать, что... жаль. Жаль прекрасных городов, жаль громадных магазинов и тихих домиков в области, где так хорошо цвели весной яблоки. От понимания того, что это как бы ВСЁ, конец, начинает легонько кружиться голова. И одна мысль - НЕ ХОЧУ. Лучше быть смытым цунами, чем потом пытаться выжить на руинах человечества, ютиться в подвалах и драться за вечно не хватающую воду и спички.
Взглянув на мир глазами пережившего конец света страдальца, начинаешь замечать незаметное. Стрекот цикад летом, тёплый ветер весной и запах большущей ёлки в конце декабря.
Вот что я скажу, самое лучшее применение книг и фильмов на постъядерную тему - это в качестве самоучителя "Как не надо делать, чтобы так не получилось". Придумайте своё этому название...

В колонках играет - If Today Was Your Last Day
Настроение сейчас - постапокалиптическое...



Вячеслав Рыбаков - "Зима"

Возможно, кто-то, как и он, еще отсиживался в подвалах, убежищах,
бункерах. Возможно, кто-то еще не замерз в Антарктиде. Вполне возможно, в стынущих темных глубинах еще дохаживали свое подлодки, снуло шевеля плавниками винтов и рулей. Все не имело значения. Этот человек ощущал себя последним и поэтому был последним.
После того как над коттеджем прогремели самолеты - бог знает чьи, бог
знает куда и откуда, - подвал затрясся, едва не лопаясь от переполнившего его адского звука, - сверху уже не доносилось никакого движения, только буря завывала. Человек едва не оглох тогда и не скоро услышал, что малышка проснулась - перепуганно кричит из темноты, заходится, давится плачем.
Конечно, это были самолеты - один, другой, третий, совсем низко. Зажег
фонарик. Пошатываясь, - для себя он не успел захватить никакой еды, а
прошло уже суток четверо, - побежал к дочери. Бу-бу-бу! Кто это тут не
спит? Страшный сон приснился? Фу, какой противный сон, давай его прогоним, вот так ручкой, вот так. Прогна-а-али страшный сон! Спи, не бойся, папа тут. Все хорошо. Примерно через сутки ударил мороз.
Ледяные извилистые струйки медленно, словно крупные хлопья снега,
падали сверху, с потолка, затерянного в темноте. Теплые вещи летом
хранились здесь - повезло, - и человек все нагромоздил на малышку, только свое пальто надел на себя. Где-то он читал об этом или слышал - вся дрянь, гарь, миллионы тонн гари и пыли, которые взрывы выколотили из земли, плавали теперь в стратосфере, пожирая солнечный свет. Малышка стала плакать чаще, чаще звала маму, чаще просила есть, - человек экономил молоко и все кутал ее, все боялся, что она простудится. Гу-гу-гу! Кто это тут не спит? Ночь на дворе, видишь, как темно - хоть глаз коли. Мама утром придет. "Мама" она уже две недели как выговаривала, а "папа" никак не хотела, это его очень огорчало, хотя он и не подавал виду, посмеивался.
Потом все как-то сразу подошло к концу. Когда малышка вновь
захныкала, человек едва мог встать, едва нащупал коченеющими руками свой фонарик - пустил в потолок обессилевший красноватый луч. Высветился стол, кроватка под ворохом одежды, тонущие в тени шкафы и стены. Человек слил остатки воды в кастрюлечку, из коробка достал последнюю спичку, из шкафчика - последний пакет молока, уже до половины пустой, из аптечки - снотворное. Растолок все таблетки. Снял с полки очередную книгу, разодрал, - чиркнув спичкой, зажег бумагу под кастрюлькой. Стало светлее, подвал задышал, заколыхался в такт колыханиям рыжего огня. Резало привыкшие к темноте глаза. Но человек смотрел, читал напоследок - раньше, в толчее дел, некогда было перечитывать любимые книги, теперь дела уже не мешали.
"Нет! Не в твоей власти превратить почку в цветок! Сорви почку и разверни ее - ты не в силах заставить ее распуститься. Твое прикосновение загрязнит ее, ты разорвешь лепестки на части и рассеешь их в пыли. Но не будет красок, не будет аромата. Ах! Не в твоей власти превратить почку в цветок. Тот, кто может раскрыть почку, делает это так просто..." Пламя медленно, словно лениво, ползло по странице, переваривало ее, и страница ежилась, теряя смысл. Оставались хрупкие, невесомые лохмотья. Сюда нальешь воды, на две трети бутылочки примерно. Уразумел? И в воде разогревай. Мы всегда превыше всего ценили мир, говорил человек в экране энергично и уверенно. Если нам понадобится еще пятьдесят ракет, мы развернем все пятьдесят, и никто нам не помешает. Мы руководствуемся только своими интересами и своей безопасностью. Вашей безопасностью! Мы не устаем бороться за мир с оружием в руках везде, где этого требуют жизненные интересы нашей страны.
Перестань косить в телевизор. Одно и то же бубнят каждый день. Мир, мир, - а переезд третий день починить не могут... Попробуй обязательно, не перегрел ли. Да не рукой пробуй, а щекой! Она чмокнула его в щеку. Ой, у тебя и щеки-то ничего не поймут, я тебя до мозолей зацеловала. Или не только я? Не уезжай, попросил человек. Я к вечеру вернусь. Отец очень звал, супу вкусного хочет. Ну я же к вечеру вернусь. А ты оставайся тут за родителя. Научишь ее "папа" говорить, пока я не отсвечиваю. Ой, как я буду назад спешить, мечтательно проговорила она и пошла к станции, а он остался
за родителя. Когда согрелось молоко в стеклянной бутылочке с мерными щербинками на боку, он высыпал туда порошок и тщательно разболтал. - Соображаешь, чем пахнет? - спросил он хрипло и попробовал бутылочку щекой. - Сейчас папа тебя накормит.
Услышав слово "накормит", она завозилась, пытаясь выпростать руки
из-под укрывавшей ее рыхлой горы.
- Папа, - отчетливо сказала она, когда человек перегнулся к ней над
сеткой кровати. Поспешно зачмокала, скривилась - горьковато, - но ни на миг не выпустила соску, только смешно морщилась, вразнобой перебирая мышцами маленького лица.
- Вот умница, - приговаривал человек, свободной рукой поддерживая
пушистый теплый орешек ее головы. - Вот молодец... Как славно кушает...
Она все-таки высвободила руку, он стал запихивать ее обратно, он и
теперь боялся, что она простудится. Не сбавляя темпа, она шумно дохлебала последние капли, отодвинула его руку и, удовлетворенно смеясь, вцепилась крохотными пальцами в щетину на его подбородке. Он ткнулся в гладкую кнопку ее носа, потерся лбом, щеками - она хохотала, повизгивала.
- Гу-гу-гу. У кого это носик такой маленький? У кого это ручка такая
тепленькая? Гли-гли-гли! Ну, будет, будет, не балуйся, а то молочко
обратно выскочит.
Он так и стоял, пока пальцы ее не разжались и рука не упала. Она
уснула, как тонет камень. Он опустился на стул рядом с кроваткой, сжался, точно ожидал удара. Ее дыхание, отчетливо слышное в морозной тишине, стало затрудненным, легонечко булькнуло на выдохе и разорвалось. Скорчившись, он ждал - но она не дышала. Он не мог поверить, что все случится так просто. Но она не дышала. Фонарик угасал час за часом, вот уже лишь нить красновато тлела - она по-прежнему не дышала. Он встал - оглушительно скрипнул стул, - попятился, сбил на пол кастрюлечку со своей последней
водой. От грохота, казалось, лопнули уши. Надсаживаясь, едва не падая от усилий, откинул, уже не боясь ничего снаружи, массивную крышку люка, и внешний воздух холодным комом рухнул вниз.
Шумные порывы морозного, сладковатого ветра привольно перекатывались в темноте. Под ногами - ковер и осколки. Сколько же здесь рентген? Вслепую сделал несколько шагов; ударившись о косяк, выбрался из гостиной в коридор. Ведя рукой по стене, добрался до наружной двери и изо всех сил оттолкнул ее от себя.
Он едва устоял. Ледяной поток, наполненный хлесткой снежной крупой и
пеплом, словно водяной вал, ударил в грудь, ободрал лицо. Человек вскинул
руки, заслоняя глаза, и только теперь бутылочка выпала из окостеневших
пальцев - со стеклянным стуком, едва слышным в реве ветра, она скатилась
по невидимым ступеням. Где-то неподалеку протяжно скрипели платаны.
Слепота была нестерпима, до крика хотелось хоть на секунду разорвать ее -
или выцарапать себе глаза.
Истертый, избитый ветром, он дополз до гаража. Скуля от бессилия,
долго не мог попасть внутрь. Замерз замок, у двери намело. Протиснулся.
Залез в машину. Захлопнул дверцу, отсекая влетавшие в кабину вихри, и от
блаженства на несколько минут потерял сознание.
Когда он уже отчаялся завести мотор, мучительное урчание стартера в
какой-то раз все же сменилось мягким рокотом, нелепо уютным в этом аду.
Машина преданно дрожала, как всегда. Машина была жива. Человек включил
фары и, захлопнув лицо ладонями, закричал от свирепой боли, от
беспощадного удара света. Перед намертво зажмуренными глазами пульсировало
ослепительное изображение - изломанные деревья с примерзшими к ветвям
тряпочками листьев и черные, сникшие цветы в снегу и пепле.
Струи поземки летели навстречу, косо пересекая шоссе. Машина
вспарывала их, колеса то и дело скользили по ледяной крупе, зависали,
отрываясь от покрытия, и тогда ревущая буря грозила смахнуть машину с
дороги. Некоторое время человек бездумно соблюдал рядность; потом, когда
фары высветили днище опрокинутой громады контейнера, ушел влево и со
странным чувством мертвенного освобождения пустил разграничительный
пунктир под кардан. Один раз где-то далеко - за городом, за мысом, в
открытом море - полыхнула долгая голубая зарница. Что-то горело?
Взорвалось? Или война еще шла? Он обогнал окаменевшую колонну армейских
грузовиков и бронетранспортеров - многие перевернулись, свалились с шоссе,
когда на них обрушилось... что? Вокруг выступов на корпусах крутились
снежные вихри. Он притормозил - машину слегка занесло и долго волокло
боком. Прикрывая лицо, вышел наружу. Ветер ошеломлял, душил, незастегнутое
пальто рвало плечи, взлетая к затылку. Влез в один из кузовов. Смерзшейся
грудой лежали ледяные манекены в полевой форме. Некоторые успели достать
противогазы, некоторые даже успели их надеть. Выдрал из груды один
автомат, потом другой. Волоча в каждой руке по автомату, доковылял до
машины. Снегопад усиливался, - бешеная, сверкающая пляска в лучах фар, и
тьма вокруг.
Город не очень пострадал. Видимо, бомба взорвалась где-то южнее, в
районе химкомбината - поговаривали, что там выполняют заказы военного
ведомства. Наверное, оттуда и тянуло странным сладковатым угаром. Часто
приходилось разворачиваться у завалов, у перевернутых автобусов и машин.
Один раз автомобиль будто въехал на каток; всю улицу, и бог знает сколько
еще улиц, залила лопнувшая канализация. Его опять сильно занесло, он едва
не врезался в растоптанный девятиэтажный дом, прокопченный долгим пожаром.
Здесь он тоже предпочел вернуться и поискать объезд.
По знакомой лестнице поднялся на третий этаж. Поставил автомобильный
фонарь на пол, долго возился с ключами - не слушались пальцы. Потом не
открывался замок. Наконец вошел. Словно бы вышел обратно на улицу. Здесь,
за столь надежно запертой дверью, здесь, где всегда еще с порога
охватывало чувство тепла, уюта и покоя, выла и вихрилась та же пурга,
опаляла щеки, стены обросли серыми от пепла сугробами, и край пола -
неровный, иззубренный - обрывался в пустоту. Там несся снежный вихрь,
глубинно мерцая от света фар внизу. И она, присыпанная пеплом и снегом,
лежала лицом вниз на полу кухни, и кастрюля из-под супа лежала в полуметре
от ее головы, и кусочки мяса, моркови, сельдерея вмерзли в твердую,
заиндевелую кипу волос.
Тесть был, как всегда, в кабинете. Здесь часть стены внесло внутрь, и
она, раскрошив книжный шкаф и письменный стол, распалась на несколько
плоских обломков. Трещины были плотно забиты черным снегом. Из одной
неловко торчали пальцы, сжимавшие шариковую ручку. Человек едва не
разорвал себе руки в тщетных попытках сдвинуть обломки, потом вернулся на
кухню, осторожно оторвал от пола жену - на одежде и на обожженной щеке ее
торчали тоненькие, неровные крылышки мутного льда. Он обломал их и,
зацепив двумя пальцами фонарь, вышел на лестницу. Прислонив жену к стене,
аккуратно запер дверь.
У машины, мерно мурлыкавшей на холостом ходу, он оглянулся на дом.
Была какая-то запредельная насмешка в гротескно решетчатой обнаженности
сотен одинаковых клеток. Вон там жил кибернетик, в которого жена одно
время была влюблена, вон там, где смятое пианино свесилось в пургу.
Вспоминая, как ревновал, он открыл дверцу и хотел, как всегда, усадить
жену рядом с собой, но она не помещалась, она замерзла, вытянувшись. Он
уложил ее на заднее сиденье.
Возле магистрата новая мысль пришла человеку в голову. Крепкое,
старинное здание, фасадом обращенное к северу, удивительно уцелело.
Уцелели почти все стекла. Уцелели рвущиеся, хлопающие по ветру флаги по
обе стороны парадного подъезда. Тормозя, человек проехал мимо ушедшей в
снег важной машины; внутри темнел, запрокинувшись, ледяной манекен шофера
- он так и не дождался пассажира. Обдирающая, как наждак, пурга ворвалась
в кабину. Визгливый грохот распорол шипение и завывание, летящие клубы
снега озарились пульсирующим оранжевым светом. Приклад колотился о плечо.
Беззвучными призрачными водопадами стекла фасада срывались в пляшущую
мглу, один из флагов вдруг отделился от стены и, напряженный, как парус,
косо полетел вниз. Короткий красный огонь выплескивался из дула. Глаза
слепли от леденеющих на щеках слез, руки свело судорогой - но от ужасающей
пошлости, претенциозности происходящего его тошнило.
Потом тошнота не прошла - усилилась, начались спазмы, а желудок давно
был пуст, и лишь немного желчи выбросилось в рот. Задыхаясь, человек хотел
выплюнуть желчь на лежащие в снегу пустые автоматы, но тут из носа хлынула
кровь - кровь в нем еще была. Сколько же здесь рентген? У него звенело в
голове, все качалось.
С женой на руках он спустился в подвал, уложил ее на диван. Накрыл
своим пальто, подоткнул в ногах, чтобы ей было теплее. Прилипший к пальто
снег не таял.
Автомобильный фонарь наполнял подвал бесчеловечным белым светом.
Что-то пробормотав, человек поспешил обратно, наверх. Через несколько
минут вернулся, неся полупустую бутылку коньяку. Закрыл люк - крышка
лязгнула, рухнув в пазы, и завывание ветра сразу стало далеким и не
важным.
Налил в рюмку. С губ в спокойном морозном воздухе слетал пар.
Пригубил, зашелся кашлем, расплескивая ледяной коньяк. Едва переведя дух,
отчаянно выпил, налил снова, рюмка колотилась в его руке, тускло
отблескивающие капли слетали с кромки стекла. Снова выпил, спеша, но зубы
у него все равно стучали. Оторвал рюмку от губ, и она, лишившись опоры
губ, заплясала в пальцах и выпрыгнула из них, сверкнула в сторону, в тень.
Сел на край дивана, сбросил пальто на пол - разлетелись рыхлые полоски
снега, - ковыляющими пальцами раздергал красивую тесьму у ворота, стал
сдирать блузку, надетую, как он любил, на голое тело. Тонкая отвердевшая
ткань отделялась вместе с кожей, ошпаренной разливом супа. Едва не падая
от поспешности, бросился к аптечке, щедро смазал бурые проплешины мазью от
ожогов. Потом выплеснул на ладонь немного коньяку и принялся растирать не
захваченную ожогом кожу. Хрипло дыша, пристанывая при каждом вздохе,
человек работал исступленно, точно боялся опоздать. Через некоторое время,
вдруг спохватившись, поднес горлышко к ее губам, попытался, невнятно и
ласково воркуя, разжать ей челюсти и дать выпить глоток. Не сумел. Снова
плеснул на ладонь. Вдруг замер, ошеломленный догадкой, - задергалось
иссеченное пургой лицо.
- Она не умерла!! - закричал он и с удвоенной силой принялся
растирать жесткое, как настывший камень, тело - кожа лохмотьями ползла с
его ладони, по животу и груди жены потянулись первые, легкие полосы крови.
- Глупенькая, а ты что подумала? Дуешься на меня - а сама не поняла! Я
снотворного ей дал, снотворного! Она проснется утром и позовет тебя опять,
и что я ей скажу? Она тебя ждет, зовет все время, только "мама" и говорит!
- разогнулся на миг, поднял глаза на кроватку и увидел сидящего на стуле
мужчину в грязной, не по погоде легкой хламиде до пят. Окаменел. Гость -
смуглый, бородатый и благоуханный - безмолвно смотрел на него, и свет
фонаря яркой искрой отражался в его больших печальных глазах.
Человек медленно поднялся.
- Ну вот... - хрипло произнес он.
Гость молчал. Это длилось долго.
- Думаешь, я сошел с ума?
Гость молчал, его коричневые глаза не мигали.
- Хочешь коньяку?
Гость молчал. Выл ветер наверху. Бутылка с глухим стуком вывалилась
на пол и откатилась в сторону, разматывая за собой прерывистую тонкую
струйку.
- Опять пришел полюбоваться, какие мы плохие?
Гость молчал.
- А сам-то! Мы оглянуться не успели, а у тебя уже кончилось молоко! И
ничего лучше меня не придумал ты! Раскрыл, называется, почку... Бог есть
любовь! - фиглярски выкрикнул он. - Прихлопнул!!
Гость молчал.
- А я отогрею их, вот увидишь, - тихо сказал человек.
По щекам гостя потекли крупные детские слезы. Несколько секунд
человек смотрел недоуменно, потом понял.
- Э-э, - сказал он и, безнадежно шевельнув рукой, снова опустился на
диван. Гость упал перед ним на колени. Схватил его руку, прильнул горячим,
мокрым от слез лицом. Плечи его вздрагивали.
- Не бери в голову, - с трудом выговорил человек и вдруг улыбнулся. -
Все пустяки. - Положил другую руку на голову гостя и принялся гладить его
мягкие ароматные волосы. На вьющихся черных прядях оставалась сукровица,
тянулась отблескивающими жидкими паутинками. - Гли-гли-гли. Страшный сон
приснился? Поверь, все пустяки... Не получилось раз, не получилось два -
когда-нибудь получится. Ты только не отчаивайся.
- Я тоже думал, отогрею, - жалобно пролепетал гость прямо в
притиснутую к его лицу ладонь. Худые плечи под хламидой затряслись
сильнее.
Бок о бок хозяин и гость вышли из дома, и груда пурги обвалилась на
них. Параллельно земле мчался неистовый, всеобъемлющий поток, волшебно
подсвеченный изнутри фарами машины, затерянной в его глубинах.
- Спички-то хоть найдутся? - спросил человек. Горячая рука вложила в
его пальцы коробок. Человек криво усмехнулся: - Этого добра у тебя всегда
для нас хватало...
Идя на свет, он добрался до машины, вынул из багажника запасную
канистру. Зубами отвернул пластмассовую крышку, вернулся к двери,
затерявшейся было в пурге. Гость уже исчез - будто привиделся. Задыхаясь,
поднялся по ступеням, поставил канистру на пол коридора и пнул ногой.
Канистра опрокинулась в темноту. Присев, человек подождал, пока бензин
растечется. Потом, пробормотав глухо: "Отогрею, вот увидишь...", зажал
несколько спичек в кулаке и неловко чиркнул.
Пламя с ревом встало едва не по всему дому сразу. С опаленным лицом
человек скатился с крыльца в сугроб у самой границы гигантского гремящего
костра. Стало светло как днем; оранжевая, мохнатая толща стремительного
снега просматривалась далеко-далеко. Увидел, как затлела, задымилась
одежда, и подумал: холодно.

«Первым делом - самолёты…»

Сказав, что вы занимаетесь фотографией, вы уже никого не удивите. Поклонников фотоискусства в наши дни хватает, так что выделиться бывает порой нелегко. Фотографируют всё – пейзажи, флору и фауну в разных ракурсах, жилища людей, самих людей, богатых и бедных… Всё это мы видели не раз и слышали об этом предостаточно. Но немногие знают, что существует еще один своеобразный стиль в фотомастерстве – так называемый «споттинг».
Споттинг – это от английского «spotting» – фотографирование. Суть состоит в том, что его сторонники (их называют споттерами) собираются в городских аэропортах и фотографируют взлетающие или идущие на посадку лайнеры, причем как можно крупнее и в наиболее выгодном ракурсе. Чтобы сфотографировать железную птицу, требуются определенные навыки, поэтому споттеры стараются как можно чаще приходить на аэродром (с разрешения его начальства, конечно), чтобы попрактиковаться. Они любят снимать самолеты с редкой и необычной окраской, такие как Боинг 474-400 (на фото).

На данный момент самыми известными местами для споттинга в мире являются пляж Махо рядом с аэропортом Принцессы Джулианы (о. Св. Мартина), сквер возле ресторана In’N’Out неподалеку от аэропорта Лос-Анджелеса и ныне закрытый аэродром Kai-Tak в Гонконге.
Человек, действительно преданный этому делу, способен путешествовать и на большие расстояния, только чтобы посетить другой аэропорт, сфотографировать экзотическую модель самолёта, полюбоваться останками списанной на землю крылатой машины прошлого или просто посетить музей авиации.

У нас с вами в России первый споттинг был организован 22 мая 2007 года администрацией московского Домодедово по инициативе сотрудника аэропорта Александра Васильева. На него приглашали всех желающих, а также там приняли участие около 50 фотографов-профессионалов, не раз запечатлевавших летающие машины.
Периодически в стране проводятся выставки, на которых авиа фотографы показывают свои лучшие работы. Одна из первых была проведена в июне 2007 года и включала в себя работы с собрания споттеров в Домодедово.
Споттинг пока не является культовым направлением в фотографии, и в частности в России им занимается не так много людей. Возможно через несколько лет аэродромы станут притягивать большее количество желающих запечатлеть летающие машины, и мы сможем чаще видеть результаты их не слишком легкого, но необыкновенно захватывающего занятия.


Александра Кочережникова

ТРУДНЫЙ ВОЗРАСТ

Включив телевизор, сразу понимаешь – это будет что-то новое. Во-первых, отсутствуют привычные титры под бравую музыку с указанием всех действующих лиц – в качестве начальной заставки всего лишь пара кадров из школьной жизни. Опять же, сам метод съемки немного необычен для художественного сериала – происходящее снято ручной камерой а-ля документальное кино. Музыка в кадре тоже не появляется, но только до тех пор, пока она не начинает звучать из колонок или наушников главных героев.

С самых первых серий фильм стал вызывать массу претензий со стороны родителей и, главным образом, среди учителей. Это как же так – почему дети на экране курят, пьют, срывают уроки?? Почему хамят учителям и дерутся друг с другом? Да вообще, как такое могут показывать по главному телеканалу страны? Запретить, запретить, запретить!!!

Давайте теперь вспомним, какой нам обычно показывают школу на экране. Какой-нибудь элитной, с евроремонтом, наверное. И дети, конечно там под стать школе – носят форму, встают по стойке «смирно» когда входит учитель, ведут себя открыто и дружелюбно друг с другом. На уроках тишина, как в Библиотеке Ленина... Согласитесь, это все-таки идеализированный образ школы. Порой даже не верится, что молодёжь может так себя вести. Переходный возраст как-никак, гормоны бушуют. Появляется непреодолимое хотение все попробовать, почувствовать и на себе ощутить. Про такие вот хотения в целом и снят нашумевший сериал.
Но один большой минус «Школы» заключается в том, что Валерия Гай Германика показала только одну сторону подрастающего поколения и, к сожалению, не самую лучшую.
Главными героями стали ученики 9а класса, который можно смело назвать «сборной солянкой». В одном классе режиссер собрала несколько типов подростков, разных по характеру, социальному положению, внешности и национальности. Там нашли свое место изгои и «звёзды», ботаники и хулиганы, серые мышки и неформалы. Глядя на них, можно понять, какие трудности могут возникнуть у того или иного подростка.
Одной из главных проблем того самого 9а становится ксенофобия. Да, так получилось, что учатся в одном классе мальчик с Кавказа и русский, этих кавказцев ненавидящий. Конфликт подкрался незаметно – русский резко стал оскорблять и унижать кавказца, в открытую называть его мать воровкой и еще кем похуже. Итог – непримиримая вражда, вплоть до драк, коим мог бы позавидовать голливудский боевик.
Есть там и ученица из разряда тех, про которых говорят, что они с первого класса нацелены на золотую медаль. Казалось бы, вот, образцовая школьница. Но к несчастью у нее имеется мамаша, готовая пойти на всё ради той самой медали. И на взятки в том числе. Вот тут режиссер касается темы коррупции в современных учебных заведениях. В реальной жизни таких примеров было и есть сотни, если не тысячи.

Гай Германике удалось точно определить и показать трудности современных подростков. Да, не самым лучшим образом показать. Да, в фильме полно «чернухи», а по некоторым эпизодам впору составлять список «Как нельзя себя вести, когда тебе 15 лет». Но у родителей появляется шанс по-новому взглянуть на своего ребёнка, начать уделять ему больше внимания, чтобы он не стал похож на одного из экранных «школьников», которыми дружно возмущается старшее поколение.
Кстати о школьниках. Многие из тех, кто посмотрел хотя бы одну серию, говорят, что девятиклашки показаны абсолютно неправдоподобно. Действительно, роли в сериале исполняют те, кому уже за двадцать, по причине того, что несовершеннолетним в кадре пить и курить воспрещается.
А стоит ли? Неужели нет у нас в стране занятий, кроме как курение и распитие алкоголя? Конечно же есть, вот только режиссер почему-то не отвела им место в своем сериале. Жаль, конечно. Показала бы, как школьники по кружкам ходят или на тренировки, или в художку. Не все же по подъездам шататься, наверное…

Как долго бы ни продолжались споры, к единому мнению прийти удастся вряд ли. Каждый все равно будет видеть в сериале что-то свое. Кто-то увидит абсолютную противоположность родной школе, а кто-то узнает на экране себя в 15 лет.…Будут и «за» и «против», будут и требования запретить показ, и требования наоборот – продолжить, с целью воспитания молодёжи.
Остается надеяться, что «Школа» хоть чему-то научит подрастающее поколение, хотя бы даже тому, как не стоит вести себя в этом возрасте по отношению к друзьям, учителям и родителям.

Александра Кочережникова

И....аплодисменты!!! Эта электронная штуковина угадала!!!! Я за панк-рок. За к л а с с и ч е с к и й, а не за КиШ!! =)

Воздух как будто плавится
Контуры домов тонут в жидком мареве
Жара
Секундная стрелка наручных часов с трудом пробирается через туман времени
Солнце, мутное и ослепительно горячее,прожигает сетчатку, глядя сквозь оконные линзы
Стены больше не спасают от сухого вскипающего воздуха
Сплошной электрический ветер
Планета умирает под яростной пустынной сюрреальностью
А с высоты далёкой спутниковой связи на жару смотрит человек
Его крошка Спутник в последний раз вышел на земную орбиту
Через шесть минут не будет ни орбиты, ни планеты
Останется только он
Случайно выживший, в момент оставшийся без цели путешествия, скучающий одиночка
Последнее дитя великой человеческой империи, так долго строившейся и уничтоженной за доли секунды

19 просмотров

Дневник вечной фанатки Лондона, Англии и путешествий во времени