Долгая, долгая жизнь состоит из нескольких мелодий, выдергивающих воспоминания о всякой любви. Стоило появиться человеку – стоило впасть в очарование, отмеченное, конечно, привычной обречённостью (в первые же – роковые – секунды соло в до, ре, ля и других минорах: до последнего кротко-безнадёжного аккорда) – возникала и закольцовывалась музыка, сопровождающая очередную лав-стори и меня. Прошлое – не видеослайды, но звук и больше ничего.
Это опасный выбор. Видео подчиняется волевому усилию, музыка – своевольна. Противостоять её провокации сентиментальному человеку невозможно. Своё 17-летие я встретила одержимой. Ленинград семнадцатилетия присматривался ко мне, провинциалке – не делал скидок, был равнодушен в той степени, которая необходима для окончательного пропадания хоть в чём: тем более – в любви.
В 17 была влюблена как никто и никогда.
Я влюбилась в поезде – о, если б не пальто! Если б не выстрел пуговицы, покатившейся под ноги предмету будущих грёз. Выстрел, уложивший наповал, прозвучал одновременно с мелодией, истекающей из переносного мангнитофона.
«Сувенир» превращает начало в воспоминание, такие штуки чую сразу.
Потом мы танцевали – потом молчала – потом ждала – отчаивалась, выходила замуж. Потом была биография не с тем и не так. «Сувенир» затих, или оглохла – или притворилась да так и привыкла.
Потом был Дассен и Карнавал, и другая попса, но «Сувенир», мой гамбургский счёт, звучал, теперь-то ясно, не стихая. То ли любовь, то ли семнадцатилетие, то ли Ленинград: а то – не истина ли, которую не осилила, потому что слишком прекрасно, чтобы стать фактом обычной, разумной, не терпеливой к очарованию жизни.

http://sempre-idem.livejournal.com/1120569.html